Уилтон-хаус

Уилтон-хаус (англ. Wilton House) — уилтширское поместье графов Пембруков из рода Гербертов, находящееся в их руках на протяжении 450 лет — со времени, когда король Генрих VIII пожаловал своему свояку Уильяму Герберту, 1-му графу Пембруку, полуразрушенное Уилтонское аббатство, история которого восходит к VIII веку. Одной из уилтширских настоятельниц была святая Эдита, дочь короля Эдгара.

От дворца 1-го графа Пембрука, приписываемого самому Гольбейну, уцелела только одна въездная башня, напоминающая аналогичное тюдоровское сооружение в Хэмптон-Корте. В 1630-е годы позднеготический дворец-замок оказался безнадёжно устаревшим, вследствие чего была предпринята его перепланировка в палладианском стиле. Автором проекта называют Иниго Джонса, хотя основную часть работы, скорее всего, выполнял его помощник, француз Исаак Деко.

В течение XVII—XVIII веков (особенно после пожара 1647 года) дворец неоднократно достраивался и перестраивался. Его интерьеры постоянно пополнялись художественными сокровищами — среди них произведения Рубенса и ван Дейка, Рембрандта и дель Сарто, Лели и Чиппендейла. В 1801 году для подновления усадьбы был приглашён Джеймс Уайет, попытавшийся стилизовать отдельные части здания в неоготическом стиле под сказочный Камелот. Эту работу не принято относить к удачам архитектора.

Весьма энергично занималась благоустройством Уилтон-хауса «русская графиня Пембрук» — Екатерина Семёновна Воронцова, сестра князя М. С. Воронцова и жена Джорджа Герберта, 11-го графа Пембрука. В память о ней в одном из помещений дворца сохраняются её русские сани. Существует и другая связь Уилтон-хауса с Россией: императрица Екатерина II велела построить в Царском Селе мраморную копию живописного Палладиева моста из Уилтонского парка, слава о котором разносилась по всей Европе.

В родовом поместье графов Пембруков и Монтгомери снимались такие костюмные фильмы, как «Барри Линдон», «Разум и чувства», «Гордость и предубеждение», «Безумие короля Георга».

Ссылки

•  (англ.) [www.wiltonhouse.com/ Сайт Уилтон-хауса]
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Уилтон-хаус

Отрывок, характеризующий Уилтон-хаус

– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.