Уильям, герцог Глостерский

Уильям Датский, герцог Глостерский англ. William, Duke of Gloucester<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Уильяма кисти Готфрида Кнеллера, 1700 год.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Уильяма Датского, герцога Глостерского</td></tr>
Герцог Глостерский
27 июля 1689 — 30 июля 1700
Вероисповедание:	англиканство
Рождение:	24 июля 1689(1689-07-24) Хэмптон-корт, Лондон, Королевство Англия
Смерть:	30 июля 1700(1700-07-30) (11 лет) Виндзорский замок, Виндзор, Королевство Англия
Место погребения:	Капелла Генриха VII, Вестминстерское аббатство
Род:	Ольденбургская династия
Отец:	Георг Датский
Мать:	королева Анна
Награды:

Уи́льям Да́тский, ге́рцог Гло́стерский (англ. William of Denmark, Duke of Gloucester, 24 июля 1689, Хэмптон-корт — 30 июля 1700, Виндзорский замок) — сын принцессы Анны, позднее — королевы Англии, Ирландии и Шотландии с 1702 года, и её мужа, принца Георга, герцога Камберлендского.

Уильям был единственным ребёнком Анны и Георга, пережившим младенчество, и рассматривался современниками как будущий протестантский король, способный укрепить позиции протестантов на троне, установленные «Славной революцией». Однако мальчик с самого рождения обладал слабым здоровьем: всю жизнь он страдал от рецидивов лихорадки; кроме того, у него была увеличенная голова, мешавшая принцу ровно ходить и ориентироваться в пространстве. Из-за проблем с речью Уильям начал обучение на год позже, чем было принято в королевской семье, однако быстро наверстал упущенное. После смерти тётки королевы Марии II, Уильям, до этого проживавший в Кэмпден-хаус, вместе с матерью перебрался в Сент-Джеймсский дворец, где по приказу короля Вильгельма мальчику был создан собственный двор.

В канун одиннадцатилетия Уильям был перевезён в старые апартаменты королевы Марии в Кенсингтонском дворце. 24 июля 1700 года он заболел, а уже 30 июля умер. Ранняя смерть принца ознаменовала кризис престолонаследия: опасаясь реставрации католиков, парламент принял в 1701 году Акт о престолонаследии, по которому наследницей престола объявлялась принцесса София Ганноверская.

Происхождение и ранние годы

В конце 1688 года в Англии произошла «Славная революция» — католик Яков II был свергнут своим протестантским зятем, голландским штатгальтером Вильгельмом Оранским. Вильгельм и его жена, старшая дочь Якова Мария, были признаны английским и шотландским парламентами королём и королевой. Так как у них не было детей, младшая сестра Марии, Анна, была объявлена наследницей престола Англии и Шотландии. Это было закреплено в Билле о правах 1689 года.

Анна вышла замуж за принца Дании и Норвегии Георга, и за первые шесть лет их брака она была беременна шесть раз, но ни один из детей не выжил. В конце её седьмой беременности, в 5 часов утра 24 июля 1689 года, в Хэмптон-корт появился на свет сын. Как тогда было принято, при родах присутствовали свидетели. Через три дня новорожденный был крещён епископом Лондона под именем Уильям Генри (Вильгельм Генрих) в честь своего дяди короля Вильгельма Оранского. Король, который был одним из крестных наряду с маркизой Галифакс и лорд-камергером, даровал младенцу титул герцога Глостерского, хотя официально герцогство ему не было передано. Уильям стал вторым в очереди на престол после своей матери, и поскольку его рождение обеспечивало протестантскую преемственность на троне, он был надеждой сторонников революции. В честь его рождения Генри Пёрселл написал оду. Вместе с тем, сторонники Якова II считали Глостера «болезненным и обречённым узурпатором».

Глостер с самого рождения действительно страдал от болезней. Когда ему было три недели, младенец стал мучиться судорогами, и Анна перевезла его в Крейвен-хаус (Кенсингтон), надеясь, что воздух окружающих гравийных карьеров окажет благотворное влияние на его здоровье. По обычаям королевской семьи Глостер был передан на попечение гувернантки, леди Фицхардинг, и был вскормлен кормилицей миссис Пэк, а не своей матерью. Для укрепления здоровья мальчик каждый день путешествовал в небольшом открытом экипаже, запряжённым шетландскими пони. Эффективность лечения Глостера превысила ожидания, и принцесса Анна и принц Георг приобрели в 1690 году поблизости для постоянного жительства Кэмпден-хаус, особняк Якова I.

На протяжении всей своей жизни Глостер страдал от рецидивов «лихорадки», которую придворный врач Джон Рэдклифф лечил регулярными дозами «иезуитской коры» — ранней формы хинина. Возможно, в результате гидроцефалии, принц имел увеличенную голову, из-за чего он не мог ровно ходить и постоянно натыкался на предметы. В пять лет Глостер отказывался подниматься по лестнице без двух пажей, поддерживавших его с боков. За это отец бил его розгами, пока принц не соглашался подниматься сам: телесные наказания в то время были приняты в воспитании детей и не считались излишне суровыми.

Образование

До трёх лет юный принц не мог внятно говорить, поэтому начало обучения Глостера было отложено на год. Преподобный Сэмюэль Пратт, выпускник Кембриджа, в 1693 году был назначен воспитателем герцога. В обучении был сделан упор на географию, математику, латынь и французский язык. Пратт был врагом Дженкина Льюиса и потому они часто расходились во мнениях о том, как именно должен обучаться юный герцог. Льюис оставался любимым учителем Уильяма, поскольку, в отличие от Пратта, был хорошо осведомлён в военном деле и мог помочь принцу с его «конной гвардией», состоявшая из местных детей в количестве от 22 до 90 человек в разные годы.

Принцесса Анна рассорилась с Марией и Вильгельмом и неохотно согласилась, по совету своей подруги графини Мальборо, чтобы Глостер регулярно посещал своих тётю и дядю для обеспечения их доброжелательного отношения к нему. В попытке примириться Анна пригласила короля и королеву посетить смотр «конной гвардии» Глостера. После смотра в Кенсингтонском дворце король похвалил «гвардейцев» и вновь посетил Кэмпден-хаус на следующий день. Глостер сблизился со своими тетей и дядей: королева регулярно покупала ему подарки в лучшем магазине игрушек. Смерть Марии в 1694 году привела к внешнему примирения Анны и Вильгельма, в результате чего принцесса и Глостер переехали в Сент-Джеймсский дворец в Лондоне.

На свой седьмой день рождения Глостер принял участие в церемонии в часовне Святого Георгия Виндзорского замка, на которой он был провозглашен рыцарем Ордена Подвязки. Во время праздничного банкета принцу стало плохо, но после выздоровления он отправился на охоту на оленя в Большом Виндзорском парке.

В ходе судебного разбирательства против сэра Джона Фенвика, который был замешан в заговоре с целью убийства короля Вильгельма, юный Глостер подписал письмо королю, обещая ему свою лояльность.

В 1697 году парламент предоставил королю Вильгельму пятьдесят тысяч фунтов для обустройства двора герцога Глостера, хотя король распорядился потратить на это лишь пятнадцать тысяч, оставив разницу в своем распоряжении. Создание собственного двора Глостера в начале 1698 года возродило вражду между Анной и Вильгельмом. Вильгельм был полон решимости ограничить участие Анны в жизни королевского двора и в воспитании наследника и назначил против её воли низко-церковника Гилберта Бёрнета, епископа Солсбери, наставником Глостера. Бёрнет пытался отказаться от этой должности, не желая обижать принцессу, но король настоял.

Бёрнет в течение нескольких часов в день рассказывал Глостеру о конституциях Европы. Он также заставлял мальчика заучивать факты и даты наизусть. Министры правительства оценивали успеваемость Глостера каждые четыре месяца и были «поражены замечательной памятью и здравыми рассуждениями». Его «конная гвардия» была расформирована, и король Вильгельм сделал его почётным командиром боевого полка голландских пехотинцев.

Смерть

Когда приближался день его одиннадцатилетия, герцог Глостер был перевезён в старые апартаменты королевы Марии в Кенсингтонском дворце. В свой день рождения в Виндзоре 24 июля 1700 года он, как говорили придворные, «разгорячился» во время танца. С наступлением темноты мальчик начал страдать от боли в горле и озноба. Врачи не смогли договориться о диагнозе, и у принца начала подниматься температура. Рэдклифф полагал, что мальчик болен скарлатиной, другие же думали, что это была оспа. Глостеру решили сделать кровопускание, против чего Рэдклифф категорически возражал. Он сказал своим коллегам: «Вы можете убить его».

Принц Уильям умер 30 июля 1700 года в присутствии своих родителей. Вскрытие показало ненормальное количество жидкости в желудочках мозга (гидроцефалию). Король Вильгельм, находившийся в Нидерландах, написал графу Мальборо: «Эта ужасная потеря для меня, а также для всей Англии, она пронзает моё сердце». Анна впала в прострацию от горя и заперлась в своей комнате. По вечерам она отправлялась в сад, чтобы отвлечься от печальных мыслей. Тело принца в ночь на 1 августа было перевезено из Виндзора в Вестминстер, где оно было погребено в Королевском склепе часовни Генриха VII 9 августа. Как было принято в королевской семье, родители Уильяма не присутствовали на панихиде, а остались в уединении в Виндзоре.

Смерть Глостера пошатнула намеченный порядок престолонаследия: теперь его мать была единственным Стюартом-протестантом, имевшим право претендовать на престол. Хотя Анна была беременна ещё десять раз после рождения Уильяма, все её последующие дети умерли в утробе или сразу после рождения. Английский парламент не желал допустить восстановления католиков на троне и принял в 1701 году Акт о престолонаследии, который объявлял наследником престола после Анны Софию Ганноверскую, внучку Якова I по женской линии. Анна сменила Вильгельма Оранского на престоле в 1702 году и правила страной до своей смерти 1 августа 1714 года. София скончалась раньше Анны, и потому на престол взошёл её сын Георг — первый британский монарх из Ганноверской династии.

Титулы, генеалогия и герб

Титулование

• 27 июля 1689 — 30 июля 1700: Его Королевское высочество принц Уильям, герцог Глостерский

Генеалогия

Предки Уильяма, герцога Глостерского

16. Фредерик II король Дании и Норвегии               8. Кристиан IV король Дании и Норвегии                       17. София Мекленбург-Гюстровская               4. Фредерик III король Дании и Норвегии                             18. Иоахим III Фридрих, курфюрст Бранденбурга               9. Анна Екатерина Бранденбургская                       19. Екатерина Кюстринская               2. Георг Датский                                   20. Вильгельм-младший, герцог Брауншвейг-Люнебургский               10. Георг, герцог Брауншвейг-Люнебургский                       21. Доротея Датская               5. София Амалия Брауншвейг-Люнебургская                             22. Людвиг V, ландграф Гессен-Дармштадтский               11. Анна Элеонора Гессен-Дармштадтская                       23. Магдалена Бранденбургская               1. Уильям Датский                                         24. Яков I король Англии, Шотландии и Ирландии               12. Карл I король Англии, Шотландии и Ирландии                       25. Анна Датская               6. Яков II король Англии, Шотландии и Ирландии                             26. Генрих IV король Франции и Наварры               13. Генриетта Мария Французская                       27. Мария Медичи               3. Анна королева Великобритании                                   28. Генри Хайд               14. Эдуард Хайд, 1-й граф Кларендон                       29. Мэри Лэнгфорд               7. Анна Хайд                             30. сэр Томас Эйлсбери, 1-й баронет               15. Фрэнсис Эйлсбери                       31. Анна Денман

Герб

Герб принца Уильяма состоит из королевского герба Англии, с элементами датского герба. Щит увенчан короной, соответствующей достоинству внуков суверена [с владельческой шапкой]. Над короной расположен нашлемник — золотой, коронованный короной внуков суверена, леопард с серебряным титлом (как в щите) на шее, стоящий на короне внуков суверена. Щитодержатели обременены титлом (турнирным воротничком) как в щите: на зелёной лужайке золотой, вооружённый червленью и коронованный золотой короной леопард [восстающий лев настороже] и серебряный, вооружённый золотом единорог, увенчанный наподобие ошейника золотой короной, с прикрепленной к ней цепью.

Щит четверочастный с серебряным турнирным воротником [титлом], средний зубец которого обременён крестом святого Георгия: в 1-й и 4-й частях — английский королевский герб (начетверо: в 1-й и 4-й частях в лазоревом поле три золотых лилии [Франция]; во 2-й и 3-й частях в червлёном поле три золотых леопарда [идущих льва настороже], вооружённых лазурью, один над другим); во 2-й части — герб Шотландии (в золотом поле червлёный, вооруженный лазурью, восстающий лев, окружённый двойной процветшей и противопроцветшей внутренней каймой); в 3-й части — герб Ирландии (в лазоревом поле золотая с серебряными струнами арфа). Поверх щита располагается щиток герба Дании (в золотом поле с девятью червлёными сердцами три лазоревых, вооружённых и коронованных золотом, леопарда [идущих льва настороже]).

Щит опоясан лентой Ордена Подвязки из темно-синего бархата с вытканной золотом каймой и золотой надписью: «Honi soit qui mal y pense» — «Да стыдится тот, кто подумает об этом дурно». Щитодержатели помещены на золотую витую подставку, расходящуюся от пряжки орденской ленты.

Литература

• Ashmole, Elias. [books.google.ru/books?id=e29bAAAAQAAJ The History of the Most Noble Order of the Garter]. — Bell, Taylor, Baker and Collins, 1715. — P. 539. — 565 p.
• Boutell, Charles. [books.google.ru/books?id=66UNTwEACAAJ A Manual of Heraldry: Historical and Popular (1863)]. — Kessinger Publishing, 2010. — P. 245—246. — 556 p. — ISBN 1165299313, 9781165299317.
• Brown, Beatrice Curtis. [books.google.ru/books?id=p1ErhJy4necC Anne Stuart: Queen of England]. — Kessinger Publishing, 2003. — 272 p. — ISBN 0766161811, 9780766161818.
• Chapman, Hester. [books.google.ru/books?id=uyZIAAAAMAAJ Queen Anne’s Son: A Memoir of William Henry, Duke of Gloucester]. — Andre Deutsch, 1955. — 152 p.
• Churchill, Winston S. [books.google.ru/books?id=KkzeA1Y9jqIC Marlborough: His Life and Times, Book One]. — University of Chicago Press, 2002. — Т. 1. — P. 436—449. — 1050 p. — ISBN 0226106330, 9780226106335.
• Cokayne, George Edward; Gibbs, Vicary; Doubleday, H. A. The Complete Peerage: Or a History of the House of Lords and All Its Members from the Earliest Times. — St Catherine’s Press, 1926. — Т. V. — 715 p.
• Curtis, Gila. [books.google.ru/books?id=qDXkPwAACAAJ The Life and Times of Queen Anne] / introduced by Antonia Fraser. — Weidenfeld and Nicolson, 1972. — 223 p. — ISBN 0297995715, 9780297995715.
• Green, David Brontë. [books.google.ru/books?id=3lpnAAAAMAAJ Queen Anne]. — HarperCollins Publishers Limited, 1970. — 399 p. — ISBN 0002116936, 9780002116930.
• Gregg, Edward. [books.google.ru/books?id=qMdwAAAAIAAJ Queen Anne]. — Routledge & Kegan Paul, 1980. — 483 p. — ISBN 0710004001, 9780710004000.
• Jacob, Giles. [books.google.ru/books?id=qzcJAAAAQAAJ A Poetical Register: Or, The Lives and Characters of All the English Poets]. — Bettesworth, Taylor and Batley, etc., 1723. — Т. 1.
• Kilburn, Matthew. [www.oxforddnb.com/view/article/29454 William, Prince, duke of Gloucester (1689–1700)] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004. (doi 10.1093/ref: odnb/29454)
• Paget, Gerald. The Lineage & Ancestry of HRH Prince Charles, Prince of Wales. — Charles Skilton, 1977. (OCLC 632784640)
• Somerset, Anne. [books.google.ru/books?id=0ULQygAACAAJ Queen Anne: The Politics of Passion]. — HarperCollins Publishers Limited, 2012. — 626 p. — ISBN 0007203764, 9780007203765.
• Starkey, David. [books.google.ru/books?id=em-2GhC1k-8C Monarchy: From the Middle Ages to Modernity]. — Harper Perennial, 2007. — 362 p. — ISBN 0007247664, 9780007247660.
• Waller, Maureen. [books.google.ru/books?id=iAlvQgAACAAJ Ungrateful Daughters: The Stuart Princesses Who Stole Their Father’s Crown]. — Hodder & Stoughton, 2002. — 454 p. — ISBN 0340794615, 9780340794616.

Ссылки

• [www.npg.org.uk/collections/search/person.php?LinkID=mp01795 William, Duke of Gloucester (1689-1700), Son of Queen Anne] (англ.). National Portrait Gallery, London. Проверено 3 октября 2015.

Отрывок, характеризующий Уильям, герцог Глостерский

Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.