Флоровский монастырь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Монастырь
Свято-Вознесенский Флоровский
укр. Свято-Вознесенський Флорівський монастир
Страна Украина
Город Киев
Координаты 50°27′48″ с. ш. 30°30′48″ в. д. / 50.46333° с. ш. 30.51333° в. д. / 50.46333; 30.51333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.46333&mlon=30.51333&zoom=14 (O)] (Я)
Конфессия Украинская православная церковь (Московского патриархата)
Тип своекоштный
Основатель неизвестен
Дата основания начало XVI века

Свято-Вознесенский Флоровский монастырь (укр. Свято-Вознесенський Флорівський монастир) — женский монастырь на Подоле в Киеве, основанный, предположительно, в начале XVI века.





История монастыря

Из грамоты короля Сигизмунда II Августа, данной 17 мая 1566 года киевскому воеводе, князю Острожскому, известно, что «Киевский девичий Флоровский монастырь на Подоле предоставляется со всем тем, что он имел, в потомственное владение или заведывание киевскому протопопу Иакову Гулькевичу (возобновившему этот монастырь) с правом совершения в нём богослужений ему самому, его детям и потомкам, какие годны быть священниками».

В официальной росписи Киева, составленной в 1682 году, упоминается женский монастырь на Подоле с двумя деревянными церквями, — одна во имя святого мученика Флора, а другая во имя святого мученика Лавра.

Вскоре после передачи монастыря в ведение киевскому протопопу Иакову Гулькевичу церковь и прочие монастырские постройки обветшали и были обновлены при митрополите Петре Могиле. Финансовое положение Флоровского монастыря оставалось бедственным вплоть до XVIII века. В 1712 году русский царь Пётр I закрывает женский Вознесенский монастырь, стоявший на Печерской горе, так как место потребовалось под постройку арсенала. Насельницы Вознесенского монастыря были переведены на Подол, во Флоровский монастырь. Флоровскому монастырю перешло и все многочисленные имения закрытого Вознесенского монастыря. Вскоре после присоединения на территории Флоровского монастыря начинается строительство новой, каменной церкви во имя Вознесения Господня, которая была освящена 2 мая 1732 года митрополитом Рафаилом Заборовским. После этого монастырь стал называться Свято-Вознесенским Флоровским.

До 1811 года, кроме каменной церкви Вознесения Господня, все остальные постройки монастыря были деревянными и сгорели в пожаре 1811 года, уничтожившим весь Подол. Во время пожара монахини переносили в каменный храм своё имущество, пытаясь спасти от пожара, при этом 40 инокинь задохнулись от дыма.

На возобновление монастыря в 1812 году, по повелению императора Александра I, было отпущено из казны 133 013 рубля ассигнациями. На эти деньги было возведено множество построек для жительства монахинь, а с 1818 года началось строительство каменных построек.

Весь XVIII и XIX века монастырь активно расширялся и застраивался, и к началу XX века почти вся доступная ровная площадь, занимаемая монастырём, оказалась застроена каменными постройками, а весь восточный склон Замковой горы — деревянными постройками.

Кроме сохранившегося после пожара 1811 года Вознесенского храма к 1917 году в монастыре было ещё четыре — церковь во имя Воскресения Господа, тёплый Трапезный храм во имя святого Николая и надстроенный над ним холодный храм во имя иконы Тихвинской иконы Богоматери, храм во имя иконы Казанской Богоматери и кладбищенская церковь на вершине Замковой горы во имя святой Троицы. Кроме того, с конца XIX века, на территории монастыря существовали богадельня (к 1918 году в ней на полном монастырском обеспечении находились 100 человек) и больница (на 10 коек). Всех зданий каменных и деревянных к 1918 году было 38.

В 1929 году монастырь был закрыт. В 1934 году был разрушен храм Святой Троицы на монастырском кладбище. Монастырь возродился в 1941 году, когда в Киев вошли немцы и с тех пор больше не закрывался, хотя и продолжал подвергаться советскими властями различным притеснениям. В 1960 году Казанский храм был перестроен под пошивочный цех, в Воскресенском и Трапезном храмах расположилась мастерская объединения «Укрреставрация». У монастыря были отобраны многие келейные корпуса, в части их разместился протезный завод. В 1962 году монахинь выписали из монастыря.

Современное состояние монастыря

Флоровский монастырь выжил. Все храмы (кроме разрушенного Свято-Троицкого) возвращены монастырю. Хотя протезный завод так и не покинул территории монастыря, но Казанский собор освобождён от пошивочного производства. Сейчас его восстанавливают. Все богослужения проходят в Вознесенском соборе. Как и в былые времена, Флоровский монастырь является своекоштным (необщежительным).

Сохранился действующий источник воды.

Знаменитые инокини

Преподобная Александра приняла постриг в монастыре. Но вскоре покинула его, чтобы основать на севере России Дивеевскую монашескую общину.

Схимонахиня Нектария, в миру княгиня Наталия Борисовна Долгорукова, дочь знаменитого фельдмаршала и друга императора Петра I, графа Бориса Петровича Шереметьева, супруга Ивана Александровича Долгорукова, казнённого по наветам Бирона, в царствование Анны Иоановны. Русский историк Н. М. Карамзин записал об этой схимнице следующее: «В правление епархиею Киевской митрополита Арсения Могилянского, старица Киево-Флоровского монастыря княгиня Нектария (Наталия Борисовна Долгорукова, бывшая супруга знаменитого несчастливца, казнённого в царствование Анны Иоановны), получив благословение сего пастыря, возобновила древние остатки Десятинной церкви („История государства Российского Н. М. Карамзина“. Примечание 488-е)». Схимомонахиня Нектария была погребена под сводами Великой Лаврской Успенской церкви.

Игумения Парфёния, в миру Аполинария Александровна Адабаш, происходившая из знатного молдавского рода. Отец игумении Парфёнии А. А. Адабаш служил в чине бригадира в русской армии и за заслуги от императрицы Елизаветы Петровны получил значительные земли в Новороссийском крае. Монахиня известна тем, что составила церковную службу святым Кириллу и Мефодию и «Сказание о жизни и подвигах старца Киево-Печерской Лавры иеросхимника Парфёния».

Архитектура монастыря

Ансамбль Флоровского монастыря складывался на протяжении двух столетий, тут можно увидеть здания, относящиеся к разным эпохам и разным стилям. Самым старым зданием монастыря является Вознесенская церковь построенная в 1732 году. Церковь имеет три апсиды и увенчана тремя куполами. Церковь очень похожа на древнерусские церкви, но её центральная апсида в имеет ту же высоту, что и церковь, а боковые — вдвое ниже, купола расположены по одной линии, как и в деревянных украинских церквях.

Страшный пожар 1811 года уничтожил весь Старый Подол, от деревянных домов, тротуаров, заборов остались одни угли, сильно пострадали все церкви, в том числе и во Флоровском монастыре. Восстановлением монастыря занимался архитектор Андрей Меленский, построивший в стиле классицизма церковь-ротонду, дом игуменьи и трехъярусную колокольню на входе в монастырь.[1]

Напишите отзыв о статье "Флоровский монастырь"

Литература

  • Исторически-статистическое описание Киево-Флоровского Вознесенского женского монастыря. — Киев: типография С. В. Кульженко, 1894.

Примечания

  1. Г.Логвин, «Киев», «Искусство», Москва, 1967


Отрывок, характеризующий Флоровский монастырь

После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.