Памятник Богдану Хмельницкому (Киев)

Памятник
Памятник Богдану Хмельницкому
Памятник Богдану Хмельницкому в Киеве
Скульптор	Михаил Микешин
Архитектор	Владимир Николаев
Строительство	???—1888 годы

Памятник Богдану Хмельницкому в Киеве — памятник гетману Украины Богдану Хмельницкому. Торжественно открыт 23 июля (11 июля по старому стилю) 1888 года на Софийской площади в Киеве в рамках празднования 900-летия Крещения Руси. Является одним из символов Киева, произведением искусства XIX века.

История

Идея создания памятника возникла в обществе по инициативе историка, профессора Киевского университета Николая Костомарова в 1840-х годах. После получения разрешения от императорского правительства в 1860 году был создан комитет во главе с Михаилом Юзефовичем — профессором университета, главой Киевской археографической комиссии. Первый проект памятника, созданного известным скульптором Михаилом Микешиным, был весьма резким — конь Богдана Хмельницкого сталкивал польского шляхтича, еврея-арендатора и иезуита со скалы, перед которой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали песню слепого кобзаря. Барельефы пьедестала изображали битву под Збаражем, Переяславскую Раду и сцену въезда казацкого войска во главе с Хмельницким в Киев. С 1870 года начался сбор средств с всероссийской подпиской. Из-за того, что собранная сумма оказалась небольшой (лишь 37 тысяч рублей), а также из-за сомнений генерал-губернатора Александра Дондукова-Корсакова относительно целесообразности антипольского и антиеврейского памятника, комитет решил сократить бюджет проекта, оставив только центральную фигуру гетмана. В 1877 году была готова гипсовая модель, а в 1879 году на петербургском заводе Берда была отлита статуя (проект Микешина в металле реализовали П. Велионский и А. Обер), на которую Морское ведомство пожертвовало 1600 пудов (25,6 т) металлолома. Портретные черты и особенности одежды Хмельницкого были воспроизведены с помощью консультации Владимира Антоновича.

В следующем году статую перевезли в Киев, где она несколько лет стояла во дворе дома Присутственных мест, потому что на постамент, предусмотренный проектом, не хватило средств. Лишь в 1885 году Владимир Николаев создал более дешёвый проект постамента и воплотил его в жизнь. Камни для постамента подарила управа Киевской крепости. Сам Николаев при этом работал бесплатно, и вдобавок на сэкономленные деньги спроектировал ещё изгородь с фонарями. Городская легенда рассказывает, что когда монумент уже занял своё место, оказалось, что конь очень невежливо повёрнут хвостом к Михайловскому Златоверхому собору. Поэтому постамент был развёрнут, и гетманская булава, которая, по замыслу, должна была угрожать Польше, оказалась направленной куда-то в сторону Швеции. А вот на Москву, вопреки другой распространённой легенде, Богдан не указывал никогда. О московской ориентации памятника напоминали разве что плиты с надписями на постаменте: «Волим под царя восточного, православного» и «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия». В 1919 и 1924 годах они были заменены на «Богдан Хмельницкий. 1888». Эту надпись можно видеть и сейчас.

Композиция памятника

Композиция памятника отличается динамизмом. В изображении момента резкой остановки всадником взмыленного коня заложен символ: мужественный полководец будто прерывает стремительное движение, чтобы указать народу, который собрался на площади, на северо-восток (именно на Софийской площади, 23 декабря 1648 года киевляне встречали Богдана Хмельницкого и казацкие полки после победы под Пилявцами). Во властном укрощении коня, решительно приподнятой правой руке с булавой, обращённому к народу лице ощущается несокрушимая воля сильной личности.

Архитектурные особенности

Отлично приспособленная к круговому обзору скульптура отличается разнообразием и красотой контуров, тщательной обработкой многочисленных деталей, которые хорошо просматриваются благодаря невысокому постаменту, по своей форме напоминающему степной курган. Чрезвычайно выразительными являются силуэты коня, изгиб его ног и головы, которую он откинул назад. Складки одежды всадника трактованы экспрессивно, что усиливает сложную светотеневую градацию всей композиции. Моделируя лицо всадника, автор широко использовал иконографию Богдана Хмельницкого, наделив его портретными чертами и передав характер решительного волевого человека.

Источники

• Киев. Историческая энциклопедия. От древних времён до 1917 года.
• «Памятники Киева. Путеводитель» (По материалам «Свода памятников истории и культуры г. Киева»); Киевская городская государственная администрация, 1998 г.
• [www.oldkiev.info/pamyatniki_kieva/pamyatnik_Bogdanu_Xmelnickomu.html Памятник Богдану Хмельницкому // Вашъ Кіевъ]

Литература

• Михайлов В., Портнов П. История одного памятника // Огонёк. — 1954. — № 2(1387). — 10 января. — С. 32.

Примечания

Достопримечательности Киева  

</td> </tr>

Отрывок, характеризующий Памятник Богдану Хмельницкому (Киев)

– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.