Фрам (литературный проект)
Поделись знанием:
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
Фрам — литературный проект издательства «Амфора» и Макса Фрая. Название ФРАМ составлено из первых букв ФРай+АМфора, а также подразумевает знаменитый полярный корабль Фрам, название которого означает «Вперёд» в переводе с норвежского. Началом проекта можно считать 2003 год, а окончанием 2011.
Задуманный в начале 2000 годов как проект популяризации современного рассказа[1], ФРАМ превратился в нечто большее. Если первые книги в рамках проекта можно назвать просто сборниками и антологиями, то позже появились книги, написанные специально для проекта разными авторами, но объединённые одной темой, где тексты перекликались друг с другом, а персонажи кочевали из рассказа в рассказ.
Проект ФРАМ объединил современных авторов из России, Израиля, США, Казахстана, Украины, Португалии и других стран, связав их с помощью современных средств коммуникации — электронной почты, блогов (прежде всего «Живого журнала»), icq, скайпа и т. д. Когда появлялась идея или тема нового сборника (источником большинства идей была Светлана Мартынчик, но иногда идеи рождались «коллективным разумом»), авторы проекта ФРАМ писали свои рассказы именно по этой теме.
Содержание
Начало
Когда в 2000 году Макс Фрай начинал составлять антологии рассказов для серии «Locus solus», руководствуясь собственным вкусом и пожеланиями издательства «Амфора», для их названий была выбрана весьма эпатажная тематика.
«Книга непристойностей» (ISBN 5-94278-126-5) вышла в 2001 году и содержала рассказы (иногда — фрагменты крупных произведений) таких известных авторов как Рюноскэ Акутагава, Борис Виан, Милан Кундера, Фёдор Достоевский, Фёдор Сологуб, Юрий Мамлеев, Ярослав Гашек, Ильф и Петров, Иван Бунин, Михаил Зощенко, Даниил Хармс, слегка разбавленные произведениями современных авторов.
«Книга извращений» (ISBN 5-94278-279-2) вышла в 2002 году и содержала рассказы Милорада Павича, Андрея Платонова, Гайто Газданова, Линор Горалик, Ивлина Во, Патрика Зюскинда, Максима Горького, Аготы Кристоф, Роальда Даля, Владимира Набокова, Джека Керуака, и снова Фёдора Сологуба, Юрия Мамлеева, а также и Александра Сергеевича Пушкина, Шарля Перро, Туве Янссон, чьи произведения были подогнаны под определения «извращений», любезно предоставленные специально для этой антологии профессором Львом Моисеевичем Щегловым. Поскольку в число извращений провокационно был включён гомосексуализм, иллюстрированный текстом Павича «Обед на польский манер», это вызвало изумление ЛГБТ-сообщества.[2]
Но эти антологии прошли малозамеченными, как среди литературной критики, так и среди читателей. Впоследствии и Макс Фрай признал их неудачными.[3]
Следующую антологию — «Книгу вымышленных миров» (ISBN 5-94278-381-0) — заметили, потому что она более соответствовала тому, чего ожидали от Макса Фрая, создавшего вымышленные миры «Лабиринтов Ехо» и «Хомана». Практические советы начинающим демиургам на страницах этой книги дали Адольфо Биой Касарес, Филип Дик, Хорхе Луис Борхес, Владимир Коробов, Аркадий и Борис Стругацкие, Дж. Р. Р. Толкин, Рой Аксёнов, Рэй Брэдбери, Александр Грин, Роджер Желязны, Сергей Козлов, Виктор Шендерович, Павел Пепперштейн, Сап-Са-Дэ, Торнтон Уайлдер, Джонатан Свифт, Джонатан Кэрролл, Владислав Отрошенко, Станислав Лем, Дмитрий Горчев, Анджела Картер, Александр Секацкий, и даже ветхозаветные авторы Книги Бытия.
В 2004 году шеститысячным тиражом вышла «Книга врак» (ISBN 5-94278-413-2) с подзаголовком «Антология альтернативной фантастики», в составлении которой участвовал Сергей Красиков. В составе преобладали фамилии современных авторов (Леонид Каганов, Илья Новак, Юрий Нестеров, Александр Шленский, Алексей Шведов, Фёдор Гайворонский, Иван Матвеев, Роман Афанасьев, Н. Крайнер, Рой Аксёнов, Юрий Погуляй, Макс Олин, Владислав Силин, Алексей В. Андреев). И хотя этот сборник не снискал аплодисментов отечественного фэндома[4], впоследствии он переиздавался в 2006 году тиражом в три тысячи экземпляров (ISBN 5-367-00087-8).
В октябре 2003 года вышли «Русские инородные сказки» (ISBN 5-94278-400-0), и с этого момента можно отсчитывать «настоящую» историю проекта ФРАМ[5].
Оформление
ФРАМ — проект литературный, но нужно особо отметить стиль оформления книг. Принято разделять по цвету обложек «оранжевую серию» (оранжевый цвет пришёл из оформления книг Макса Фрая), «чёрную серию», «белую серию» (авторскую) и «пурпурную серию» (переводную). На первой странице обложки всегда присутствует крупная надпись «Составитель Макс Фрай» или «Макс Фрай представляет» или «Макс Фрай+Амфора=ФРАМ» — издательство справедливо полагало, что раскрученное имя привлечёт внимание покупателей, но поначалу имя Макса Фрая вводило в заблуждение покупателей и критиков, посчитавших, что под обложкой должны находиться именно произведения Макса Фрая, и с удивлением обнаруживших там «сказки малоизвестных авторов».[6]
На последней странице обложки обычно размещается краткая аннотация Макса Фрая.
Художником-иллюстратором большинства книг является Людмила Милько. Для ранних томов «Русских инородных сказок» использовались иллюстрации Андрея Кузнецова: «Чебурашка», «Матрица», «Гарри Поттер», «Человек-паук», выполненные в стиле «современного лубка».
Оранжевая и чёрная серии
Первыми в проекте ФРАМ вышли книги в оранжевых обложках: «Русские инородные сказки», «ПрозаК» (ISBN 5-94278-548-1), двухтомник «Пять имён» (ISBN 5-367-00176-9 и ISBN 5-367-00181-5). Критика о них отзывалась не очень горячо, но с любопытством.[7]
«Чёрная серия» появилась позже «оранжевой» и является её продолжением, никакого особого смысла чёрный цвет не несёт. Две последние книги проекта изданы в чёрных обложках, в том числе «мемориальная антология» «Здесь был ФРАМ».
В июле 2007 года в оранжевой обложке вышел сборник «ТриП (Путешествие с тремя пересадками)», представляющий повести трёх авторов: Ивана Матвеева, Ольгу Морозову и Юлию Зонис.
Темой оранжевого сборника «Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля» (ISBN 978-5-367-00764-0) стало загадочное исчезновение из закрытого помещения. На эту тему было написано 38 очень разных историй, в разных жанрах и очень разных стилях — от классического детектива до мистических и фантастических новелл.
Создание сборника «Вавилонский голландец» (ISBN 978-5-367-00954-5) началось с шести рассказов Кэти Тренд о корабле-библиотеке, которые и определили основные черты «Вавилонского голландца». Название отсылает к «Летучему Голландцу» и к «Вавилонской библиотеке» Борхеса.
|
Это провоцирует на рассуждения об особом роде метафор, пример которых — «корабль-библиотека»: это — метафоры несостоявшиеся, хотя и напрашивающиеся, даже наметившиеся в «теле» культуры. Возможные метафоры. Ну в самом деле: «Летучий голландец» как смысловой комплекс состоялся, «Вавилонская библиотека» — тоже, но ведь между ними возможно и плодотворное взаимодействие, лежащее вполне на поверхности. — Ольга Балла «Лытдыбр библиофага»[8] |
|
В процессе написания своих рассказов авторы делились идеями и готовыми текстами, так что некоторые персонажи и сюжетные линии стали сквозными: «Среди множества сплетших текст сюжетных линий — ни одной доминирующей — но и ни одной законченной»[9].
Мистический сборник «78» (ISBN 5-367-00272-2, 978-5-367-00428-1) основан на колоде карт Таро. Изначально всем участникам проекта была случайным образом выдана карта таро и её толкование, и затем на основе этого материала и появились тексты. Краткие толкования и изображения карт также включены в книгу, которая распухла до 776 страниц. Тема карт Таро рассматривается и в романе Галы Рубинштейн «Забавные повадки людей», вышедшем в том же 2007 году в «белой серии» — даже его обложка представляет собой аллюзию на карту «десятка мечей».
Природу страха авторы «ФРАМа» исследовали в сборнике «Книга страха»[10]: «есть несколько настоящих готических рассказов, которые построены по всем правилам жанра: „Семь портретов мертвой женщины“ Дарьи Булатниковой, „Собеседование“ Сергея Малицкого, „Я говорю: нет“ Александра Шуйского и „Sweet plum“ Макса Фрая. Все это современные вариации на темы вечных готических тем „усадьба (дом) с привидениями“ и „зазеркалье“. При этом современная реальность прекрасно сосуществует со старинной жанровой оправой»[11].
Темой «Праздничной книги» (2009) стали праздники — как всем известные, так и необычные: новый год деревьев и пасха, международный день биологического разнообразия и всемирный день блондинок, день шахтёра и суккот, хэллоуин и праздник холостяков, курбан-байрам и феста делла салюте, день благодарения и день святого никогда… Их набралось так много, что книгу пришлось разделить на два тома «Январь-июль» (ISBN 978-5-367-01108-1) и «Июль-январь» (ISBN 978-5-367-01103-6).
Идею «Кофейной книги» (2008) подала Мария Вуль, работавшая в московских кофейнях, а «Чайная книга» (2009) появилась в пару к кофейной.
Сборник «Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки» (2011) выполнен в оригинальном полиграфическом решении: это книга-перевёртыш, которую можно начинать читать с любой стороны. В какой-то степени идея этого сборника, название которого пришло из детской песенки, перекликается с идеей двухтомника «Пять имён», название которого пришло из детской считалки «Я знаю пять имён мальчиков, я знаю пять имён девочек».
Русские инородные сказки
Вышло восемь книг «сказок». Кроме основного серийного заголовка последние два сборника (вышли в «чёрной серии») имеют свои названия, а в более ранних сборниках это были подзаголовки, делящие «сказки» по принципу дуализма:
- Русские инородные сказки. По ту сторону — По эту сторону (ISBN 5-94278-400-0 — 2003[12]; ISBN 5-94278-474-4 — 2004; ISBN 5-367-00022-3; 2006)
- Русские инородные сказки-2. Как-то так — Как-то иначе (ISBN 5-94278-503-1; 2004)
- Русские инородные сказки-3. Здесь. Сейчас — Всегда. Везде (ISBN 5-94278-966-5; 2005)
- Русские инородные сказки-4. Вдох — Выдох (ISBN 5-367-00104-1; 2006)
- Русские инородные сказки-5. Такие дела — Другое дело (ISBN 978-5-367-00437-3; 2007)
- Русские инородные сказки-6. Была — Не была (ISBN 978-5-367-00727-5; 2008)
- Жили-были. Русские инородные сказки-7 (ISBN 978-5-367-00925-5, 2009 год)
- Тут и там. Русские инородные сказки-8 (ISBN 978-5-367-01262-0, 2010 год)
Лучшие рассказы года
Эти сборники выпускались ежегодно с 2006 года. Каждый год количество рассказов в сборнике увеличивалось на один.
- Секреты и сокровища: 37 лучших рассказов 2005 года (ISBN 5-367-00011-8, 2006)
- Уксус и крокодилы.[13] 38 лучших рассказов 2006 года (ISBN 978-5-367-00374-1, 2007)
- Беглецы и чародеи. 39 лучших рассказов 2007 года (ISBN 978-5-367-00699-5, 2008)
- Шкафы и скелеты. 40 лучших рассказов 2008 года (ISBN 978-5-3670-0908-8, 2009)
- Живые и прочие. 41 лучший рассказ 2009 года (ISBN 978-5-367-01305-4, 2010)[14]
К этой же серии можно отнести итоговый сборник «В смысле. Рассказы, которые будут» (ISBN 978-5-3670-1902-5, 2011).
Белая серия
Кроме сборников, в рамках проекта были изданы «авторские» книги — как сборники рассказов одного автора, так и романы. Белая серия открыла читателям таких талантливых авторов как израильтянки Гала Рубинштейн (ISBN 978-5-367-00434-2) и Виктория Райхер (ISBN 978-5-367-00601-8), португальская писательница Лея Любомирская (ISBN 978-5-367-00890-6).[15] А Елена Хаецкая вошла в белую серию двумя романами «Звёздные гусары: Из записок корнета Ливанова» (ISBN 978-5-367-00696-4) и «Тролли в городе» (ISBN 978-5-367-01012-1). Юлия Зонис и Александр Шакилов написали в соавторстве постмодернистский роман «Культурный герой» (ISBN 978-5-367-01127-2).
Литературная критика очень благосклонно приняла роман Лены Элтанг «Побег куманики» (ISBN 5-367-00242-0): он вошёл в «шорт-лист» премии Андрея Белого.[16]
Впрочем, не все книги этой серии были ласково встречены критикой, остались непонятыми «Игра в Грессоне» Ады Линкс[17] (ISBN 978-5-367-00711-4) и «Духов день» Феликса Максимова (ISBN 978-5-367-01311-5)[18] Хотя необходимо упомянуть, что к роману Ады Линкс написала послесловие Людмила Улицкая.
Пурпурная серия
В 2009 году у проекта ФРАМ появилась «побочная ветвь» — пурпурная серия, где вышли четыре переводных книги:
- Пьер Бетанкур «Страна навозников и другие путешествия» ISBN 978-5-367-00990-3 (оригинальное название: Historie naturelle de l’Imaginaire; переводчик Виктор Лапицкий)
- Даниэль Кельман «Измеряя мир» ISBN 978-5-367-01030-5 (оригинальное название: Die Vermessung der Welt; переводчик: Галина Косарик)
- Питер Уэйр «Безумие Дэниела О’Холигена» ISBN 978-5-367-01205-7 (оригинальное название: The Madding of Daniel O’Hooligan; переводчик: Вероника Шимановская)
- Бильге Карасу «Сад умерших котов» ISBN 978-5-367-01247-7 (оригинальное название: Göçmüş Kediler Bahçesi; переводчик Аполлинария Аврутина).
Авторы
В сборниках проекта ФРАМ авторы публиковались как под настоящими именами, так и под псевдонимами Макс Фрай, Лора Белоиван, Лена Элтанг, Гала Рубинштейн, Виктория Райхер, Елена Хаецкая, Ада Линкс, Лея Любомирская, Юлия Зонис, Александр Шуйский, Александр Шакилов, Татьяна Замировская, Феликс Максимов, Пётр Бормор, Аше (Алекс) Гарридо, Кэти Тренд, Ольга Лукас, Дмитрий Дейч, Линор Горалик, Алексей Карташов, Елена Касьян, Марина Богданова, Оксана Санжарова, Владимир Данихнов, Владимир Березин, Танда Луговская, Светлана Дильдина, Ася Датнова, Евгения Доброва, Елена Ежова, Саша Зайцева, Наталья Иванова, Наталия Ипатова, Соня Кочетова, Н. Крайнер, Марта Кетро, Анна Болотова, Дмитрий Горчев, Елена Боровицкая, Сергей Красиков, Юлия Сиромолот, Татьяна Хейн, Иван Матвеев, Сергей Кузнецов, Андрей Сен-Сеньков, Улита Уварова, Сергей Малицкий, Юлия Боровинская[19] и многие другие.
Огромным преимуществом для авторов стало то, что участие в проекте ФРАМ не требовало от них передачи эксклюзивных прав на тексты. Таким образом, они могли публиковать свои произведения в других издательствах, в журналах, распространять в интернете и т. д.
После ФРАМа
«Ветеран» проекта Татьяна Замировская выпустила авторский сборник «Жизнь без шума и боли» (2010) в издательстве «Астрель».[20] Пётр Бормор после участия в проекте «Русские инородные сказки» выпустил четыре книги в издательстве Livebook, в этом же издательстве вышли «Преимущество Гриффита» (2007) и «Сказки для Марты» (2008) Дмитрия Дейча. «Побег куманики» Лены Элтанг был переиздан издательством АСТ, в котором позже вышел её второй роман — «Каменные клёны» (2008), удостоенный премии «НОС». Юлия Зонис издала в АСТ роман «Инквизитор и нимфа» (2011), а её рассказ «Боевой шлюп „Арго“» из книги «ТриП» лёг в основу авторского сборника, изданного в «Астрель» (2012).
Фестивали
В 2007 году проект ФРАМ вышел со страниц книг в реальность — были проведены несколько фрамовских фестивалей, где авторы «вживую» читали свои тексты, встречались с читателями, раздавали автографы, устраивались лотереи (в их числе необычная «кофелотерея»). Началось это с небольших чтений в московских кафе и книжных фестивалях. В 2008 году фестиваль проходил 29 и 30 марта в Санкт-Петербурге, в помещении «Театра поколений» (размещавшемся тогда в Нарышкином бастионе Петропавловской крепости)[21]. В 2009 — в галерее «Лофт Проект ЭТАЖИ» на Лиговском проспекте.
|
|
ФРАМ-фестиваль — тусовка, осмысленная как культурная инициатива, претендующая на то, чтобы заменить собой литературный процесс. — Дарья Маркова. «Проект автоматом»[22] |
|
Содержание книг
2003 — «Книга врак. Антология альтернативной фантастики»
- Леонид Каганов
- Хомка
- До рассвета
- Рой Аксёнов
- Киберпанк
- Казна
- Барсучье молоко
- Жизнь сурков в условиях жёсткой радиации
- Светлое будущее?
- Being Human
- Кайся
- Каббала
- Илья Новак
- День осеменения
- Юрий Нестеров
- Homo perpetuum
- В бомбе
- Сталинградское Рождество
- Александр Шленский
- Туалет «Торжество ультракоммунизма»
- Алексей Шведов
- Одиннадцать вольт для Феникс
- Любовь в третьем секторе
- Юля-камикадзе
- На космических стартах и финишах
- Фёдор Гайворонский
- Луноход «Лаврентий Берия»
- Иван Матвеев
- Сфинкс
- Предсказатели
- Роман Афанасьев
- Воин Добра
- Н. Крайнер
- Линк
- Полусказки
- Юрий Погуляй
- Чат
- Макс Олин
- Джек-Попрыгунчик
- Владислав Силин
- Вилтигай Велд
- Мерси Шелли
- Палец Христофора
- Алгоритм
- Хайкай
2003 — «Русские инородные сказки. По ту сторону — По эту сторону»
По ту сторону
- Рой Аксёнов
- Gods, exiled
- Ничего особенного
- Похороны холодильника.
- Грант Бородин
- Лев Гуан-Ли
- Талас
- Глаз дракона
- 1919
- Тридцать три факта из жизни Миши Краузе
- Дмитрий Брисенко
- Harms-core mix
- Елена Заритовская
- Химера
- Стеногрыз
- Ребекка Изаксон
- Избранные блюзы из переписки с вещами
- Сергей Козлов (из сборника «Правда, мы будем жить всегда?»)
- В самое жаркое воскресенье, которое было в лесу
- Как Ослику приснился страшный сон
- Весёлая сказка
- Чёрный Омут
- Как Ослик с Медвежонком победили Волка
- Владимир Коробов
- В нашем лесочке
- Н. Крайнер
- Первая сказка про демиурга
- Вторая сказка про демиурга
- Сказка про Чёрный замок
- Сказка про ангела-хранителя
- Сказка про смотрителя кладбища
- Сказка про жизнь
- Новые сведения о еде
- Ева Пунш, Ольга Лукас
- из цикла «Сказки южноамериканских индейцев»
- Ксения Рождественская
- Сказка про сырковую массу с изюмом. 23 % жирности
- Елена Хаецкая
- «Рассказ о Горьком Гансе» из повести «Гуляки старых времен»
- Лена Элтанг
- Сказки города Ноли
- Иван Ющенко (из сборника «Волшебнутые сказки»)
- Белоснежка (Международная народная сказка)
- Про зайку Федю (Детская народная сказка)
- Румпельштильтхен и Дристенпупхен (Немецкая народная сказка)
- Вечная молодость (Эскимосская народная сказка)
- Гадкий утенок (Гансо-христианская народная сказка)
- Розенкранц&Гильденстерн
- Про всё остальное
- Макс Фрай
- Вечерняя Пропповедь
- из цикла «Сказки народов мира, рассказанные во сне»
- Сказка о купце, юноше и обезьяне (Арабская сказка)
- Почему люди всегда спят (Бушменская сказка)
- Голодный шаман (Нганасанская сказка)
- Андриамбахуака и Занахари (Мальгашская сказка)
По эту сторону
- R_L
- Слова поэта суть дела его
- Хаджи-Мурат
- Убийство в автобусе № 765
- Коты — марсианские шпионы
- Lytdybr, говоря латиницей
- Владимир Березин
- Сказочки
- Баба Клёпа
- Хирург Кирякин
- Роман Воронежский
- Дым
- Дневник одного дивана
- Агент 007
- Кукла наследника
- Что-то про жизнь
- Линор Горалик
- Сказки для неврастеников
- Дмитрий Горчев
- Сказка, которую все знают
- Один благородный рыцарь
- Бывшая сказка
- Сказка старого короля
- Роман Губарев
- Сказка о рыбе
- Джабба
- Бубен
- Максим Кононенко
- Дым
- Сергей Красиков
- Принцесса и дракон
- Александр Курсков
- из цикла «Ангелы-хранители»
- Ангелы хранители
- Про утро Лены
- Про Странную Ми
- Про Веру, Надежду, Любовь
- из цикла «Городские сказки»
- Про Жабу-Ежопу
- Про Зелёного Читателя
- Про Белую Секретаршу
- Про форум-убийцу
- Про Чёрного пресс-секретаря (пресс-релиз)
- Про смешных женщин
- Про Мёртвую проститутку
- Про колбасы
- Про Волшебную лавочку
- Про Мёртвую Букву
- из цикла «Ангелы-хранители»
- Игорь Лазовский
- Как солдат обманул смерть
- Станислав Львовский
- Роуминг
- Елена Мулярова
- История про то, как Санта Клаус набил морду Арию
- Моя любовь
- Виктория Райхер
- Сказки о смерти
- Сказки о жизни
- Сказки по Фрейду
- Денис Рыбаков
- Идеальная судьба
- Евгений Шестаков
- Сказки про животных
2004 — «Прозак»
- Макс Фрай. От составителя
- Рой Аксёнов
- Тринадцать романов
- Шандор /FANDANGO/
- Владимир Березин. Путешествие Свистунова
- Грант Бородин
- Мышка бежала
- Большие уши
- Дмитрий Брисенко
- Город
- Следят
- Линор Горалик
- Ольга Гребнева. Подслушанные разговоры
- Дмитрий Дейч
- Из цикла «Переводы с катайского»
- Из цикла «Удмуртия»
- Белый шум (1-2) Из цикла «Сказки и истории»
- Ростислав Клубков. История дурака
- Владимир Коробов
- Начало. Remake (рассказ Леопольда Морана)
- Второе письмо (рассказ Антона Варламова)
- Н. Крайнер. Про весну, ненависть и прочую злободневность.
- Сергей Кузнецов. Из цикла «Тексты Рената Ишмухаметова»
- Станислав Львовский. Триады
- Маргарита Меклина. Слайды
- Марина Москвина. Мусорная корзина для алмазной сутры
- Виктория Райхер
- Зелёное небо, небо, небо
- Лицевая вязка
- Ннеправильный глагол
- PTSD
- Господин Робербам
- Комплементарная пара
- Облом
- Молитва о моей дочке Кате и внучке Соне
- Алексей Смирнов
- Плод
- Вечернее замужество Греты Гансель
- Макс Фрай. Из цикла «ПОДВИЖНЫЕ ИГРЫ НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ»
- Александр Шуйский
- Сон
- С натуры
- Кинематограф
- В автобусе
- Лена Элтанг
- GENIO Y FIGURA
- EIDOLON
- Денис Яцутко. Пустой город. Социопсевдоархитектурный проект с подробными описаниями
2005 — «Русские инородные сказки-3. Здесь. Сейчас — Всегда. Везде»
- ЗДЕСЬ. СЕЙЧАС
- Линор Горалик
- Сергей Гришунин
- Дмитрий Дейч
- Фёкла Дюссельдорф
- Виктор Кожевников
- Сергей Кошкин
- Марат Марцион
- Виктория Райхер
- Сап-Са-Дэ
- Макс Фрай
- Александр Шуйский
- ВСЕГДА. ВЕЗДЕ
- П. Бормор
- Юлия Боровинская
- Давид Голиафский
- Н.Крайнер
- Ольга Лукас
- Иван Матвеев
- Ольга Морозова
- Гала Рубинштейн
- Алексей Шеремет
- Лена Элтанг
2006 — «Секреты и сокровища: 37 лучших рассказов 2005 года»
- Макс Фрай. Предисловие составителя
- Дмитрий Дейч
- Грант Бородин.
- Виктория Райхер. Йошкин дом
- Алексей Карташов. Последнее дело Конан Дойла (из цикла «Рассказы о рукописях»)
- Эли Курант. Песнь о Газвати
- Владимир Коробов. Иванов и Кантемиров: комната № 27
- Лея Любомирская. Когда Шику обижается на Вашку
- Сергей Гришунин. Заговорщики
- Марат Марцион. Калейдоскоп . Сказка спросонья
- Ольга Лукас. Новое развлечение для рабов
- Дмитрий Ким. Баллада о не стойком не оловянном не солдатике
- Иван Матвеев. Странное происшествие в Эвиденсе
- I Заключение и пролог
- II Прошлое Эвиденса: кошмарная чета Грэнди
- III Расследование доктора Стенли
- П. Бормор. …и чудовище
- Виталий Авдеев. Культурный обмен
- Гала Рубинштейн. Сказка про лисичку, которой бабушка оставила в наследство сундук со старыми шляпками и Смертельный Ужас
- Александр Шуйский. Дела семейные
- Андрей Сен-Сеньков. Оклахома
- Наталья Иванова. Мои предприятия
- Ольга Морозова. Эшвиш
- Лена Элтанг. le pepin
- Фёкла Дюссельдорф. Сказка про яблочный штрудель
- Алексей Шеремет. Золотой жук
- Феликс Максимов. Прекратили смерть
- Анна Болотова. Тихий мальчик
- А. Нуне. Поверх барьеров
- Рустам Гаджиев. Дом, в котором я живу, или игра в классики
- Ксения Букша. Вышка и мост (служебный роман)
- Алексей Смирнов. Манна
- Лора Белоиван. Ширинка
- Алмат Малатов. Зверь, именуемый кот
- Елена Некрасова. Три Адовы собаки
- Сергей Кошкин. В стороне от дороги — там, где нет ничего
- Саша Щипин
- Ольга Гребнева. Наши звонкие дать имена
- Линор Горалик. Таша
- Н. Крайнер
- Сап Са Дэ
2006 — «Пять имён» Часть 1
- Лена Элтанг Сказки Ноли и Каталины
- je crois bien
- О пожаре
- История о бродячем цирке
- Сказка про любовный амулет
- Хуана и Гильермо
- Про дух противоречия
- Про Осу Беспокойства
- История седьмая, самая длинная
- ripeti ancora
- Algiz e Mannaz
- Лея Любомирская
- Лавочки
- Retrosaria
- Cafetaria
- Ourivesaria
- Livraria
- Ervanaria
- Pastelaria «Fabrico proprio»
- Papelaria
- Farmacia
- Loja de brinquedos
- Florista
- Соня Пиреш и К°
- За дверью
- Свидание
- Лазоревые шуршики
- Остров
- Слишком личное
- А теперь ещё и самки
- Луиш
- Непарный элдер
- Ритиня
- Жоаниня
- Половинки
- Мне снилось, что мы поженились
- Лавочки
- Ольга Морозова
- И зайчиха
- Кот и плюшевая зайчиха
- Я знаю, как это будет
- На крыше
- Шквар
- Окно
- Лев
- Лягушка
- Гештальт
- Разговор
- Ангел и совёнок
- Банальная истина
- Атмосферное давление
- Путаница
- Играющие
- Как солнце
- Служба технической поддержки
- Банальная истина
- Герои нашего времени
- Право на мечту
- Варенье
- В тумане
- Такие, как я
- Малыш и Эн
- Маленькое переносное солнце
- «Жили-были…»
- Bad Girls
- Destination Anywhere
- Эшвиш
- Художник
- Та история
- Та история
- Пицца
- Вышеград
- Томасина Скай
- Тёплая метель
- «Он разорился и превратился в альфонса…»
- И зайчиха
- Н. Крайнер
- Город
- Линк
- Елена Некрасова
- Вова Четверодневный
2006 — «Пять имён» Часть 2
- Дмитрий Дейч Преимущество Гриффита
- Дмитрий Дейч Переводы с катайского
- Александр Шуйский Сказки первого часа ночи
- Александр Шуйский Сказки второго часа ночи
- Александр Шуйский Сказки третьего часа ночи
- Александр Шуйский Сказки четвёртого часа ночи
- Александр Шуйский Сказки пятого часа ночи
Рассказы о рукописях
- Алексей Карташов
- Ещё раз о «Путешествии на Запад»
- В поисках башмачника Маруфа
- Кое-что о теории смыслов
- Тайна Уильяма Бонса
- Последнее дело Конан Дойла
- Феликс Максимов
- Лисявка
- Южанин
- Рошка
- Книга снов Гуалтьеро Рота. Флорентийские новеллы XIV века
- Владимир Коробов
- Неизвестные и малоизученные культы
- Краткие сведения о культе «света превращений»
- О «последних вещах» в культе древнеегипетской богини Нейт
- Круг вопросов, связанных с интерпретацией понятия «джок»
- Культ чёрной бабочки (хуштуг-саат) у индейцев саат-тауока в связи с так называемым запредельным мифом
- Дальневосточные экспедиции князя Э. Э. Ухтомского и тантрийские мистерии ni-kha-yung-sle’i man-su-ro-bha
- Новые материалы к изучению истории «Общества ловцов теней»
2007 — «ТриП: Путешествие с тремя пересадками»
- Иван Матвеев. Экзорцисты
- Юлия Зонис. Боевой шлюп «Арго»
- Ольга Морозова. Улица медных душ
2007 — «Русские инородные сказки-5»
- ТАКИЕ ДЕЛА
- Виталий Авдеев. Человек устроен просто…
- Ася Андреева. Лифт
- Лора Белоиван. Последний читатель
- Дмитрий Борисенко
- Самодав
- В садике
- Репортаж
- Иголки для слепых
- Юлия Бурмистрова. Желание
- Мария Вуль. Ненарисованные картинки
- Дмитрий Голобородько
- Русалочка.ру
- Какувсех
- Игорь Голубенцев
- Угол
- Госпожа
- Молодильный снег
- Линор Горалик
- Как по воздуху
- С моря ветер холодный дохнул из-за туч
- Их не бывает
- Ещё нет
- Почти
- Ася Датнова Физика? Лирика!
- Фёкла Дюссельдорф. Потом-ки
- Татьяна Замировская
- Означение
- Наша маленькая принцесса
- Самое мудрое решение нежелательного рождения
- Ну ведь всё же так просто
- Мой спрятанный друг
- Лифт короля Артура
- Исчезновение
- Семинар для мёртвых
- Выжил
- Юлия Зонис
- Шарики
- Дворжак
- Агасфер и Жосефина
- Костя Иночкин. Шерсть и перья
- Аня Кузьминская
- Предположим
- Яма
- Любовь
- Букет
- Болото
- Архитектор
- Горизонты
- Лисятина Наталья
- Семён Андреевич
- Доктор Виктор
- Виктория Райхер. В одной из вариаций
- Анна Ривелотэ
- Любить Кристину
- День её рождения
- Про Касю
- Александра Смилянская
- Сказка о маленькой любви
- Сказка про белого бычка
- Алексей Толкачёв
- Новый дом
- Царь-зеркало
- Макс Фрай. ЖД-До
- ДРУГОЕ ДЕЛО
- Юрий Юрт
- Богатырь-рыба
- Люли-люли
- Мария Станкевич
- Продаётся всё
- До работы
- Виктор Рудченко. Принцесса Несмеяна
- Ольга Ольховская. Ушальтские сказки
- Константин Наумов. Из путевых заметок
- Ольга Морозова.
- Дважды два
- К Элизе
- Иван Матвеев. Стейк для капитана Фокке
- Марат Марцион. Контакт
- Юкка Малека
- Про кикимору
- Про работу
- Про питие
- Про точку
- Про ангела
- Про автора
- Феликс Максимов
- Игра в «допустим»
- Царь Соломони зверь Китоврас
- Маттео-найдёныш
- Лея Любомирская
- Ужин
- Про любовь
- Развод
- Ольга Лукас
- Комета возвращается
- Некрасивое дерево
- Джинн и туристка
- Н. Крайнер. Страшные сказки
- Наталья Иванова
- Гости
- День кошки
- У нас не курят
- Всё, что нас не убивает
- Твоя проблема
- Нападение
- Крысолов
- Кукольщица
- Мария Воробьёва
- Олень
- Кошка
- Марина Богданова, Оксана Санжарова. Кошка, которая смотрела на королей
2007 — Виктория Райхер «Йошкин дом»
- «Евреи в Израиле молятся…»
- Йошкин Дом
- Йошкин Дом
- Зоопарк
- Custom Kill
- Книга жалоб и обожаний
- Секрет
- Молочная река, кисельные берега
- Скорбная помощь
- Лицевая вязка
- Круговорот
- Грустная повесть о воде и хлебе
- Песенка короткая, как жизнь сама
- Извращений не бывает. Истеричка
- С утра до вечера
- PTSD
- Зелёное небо, небо, небо
- Молитва о моей дочке Кате и внучке Соне
- Ролевые игры
- Ролевые игры
- Злой и мёртвый
- Да, Нет и Человек
- Шапка-невидимка
- Извращений не бывает. Андрогин
- Извращений не бывает. Онанист
- Очный счёт
- Око за око
- Кот был спокоен
- Блаженны сильные духом в рабочий полдень
- Улица Оз
- Летний сказ
- Незаконные сказки. Колобок
- Лекция
- Лечиться от любви
- Утопия
- Властелин кольца
- Астения
- Циклы
- Циклы
- Божье чудо
- Пруд
- Юся
- Девятое мая
- Интернат
- Драка
- Сделка
- От сумы, от тюрьмы и от безумной любви
- Облом
- Диктант
- Антиквариат
- Добыча
- Смертельный номер (маленькая повесть)
- Смертельный номер один. Ласковые Слова
- Смертельный номер два. Письма наоборот
- Смертельный номер. Последний. Три красавицы небес
- Страдай, душа моя, страдай
- Страдай, душа моя, страдай
- Люблю, когда пипл тусуются (вариации на тему Пасхальной Агады)
- Праздник цветения миндаля с вашей мамой
- Полисексуальность
- Мозаика
- Фотолюбитель за границей
- Капитал
- Макс Фрай. Собственно, всё, что я хочу сказать… (послесловие)
2008 — «Беглецы и чародеи: 39 лучших рассказов 2007 года»
- Иска Локс. Возлюбленная
- Аше Гарридо. Сорвейн
- Марк Кац. Сила творчества
- Мария Станкевич. Яблочный пирог
- Виктория Райхер. Янтарь
- Лея Любомирская. Женщины полицейского инспектора Витора Обадии
- Марина Воробьёва. Иерусалим как сон
- Ольга Морозова. Нулевой допуск.
- Юрий Юрт. И Земля содрогнётся.
- Н. Крайнер. Городской романс
- Юлия Боровинская. Пена
- Аня Кузьминская. Китай
- Карина Шаинян. Зелёный палец
- Лора Белоиван. Косен
- Инара Озёрская. Привычка умирать.
- Соня Кочетова. Sh, little baby, don’t say a word…
- Андрей Сен-Сеньков. Все балерины попадают в ад
- Евгения Шуйская. Потеря
- Наталья Иванова. Колыбельная
- Линор Горалик. Найдёныш
- Ася Датнова. Капель
- Никита Орехов. Метро
- Алексей Толкачев. Паровозики
- Сергей Малицкий. Швед
- Алексей Цветков. Глинчики
- Эль Сомов. Американские горки-ХХХ
- Сап-Са-Дэ. Жизнь предпринимателя
- Татьяна Замировская. Tempera Tura
- Юлия Зонис. Тринадцатая ночь
- Юкка Малека. Про палача
- Юлия Сиромолот. О коловращении вод
- Алексей Смирнов. Ходячий город
- Саша Щипин. Идиоты
- Дмитрий Дейч. Нос
- Мура Мур. Девочки
- Феликс Максимов. Моё прелестное дитя
- Юка Лещенко. Чук и Гек
- Саша Зайцева. Укусила
- Александр Шуйский. Письма с Земли
2008 — Елена Хаецкая «Звёздные гусары. Из записок корнета Ливанова»
- Два офицера
- Перед балом
- Буран
- Дикий подпоручик
- Из рассказов корнета Ливанова
- Свадьба
- Солдатская шутка
- Ночь на бивуаке
2008 — «Книга страха»
- Гали-Дана Зингер. Её большой и добрый страх
- Андрей Сен-Сеньков. Испуганный взгляд как коллекция глаз
- Дмитрий Дейч
- Кино в моей жизни
- Кнопка
- Саспенс.
- Феликс Максимов. Тело
- Соня Кочетова. В дверях
- Линор Горалик
- Смешно же.
- Врасплох.
- Убийца.
- Чтобы и вправду было так.
- Тиши-тише-тише
- К беде
- Всё будет отлично
- Просто — вдруг что
- Елена Боровицкая. Из цикла «Монологи о любви». Исповедь мерзавца
- Юка Лещенко. Аверс
- Юлия Боровинская. Взгляд
- Виктор Горбунков. Только не сегодня
- Марк Кац. Рецепт
- Зэев Гуфельд. Это кто под одеялом
- Светлана Дильдина. Monstera deliciosa
- Саша Зайцева. Соседи. Из цикла «Сказки старой крысы»
- Татьяна Замировская. Кошмар
- Дарья Булатникова. Семь портретов мёртвой женщины
- Юлия Зонис. Андрей. Рукопись, найденная в бутылке
- Алексей Смирнов. Гривенники Гаруса. Рассказ-сновидение
- Карина Шаинян. Смеющийся
- Вик. Рудченко. По снегу
- Аше Гарридо. Маленький рыжий ловец
- Сергей Малицкий. Собеседование
- Юлия Сиромолот. Мак и Маруак
- Алексей Толкачёв. Безнадёжный город
- Виктория Райхер. Из цикла «Незаконченные сказки». Музыкант
- Алексей Цветков. Беглец
- Лея Любомирская
- Инициация
- Лучшее лето в её жизни
- Михаил Воронков. Стрекоза на можжевельнике
- Александр Шуйский. Я говорю: нет
- Макс Фрай. Sweet plum
- Об авторах
2008 — «Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойла»
- Макс Фрай
- Джингл-Ко
- Одна и та же книга
- Алексей Карташов.
- Исчезновение Филимора-младшего
- Крысы живут под землей
- Симулянт
- Алексей К. Смирнов. Утюг
- Константин Наумов. Тишь и Тишина
- Дмитрий Дейч. De Profundis
- Елена Боровицкая.
- Наследство старого болвана
- Загадочное происшествие в Линдсборге, штат Канзас
- Белое Рождество в аэропорту Ньюарк
- Светлана Дильдина. Можешь ничего не бояться
- Лея Любомирская.
- El-Rei D. Sebastiao
- Наследственность
- Наталья Румянцева. Потом ничего
- Танда Луговская. Занятая
- Марина Воробьёва. Все пьют натуральный сок
- Улита Уварова
- Цепочка
- Когда исчез Петров?
- Юлия Сиромолот. Фэн-шуй
- Оксана Санжарова. Deus ex machina
- Юка Лещенко. 1/64
- Дмитрий Турин. Пятый зонт
- Саша Смилянская. Удивительная история про мезальянс и Павлика
- Гала Рубинштейн. Метод аппроксимации одной нелинейной функции
- Сергей Кузнецов. Возвращение фройляйн Фукс
- Юлия Боровинская
- Провинциальное дело
- Исчезнувший студент
- Первый настоящий роман
- Аше Гарридо.
- Роман о Томасе
- И два рубля автоответчику
- Алексей Толкачёв. Фотографировать удивлённых
- Лёня Корнеев. Торт
- Ольга Лукас. Один пропущенный тренинг
- Сергей Малицкий. Полное дознание
- Михаэль Штраух. Никакой Надежды
- Татьяна Замировская. Прекрасный и радостный день
- Юлия Бурмистрова. Тайна Чарльза Филимора
2009 — «Шкафы и скелеты. 40 лучших рассказов 2008 года»
- Андрей Сен-Сеньков. Zzaj. Фрагменты
- Дмитрий Дейч. Зима в Тель-Авиве
- Ася Датнова. Что, если
- Феликс Максимов. Великое замирение
- Алексей Цветков. Король утопленников
- Юлия Зонис. Последний аргонавт
- Сергей Тихонов. Малой и Малая
- Юлия Боровинская. Четырнадцать на двоих
- Саша Щипин. Банка с мертвецами
- Юкка Малека. Про девочек
- Гала Рубинштейн. Изида
- Александра Тайц. Красная Дама
- Станислав Алов. Оленька
- Линор Горалик. Кот
- Тикки Шельен. Ведьмы
- Михаил Гертельман. Самоидентификация Гена Кавасаки
- Марк Кац. Акварель
- Татьяна Замировская. Стеклянный дом
- Виктория Головинская. Про героев и людей
- Елена Хаецкая. Дочь Адольфа
- Вера Кузьмицкая. Skartissue
- Юлия Сиромолот. Четыре
- Елена Перченкова. Про море
- Наталья Иванова. Ангел
- Алексей Толкачёв. Маленький бенд на краю земли
- Нина Хеймец. Птичий рынок
- Сергей Малицкий. Танька-дурочка
- Марина Воробьева. Пока-пока
- Евгений Коган. Выход есть
- Аше Гарридо. Мэри-горюшко
- Владимир Данихнов. Домик в пустыне
- Елена Касьян. Иностранные монеты
- Алексей Смирнов. Изгнание ангела
- Некод Зингер. Дерматиновый портфель. Хроника 1984 года
- Ирина Подгурская. Лила
- Н. Крайнер. Love — Special Lights 6
- Кэти Тренд. Машина для счастья
- Лея Любомирская. Жозефа и Деолинда
- Юка Лещенко. Бабай
- Виталий Авдеев. Чарли
2009 — Елена Хаецкая «Тролли в городе»
- Царица вод и осьминогов
- Трансформация Гемпеля
- Исчезновение поцелуя
- Серебряные башмачки
- Сказки подменышей
- Дочь Адольфа
- Послесловие (автор: Макс Фрай)
2009 — «Чайная книга»
- Дмитрий Дейч. Из цикла «Переводы с катайского»
- Марина Воробьёва. Крепкий чай
- Виктория Райхер. Миньян
- Алексей К. Смирнов. Три чая, два кофе
- Елена Касьян
- Чай для Берты
- Ключик от Виолетты
- Три часа пополудни
- Кое-что о Рут
- Ещё слаще
- Сергей Малицкий. Рвущаяся нить
- Виктория Головинская. Один дома в воскресенье
- Н. Крайнер. Сказка про поиски счастья
- Константин Наумов. Attaya
- Некод Зингер. Чай Святой земли
- Юлия Боровинская. Пережить лето
- Ольга Лукас. Я читаю
- Рая Полонская. Однажды
- Лея Любомирская
- Кошка
- Несезон
- Мария Станкевич. Вопрос веры
- Юлия Бурмистрова. Виргиния Министрова, дождь, сахар и половинка хлеба
- Марина Богданова, Оксана Санжарова. Тунгусская ракета
- Танда Луговская. Лети, лети, лепесток
- Ольга Морозова. Поющий тропы
- Светлана Дильдина. Остров белого пса
- Алексей Толкачёв. Бабушкина мята
- Нина Хеймец
- Пингвин
- Бюро находок
- Елена Боровицкая. Счастливое платье
- Юка Лещенко. Заячий пирог
2009 — «Вавилонский голландец»
- Макс Фрай. Библиотекарь
- Кэти Тренд. Второй помощник
- Нина Хеймец. Необыкновенное путешествие почтальона Якоба Брента
- Алексей Карташов. Остров
- Кэти Тренд. Почта Ван Страатена
- Улита Уварова. Анна. Перец
- Елена Хаецкая. Шлюпка «Маргарита». Из «Путешествий Филиппа Модезиппа в Негропонт, Модон, Торон, Будерино, Воницу, Ашаюоли, а также в страны ботентроцев, мейсинов, животоглавцев и Японию»
- Марина Богданова, Оксана Санжарова. Дважды два
- Кэти Тренд. Несостоявшийся вулкан
- Юлия Боровинская. Нити и основа
- Виктор Горбунков. Случайное окно. Рассказ Мартина Симпласа, дежурного библиотекаря читального зала
- Елена Боровицкая. Служитель Джошуа
- Кэти Тренд. Транспортир Джонсона
- Улита Уварова. Анна. Соль
- Марина Воробьева. Идо
- Кэти Тренд. Капитанский шторм
- Александра Тайц. Девица Мэрион и все, кто её ждёт
- Алексей Карташов. Зенон, мореплаватель
- Юлия Боровинская. Стеклянные перья
- Елена Касьян. Ветер из созвездия Псов
- Кэти Тренд. Прекрасная дама капитана Дарема
- Юлия Сиромолот. Путешествие Магдалы
- Гала Рубинштейн. Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков
- Улита Уварова. Анна. Лавры
- Кэти Тренд. Кто говорит с призраками
- Оксана Санжарова. Пазл
- Елена Касьян. В двух словах
- Елена Боровицкая. Фальшивый остров
- Кэти Тренд. Абсолютно скользкая ткань
- Юлия Боровинская. Память
- Алексей Толкачёв. Французская книга
- Александра Тайц. Миллион островов
- Аше Гарридо. Врайт букс
- Кэти Тренд. Почтмейстер
- Андрей Сен-Сеньков. Три мачты для бумажного кораблика
- Алексей Карташов. Книжка-раскраска на три страницы
2009 — Лея Любомирская «Лучшее лето в её жизни»
- Девочка моя, Улиссея
- ЛАВОЧКИ
- Retrosaria
- Cafetaria
- Ourivesaria
- Livraria
- Ervanaria
- Pastelaria «Fabrico prdprio»
- Papelaria
- Farmacia
- Loja de brinquedos
- Florista
- Casa da Sorte
- Drogaria
- Antiguidades
- Perfumaria
- Marroquinaria
- Безымянная лавочка
- ГОРОДСКИЕ СКАЗКИ
- Осенние старички
- Baixa. Антониета
- Переулки
- Delirium. Домик
- Sao rosas, Senhor, sao rosas…
- Сказка о лишних часах
- Лестница
- Мясная сказка
- Нанда на свежем воздухе
- Маленькая русалочка
- Свинка
- Обезьянка
- Личная ответственность
- Уши Бруну
- Добрососедские отношения
- Голубятня
- СКАЗКИ НА ПЕРЕКРЁСТКАХ
- Инициация
- Морская собака
- Не сезон
- Принцесса и людоед
- Индивидуальный подход
- Одинокие ворота
- Дом с привидениями
- Дулсе в метро
- Страшный угол
- Лето пёстрой бабочки
- Лучшее лето в её жизни
- Радио
- СОНЯ ПИРЕШ И КО
- За дверью
- Свидание
- Лазоревые шуршики
- Остров
- ПОЛИЦЕЙСКИЙ ИНСПЕКТОР ВИТОР ОБАДИЯ
- Полицейский инспектор Витор Обадия и таинственные самоубийства
- Женщины полицейского инспектора Витора Обадии
- ДЕВОЧКИ
- Габи
- Рождественская сказка
- Служанки
- Шоколадный домик
- Приша
- Кузина Оливия и разбитая чашка
- Мария Роза
- Моника и дискриминант
- Vinho Verde
- Синенькое
- Печальное воспоминание
- Пирожок
- Бананы
- Ритиня
- Малютка
- Алешандра
- Жоаниня
- МАЛЬЧИКИ
- Мэтр Варела
- Луиш
- Лошадёнок
- Абилиу Нашсименту гладит кошку
- Сладкий рис
- Лотерейка
- Сказка о королевском бутерброде
- ФАНДАНГУ
- Когда Шику обижается на Вашку
- Дриада
- Диниш
- Не сегодня
- Чёрная вдова
- Дела семейные
- Игрушки
- Половинки
- Белая Королева, Чёрный Король
- После работы
- Коллекция
- ВООБРАЖАЕМЫЙ ДРУГ
- Портрет неизвестного в шляпе
- Домашнее животное господина архивариуса
- Воображаемый друг
- Непарный элдер
- Профессор и воображаемый бразилец
- Жука
- Счастливый брак
- Придумать Каролину
- ПРИНЦЕССЫ И ДРАКОНЫ
- Развод
- Про любовь
- Ужин
- Педру и Инеш
- ПРЕДПОЛОЖИМ
- К теории литературы
- Семейный роман
- Соня-Дора-Соня
- На перевод часов
- Делия любит Жакаре
- Те
- Из истории города Лиссабона: Одиссей у феаков
- Макс Фрай. Послесловие
2009 — «Праздничная книга: Январь-июль»
- Новый год. Елена Касьян. Прима
- Кагами-бираки. Светлана Дильдина. День зеркал
- Старый новый год. Юлия Боровинская. Старый Новый год
- Татьянин день. Танда Луговская. Уженет
- Чуньцзе (первый день первой луны). Юлия Бурмистрова. Чуньцзе. За год до того, как я стал дураком, первый день первой луны
- Солнечный кофе. Макс Фрай. Солнечный кофе
- День рождения Льюиса Кэрролла. Алексей Карташов. День Белого Кролика
- День Павла Фивейского. Макс Фрай. Всё получилось
- Международный день бармена. Н. Крайнер. День бармена
- Новый год деревьев. Нина Хеймец. Новый год деревьев
- Юаньсяоцзе. Праздник красных фонарей (Пятнадцатый день первой луны) Юлия Бурмистрова. Юаньсяоцзе. За год до того, как я стал дураком, пятнадцатый день первой луны
- День Святого Ввалентина. Елена Хаецкая. День святого Валентина
- Масленица. Наталья Иванова. Главный русский праздник
- Международный женский день. Борух Мещеряков. Женский праздник
- Утопление Мажанны. Елена Касьян. Майк для Мажанны
- Всемирный день поэзии. Танда Луговская. Верлибр
- Наурыз. Юлия Боровинская. Наурыз
- Песах. Евгения Горац. Харосет
- Первое апреля. Алексей Толкачёв. Апрельскою тропой
- Цинмин. Праздник чистоты и ясности, день поминовения усопших) Юлия Бурмистрова. Цинмин. За год до того, как я стал дураком, десятый день третьей луны
- День геолога. Юка Лещенко. Mente et malleo
- Благовещение. Марина Богданова, Оксана Санжарова. Благовещение
- Сватовство. Елена Касьян. Свои бабы
- День космонавтики. Наталья Рецца. Лайка и слон
- Пасха. Макс Фрай. Птицы и соль
- День Святого Евпсихия. Некод Зингер. День святого Евпсихия
- Первое мая(День солидарности трудящихся) Владимир Данихнов. Земляки
- Праздник майского полнолуния. Улита Уварова. Несчастный случай
- Лаг Ба-Омер. Марина Воробьёва. Костры до неба
- Международный день биологического разнообразия. Аше Гарридо. Бедный Йорик
- День города. Александр Шуйский. День города
- День библиотекаря. Ольга Мареичева. Диван Набокова
- Дуаньудае (праздник двойной пятерки, пятый день пятой луны). Юлия Бурмистрова. Дуаньудае. За год до того, как я стал дураком, пятый день пятой луны
- Праздник непослушания. Ася Вайсман. Праздник непослушания
- Всемирный день блондинок. Ольга Морозова. Всё дело в деталях
- Визитация. Тикки Шельен. Визитация
- Весак. Юлия Боровинская. За две полушки
- Уми-но хи (День моря). Ольга Морозова. Буря в чашке солёной воды
2009 — «Жили-были: Русские инородные сказки-7»
- ЖИЛИ
- Нина Хеймец. Башни
- Алексей Толкачёв
- Лирики
- Вампирчики
- Юлия Сиромолот. Бендигейд Вран
- Виктория Райхер. Женьке — шапку
- Екатерина Перченкова. Сказка про жёлтый цвет
- Марат Марцион. Корпия
- Сергей Малицкий. Палыч
- Юкка Малека
- Про голубятника
- Про опасность
- Про реакцию
- Юка Лещенко
- Пузырёк
- Наука тишины
- И стал сон
- Данин ковчег
- Н. Крайнер. Город-маятник
- Евгений Коган.
- Голод
- Кошка, которая не видела в темноте
- Стена
- Пыль
- Клякса
- Марк Кац
- Город
- Диптих
- Побороть страх
- Дом
- День шестой
- Наставление
- Елена Касьян
- Зимняя сказка
- Килька в томате
- Тринадцатый
- Не волнуйся
- Паула
- Утопленник
- Сказы и были
- И. Зандман. Из жизнеописания талантливой поэтессы
- Татьяна Замировская
- Антресоль
- Добрая рождественская сказка
- Янтарные масла
- Самое доброе сердце
- Неудачный выигрыш
- Слепой телефон
- Плохой перевод
- Аше Гарридо. Кукла
- Марина Воробьёва. Сказка про жизнь
- Елена Боровицкая
- Однажды в выходной день
- Взыскательный Ванюша
- БЫЛИ
- Виталий Авдеев
- Магия примитивных племён
- Охота на единорога
- Тетраграмматон
- Устал
- Секретарь дьявола
- Ещё одна сказка про Золушку
- Пётр Бормор
- Невеста
- Юлия Боровинская
- Боевая подруга
- Экстремалы
- Разнообразие
- Небольшое уточнение
- Разбор полетов
- Happy end
- Бабушкины мечты
- Некод Зингер.Иерусалимская секвенция
- Юлия Зонис. Куорт
- Наталья Иванова
- Из-за какой-то десятки
- Как кошка языком
- Пыльца
- Наталья Котрасева. Гранатовое зёрнышко
- Вера Кузмицкая. Инфанта И.
- Ольга Лукас. Принцессы и феи
- Лея Любомирская
- О принцах и драконах
- Воа Моrtе
- Карл и Кисочка
- Лифт
- Иван Матвеев. Из цикла «Ахиллес и Черепаха»:
- Камень преткновения
- Вечное
- Цветок
- Принцесса, рыцарь, дракон
- Тысяча и одна
- Наследственность
- Секреты героев
- Притчи
- Саша Смилянская. Горгона
- Александра Тайц. Крот
- Ирина Чуднова. Нож
- Катерина Янковская. Другие герои
2010 — «Тут и там: Русские инородные сказки-8»
- ТУТ
- Марина Воробьёва. Слон-Дракон
- Ася Датнова. Конец света
- Дмитрий Дейч
- Грех
- Психоанализ Гриффита
- Татьяна Замировская
- Совпадение, не иначе
- Дурное предчувствие: гости
- Елена Касьян
- Окна напротив
- Тетушка Мо
- Никто
- Дорогой, милый Джику
- Безнадёжный
- Кто едет в лифте. Из цикла «Я и друг мой Дзюба»
- Монте-Кристо
- Люська, дружба, жвачка
- Дочь своего отца
- Евгений Коган
- Ниночка
- Календарь майя
- Конец света
- Суббота
- Чёрный часовой
- Перекур
- Вера Кузмицкая. Демисезонки
- Юка Лещенко.
- Только и разговоров, что о море
- Ещё раз
- Лея Любомирская.
- Станция
- Ана Марианн
- Зе Педру
- Тайна
- Воспитание
- Bicho-Papao
- Сергей Малицкий. Гость
- Екатерина Перченкова. Из цикла «Книга живых и мертвых»:
- Марина и Макс
- Изольда Марковна
- Андрей
- Рита
- Виктория Райхер. Психосказки:
- Кража
- Шутка
- Поверить в десять невозможных вещей
- Кэти Тренд. Меланхолия
- Нина Хеймец. Клаус и Фрида
- Елена Черепицкая. Там, за стеной
- ТАМ
- Виталий Авдеев. Мосты Трои
- Юлия Боровинская. Часы старой Анны
- Елена Боровицкая. Арабелла и семь фиг
- Аше Гарридо
- Почтарка
- Почтаркина сумка
- Старухины поросятки
- Вечеринка на Туманной косе
- Светлана Дильдина. Яблоня Элен
- Некод Зингер
- Клад
- Незавершённый трамвайный маршрут
- Юлия Зонис. ДКЗУ
- Иска Локс
- Один с сёмгой и сыром
- Хозяин Пустоты
- Стекляшка
- Закрытая книга на пыльной полке
- Сонный сбор
- Танда Луговская. Врач мёртвой воды
- Ольга Лукас. Фея чистоты
- Ольга Мареичева. Соната моря
- Константин Наумов. Жертвоприношение
- Улья Нова
- Фаррыч
- Жилец
- Алексей Толкачёв
- Один народ
- Переход закрывается в час ночи
- Александр Шакилов. Муха на стекле
- Тикки Шельен. Фантазии в манере Зеро (Городской бестиарий)
- Саша Щипин. Вторжение
2011 — «В смысле»
- Лора Белоиван. Южнорусское Овчарово
- Марина Воробьёва
- Кинь кубик
- Дом в Нахлаоте
- Карнавал (Пуримшпиль)
- Дмитрий Дейч. Моль и Именинный Пирог. Очень Страшная Сказка, написанная по просьбе старшей дочери
- Татьяна Замировская. Бывшая. Жертва
- Юлия Зонис. Дело Евы Браун
- Елена Касьян. Рисковое дело. Из цикла «Я и друг мой Дзюба»
- Ирина О. Комиссарова. Жизнь и ловля пресноводных рыб
- Лея Любомирская
- Негерои
- Мёртвые среди нас
- Чёрный автобус
- Соседи
- Феликс Максимов
- Искусство бегства
- Бедный Генрих
- Падение Икара
- Улья Нова. Посвящение
- Екатерина Перченкова.
- Игорь Петрович. Из цикла «Книга живых и мёртвых»
- Виктория Райхер.
- И спаси отставших
- Очень хороший прогноз
- Наталья Рецца. Праздник пятилепестковой розы
- Гала Рубинштейн. Дед Мороз
- Андрей Сен-Сеньков. Агиография, ломография
- Юлия Сиромолот
- Опера головоногих
- Гиперборей
- Кэти Тренд. Год дракона
- Елена Хаецкая. В пустыне сердца моего. Путешествие Филиппа Модезиппа в Негропонт
- Нина Хеймец
- Дервиш
- Черепахи
- Свет и тень
- Часовщик
- Виктор «Зверёк» Шепелев. Очень яркое солнце и контур её тела
- Александр Шуйский
- Петра
- Стража красного винограда
- Об авторах
2011 — «Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки»
- ИЗ ЧЕГО ТОЛЬКО СДЕЛАНЫ ДЕВОЧКИ
- Марина Воробьёва.
- Тайна на трех коньках.
- Дорога к морю.
- Гелий
- Нина Хеймец. Ракушки
- Юлия Боровинская. Рокировка
- Ирина О. Комиссарова.
- Ворона-пучеглазик.
- Марш боевых барабанщиков
- Екатерина Перченкова. Из цикла «Книга живых и мёртвых»:
- Янка
- Оксана
- Вера Кузмицкая. Игра на выбывание
- Катерина Янковская. Время на размышление
- Оксана Санжарова. Под Шуберта
- Евгений Коган. Спасибо за эту радость
- Дмитрий Дейч. Благоутробие
- Татьяна Мэй.
- Нинка.
- Подарок
- Улья Нова.
- Синяя лампа
- Канарейка
- Реконструкция Евы
- Виктор «Зверёк» Шепелев
- Против тысячи
- Звери ищут лето
- Потом смерть: слово
- Памяти золотой рыбки
- Ася Датнова. Ол инклюзив
- Александр Шуйский. Девочка с куколкой
- Лея Любомирская.
- Лежать по коридору
- Другой Иерусалим
- Туман
- Ветер
- Юка Лещенко. Дизель до Африки
- ИЗ ЧЕГО ТОЛЬКО СДЕЛАНЫ МАЛЬЧИКИ
- Евгений Коган. Золотая рыбка. Дым. Ночью все кошки серы
- Гала Рубинштейн. Осколки. Они
- Вик. Рудченко. Анестезиолог
- Лея Любомирская. Гостья
- Алексей Толкачёв. Слежка
- Виктор «Зверёк» Шепелев
- Счёт идет на «никогда»
- Ангел недоумения
- Улья Нова
- Игорь и дед
- Темнота
- Силачи
- Три… два… один
- Юлия Боровинская. Настоящий хозяин
- Елена Черепицкая. Снегурочка (Новогодняя быль)
- Александр Шакилов. Охотник
- Наталья Гонохова.
- ХХ00Х.
- Девять часов до рассвета
- Екатерина Перченкова. Никакого криминала
- Марина Воробьёва.
- Не здесь
- Легче воздуха
- Лора Белоиван. Дауншифтинг
2011 — «Здесь был Фрам»
- КНИГА НЕПРИСТОЙНОСТЕЙ. Олег Постнов. Отец
- КНИГА ИЗВРАЩЕНИЙ. Сергей Солоух. Хамелеон
- КНИГА ВЫМЫШЛЕННЫХ МИРОВ. Дмитрий Горчев. Город 3
- КНИГА ВРАК. Н. Крайнер. Из цикла «Полусказки»
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ. Грант Бородин. Тридцать три факта из жизни Миши Краузе
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ-2. Дмитрий Дейч. Маугли. Из цикла «Новые апокрифы»
- ПРОЗАК. Линор Горалик
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ-3. Лея Любомирская. Осенние старички
- СЕКРЕТЫ И СОКРОВИЩА: 37 лучших рассказов 2005 года.
- Феликс Максимов. Прекратили смерть
- Виктория Райхер. Йошкин дом
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ-4. Наталья Иванова. Или нет!
- ПЯТЬ ИМЁН. Феликс Максимов. Рошка. По мотивам народной сказки цыган-кэлдераров «Цветок папоротника»
- 78.
- XIX. Солнце. Мария Станкевич. Служба радости
- Двойка мечей. Перемирие. Лора Белоиван. Критические игры в ночь полнолуния
- ПОБЕГ КУМАНИКИ. Лена Элтанг
- УКСУС И КРОКОДИЛЫ: 38 лучших рассказов 2006 года. Татьяна Замировская. Память
- ЙОШКИН ДОМ. Виктория Райхер
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ-5. Юлия Зонис. Дворжак
- ТРИП: Путешествие с тремя пересадками.
- ЗАБАВНЫЕ ПОВАДКИ ЛЮДЕЙ. Гала Рубинштейн
- ЗВЁЗДНЫЕ ГУСАРЫ. Елена Хаецкая. Из записок корнета Ливанова
- БЕГЛЕЦЫ И ЧАРОДЕИ: 39 лучших рассказов 2007 года. Ася Датнова. Капель
- РУССКИЕ ИНОРОДНЫЕ СКАЗКИ-6. Иван Матвеев. Из цикла про Ахиллеса и Черепаху
- КНИГА СТРАХА. Карина Шаипян. Смеющийся
- КУДА ИСЧЕЗ ФИЛИМОР? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля.
- Алексей Карташов. Крысы живут под землей
- Юлия Боровинская. Провинциальное дело
- ИГРА В ГРЕССОНЕ. Ада Линкс
- КОФЕЙНАЯ КНИГА. Марина Богданова; Оксана Санжарова. Кофейная кантата
- ЧАЙНАЯ КНИГА. Виктория Райхер. Миньян
- ЛУЧШЕЕ ЛЕТО В ЕЁ ЖИЗНИ. Лея Любомирская
- ШКАФЫ И СКЕЛЕТЫ: 40 лучших рассказов 2008 года. Нина Хеймец. Птичий рынок
- ЖИЛИ-БЫЛИ: Русские инородные сказки-7. Татьяна Замировская. Янтарные масла
- ВАВИЛОНСКИЙ ГОЛЛАНДЕЦ.
- Кэти Тренд. Второй помощник. Почта Ван Страатена. Капитанский шторм
- Алексей Карташов. Книжка-раскраска на три страницы.
- ТРОЛЛИ В ГОРОДЕ. Елена Хаецкая
- ПРАЗДНИЧНАЯ КНИГА
- ДЕНЬ КОСМОНАВТИКИ. Наталья Рецца. Лайка и слон
- НОВЫЙ ГОД. Дмитрий Дейч. Чебурашка
- КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ. Юлия Зонис, Александр Шакилов. Роман-коллаж
- ТУТ И ТАМ: Русские инородные сказки-8.
- Иска Локс. Стекляшка
- Екатерина Перченкова. Марина и Макс. Из цикла «Книга живых и мёртвых»
- ЖИВЫЕ И ПРОЧИЕ: 41 лучший рассказ 2009 года.
- Юлия Боровинская. Полночь (00:00)
- Дмитрий Дейч. Имена ангелов
- ДУХОВ ДЕНЬ. Феликс Максимов
- ИЗ ЧЕГО ТОЛЬКО СДЕЛАНЫ.
- Юка Лещенко. Дизель до Африки
- Марина Воробьёва. Не здесь
- В СМЫСЛЕ
- Александр Шуйский. Петра
- Лора Белоиван. Южнорусское Овчарово. Семь звёзд
- Ольга Балла. Тайная жизнь самой жизни
Напишите отзыв о статье "Фрам (литературный проект)"
Примечания
- ↑ [www.chaskor.ru/p.php?id=3655 Сердце пустыни. Беседа Макса Фрая и Дмитрия Дейча о «непостижимом и неопределённом»] «Частный корреспондент» 19 февраля 2009 года
- ↑ [temp.1gay.ru/levsheglov.shtml Отношение современного общества к гомосексуализму.] Интервью с Львом Щегловым на сайте 1gay.ru, 2005
- ↑ «Книга извращений» — одна из двух моих издательских затей, которые кажутся мне сейчас откровенно неудачными." Макс Фрай. Здесь был ФРАМ. — СПб.: Амфора, 2011.
- ↑ [www.mirf.ru/Reviews/print746.html Рецензия на книгу: Макс Фрай, С.Красиков «Книга врак»] на сайте Мир фантастики и фэнтези
- ↑ Ольга Балла [mag.russ.ru:8080/druzhba/2011/1/kr14-pr.html Время без надежд и иллюзий.] // Литературные «нулевые»: место жительства и работы. — журнал «Дружба Народов» 2011, № 1 — «...другой полюс того же процесса мышления вымышленным представлен Максом Фраем и, отдельно, его “Проектом Фрам”, который развернулся как раз в нулевые и именно теперь, к их исходу, подошел — по утверждениям своего инициатора — к завершению. То, что делает Фрай с соратниками, представляется мне целенаправленной работой по созданию нового, животворящего мифологического слоя для нашей демифологизированной культуры, который учитывал бы ее особенности. Думаю, эта работа еще будет систематически осмыслена, по крайней мере, она на это очень напрашивается.»
- ↑ Черняк М. А. [ec-dejavu.net/p-2/Popular-literature.html Категория «автора» в массовой литературе] СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2005, с.152-178.
- ↑ Надежда Горлова. [www.lgz.ru/archives/html_arch/lg292006/Polosy/13_3.htm Молодые, а вы с чем пришли?]. «Литературная газета» № 29, 2003. Проверено 29 января 2013. [www.webcitation.org/6EA3UP4OB Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
- ↑ Ольга Балла. [magazines.russ.ru/nz/2009/6/ba11.html «Лытдыбр библиофага». Очерки нравов.]. «Неприкосновенный запас» 2009, №6(68) (29 января 2013). Проверено 29 января 2013. [www.webcitation.org/6EA3W3gYQ Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
- ↑ Ольга Балла. [magazines.russ.ru/druzhba/2010/4/ba18.html Рай для всех]. Журнал «Дружба народов», 2010 N4. Проверено 29 января 2013. [www.webcitation.org/6EA3XIgyY Архивировано из первоисточника 3 февраля 2013].
- ↑ [gazetazp.ru/2009/135/10/ Посмотреть, почитать] — «Заполярная правда» № 135 (11.09.2009)] — «как следует из названия, сборник посвящён природе страха. Примерно половину его занимают эссе на заданную тему в минимальной литературной обработке. Страхи взрослые, страхи детские, минутные и продолжительные, внезапные и давно предчувствуемые, смутные и отчётливые — каждый автор пытается пробраться в самый тёмный уголок своей души и вывалить его содержимое на всеобщее обозрение.»
- ↑ Ольга Лебёдушкина. [mag.russ.ru:8080/druzhba/2008/11/le21-pr.html Наша новая готика. О чудесах и ужасах в современной прозе.] журнал «Дружба Народов» 2008, № 11
- ↑ Первое издание вышло в 2003 году под названием «Книга русских инородных сказок» в сери «Locus solus»
- ↑ Название «Уксус и крокодилы» отсылает к словам шекспировского Гамлета: «Я знать хочу, на что бы ты решился? Рыдал? Рвал платье? Дрался? Голодал? Пил уксус? Крокодилов ел? Всё это могу и я» (перевод Б. Пастернака)
- ↑ Екатерина Качалина, студентка факультета журналистики МГУ. [mag.russ.ru:8080/october/2011/4/ka14-pr.html 41 удар мячика (Живые и прочие).] журнал «Октябрь» № 4 за 2011 год. — «Все рассказы, числом 41 шт., написаны … в 2009 году. Ни один из них не был написан на заказ, специально для публикации в книжке с яркой обложкой. Эти рассказы, похоже, в принципе не были написаны с умыслом, тем более, страшно сказать, выгоды ради — нет, здесь можно вести речь об удивительном и эфемерном явлении, называемом „вдохновение“. Антологии хороши тем, что в них легко воссоздаётся общая картина литературного процесса. Разнообразие в сборнике замечательное: от модного „нового реализма“ до модернистских лабиринтов, от бытовых жизнеописаний до притчевых медитаций.»
- ↑ Екатерина Кадиева [booknik.ru/reviews/fiction/leya-i-voobrajaemaya-portugaliya/ Лея и воображаемая Португалия] Booknik.ru 14 апреля 2009
- ↑ [magazines.russ.ru/project/bely/2007/short-list2007.html Премия Андрея Белого 2007]
- ↑ [www.tv100.ru/video/view/Ada-Links-Igra-v-Gressone__ Можно не читать ] телепередача на ТВ100 (СПб) 01.09.2008
- ↑ Лесь Психарев. [www.knigoboz.ru/?section=catalog&catalog_category_id=2&catalog_id=980 Духов день: Роман-лубок] «Книжное обозрение» № 12, 2010
- ↑ [www.vppress.ru/stories/4377 Мы все живём на этом корабле] «Вечерний Петербург» 22 мая 2009
- ↑ Мария Ульянова [www.chaskor.ru/article/badminton_nad_bezdnoj_15986 Бадминтон над бездной] «Частный корреспондент» 16 марта 2010
- ↑ [krupaspb.ru/piterbook/events.html?nn=781 «Фрам» означает «вперёд!»] Книжная ярмарка ДК им. Крупской. СПб.
- ↑ Дарья Маркова. [magazines.russ.ru/znamia/2008/10/ma13.html Проект автоматом.] Журнал «Знамя» 2008, № 10
Ссылки
- [www.fram.amphora.ru/ Официальный сайт издательского проекта ФРАМ]
- Ольга Лебёдушкина [magazines.russ.ru/druzhba/2011/10/l13.html «ФРАМ» и окрестности. Пять комментариев к Максу Фраю.] журнал «Дружба Народов» 2011, № 10
- Ольга Лебёдушкина [magazines.russ.ru/druzhba/2007/3/le12.html Шехерезада жива, пока… О новых сказочниках и сказках] журнал «Дружба Народов» 2007, № 3
- Дарья Маркова [magazines.russ.ru/znamia/2008/7/ma19.html ФРАМ. — СПб: Амфора] журнал «Знамя» 2008, № 7
- [www.lgz.ru/article/7073/ Чай пьют все] «Литературная газета» № 51 (6203) 17 декабря 2008
- Ольга Балла [www.ng.ru/lit/2009-04-16/5_eternity.html Вечность: в зёрнах, растворимая, листовая] «Независимая газета» 16 апреля 2009
- [www.fantlab.ru/edition70976 «Здесь был ФРАМ»] на сайте Лаборатория фантастики
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Фрам (литературный проект)
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
