J Dilla

Джей Дилла J Dilla
J Dilla на студии Silverlake в Лос-Анджелесе, 2005 год
Основная информация
Имя при рождении	James Dewitt Yancey
Полное имя	Джеймс Дьюитт Йенси
Дата рождения	7 февраля 1974(1974-02-07)
Место рождения	Детройт
Дата смерти	10 февраля 2006(2006-02-10) (32 года)
Место смерти	Лос-Анджелес
Годы активности	1993–2006
Страна	США США
Профессии	битмейкер, продюсер, рэпер, диджей
Инструменты	тёрнтейблизм, семплер, драм-машина, клавиши, бас-гитара, ударные
Жанры	хип-хоп, неосоул
Псевдонимы	Jay Dee, J Dilla, Dilla Dawg
Коллективы	Slum Village, 1st Down, Soulquarians, The Ummah, Jaylib
Сотрудничество	Phat Kat, Guilty Simpson, A Tribe Called Quest, Common, Канье Уэст, Royce da 5'9", Frank-n-Dank, The Roots, Proof, Pete Rock, Busta Rhymes, Mos Def, Эрика Баду, Madlib, Talib Kweli, The Pharcyde, Raekwon, Джанет Джексон, De La Soul
Лейблы	Delicious Vinyl, Counterflow, BBE, MCA, Stones Throw Records
[www.j-dilla.com/ illa.com]

Джеймс Дью́итт Йе́нси (англ. James Dewitt Yancey; 7 февраля 1974, Детройт — 10 февраля 2006, Лос-Анджелес), более известный как J Dilla (рус. Джей Ди́лла), или Jay Dee (рус. Джей Ди), — американский битмэйкер, продюсер и рэпер. Являлся участником групп Slum Village, Soulquarians и The Ummah. Сотрудничал с такими исполнителями и группами, как A Tribe Called Quest, De La Soul, Madlib, Busta Rhymes, Эрика Баду, MF Doom, The Roots, The Pharcyde и Common. Его творчество повлияло на многих других хип-хоп исполнителей, в числе которых Канье Уэст, Pete Rock, Фаррелл Уильямс и Big Sean.

Карьера Йенси развивалась медленно, несмотря на то, что он высоко ценился группами и рэперами, которых он продюсировал. Он вышел из андеграунд хип-хоп сцены Детройта в середине 1990-х. В начале 2000-х его сольная карьера начала улучшаться. В 2001 году вышел его дебютный сольный альбом Welcome 2 Detroit. Через 2 года выходит его совместный альбом с Madlib’ом — Champion Sound, который резко увеличивает интерес публики к обоим музыкантам. Его карьера начала стремительно набирать обороты, но в 2006 году Йенси умер от заболевания крови.

Многие из музыкантов, с которыми он работал, и большая группа последователей высказали свою поддержку покойному музыканту. После его смерти, музыка Йенси возродилась и получила гораздо больше слушателей, чем при его жизни, частично благодаря СМИ. Многие музыканты выпустили трибьют-альбомы в его честь.

Всего при жизни он выпустил 2 альбома и 1 EP в составе Slum Village, 1 альбом в составе дуэта Jaylib и 3 сольных альбома, включая Donuts, выпущенный на его тридцать второй день рождения, за три дня до смерти. Помимо этого, он оставил после себя большое количество материала, которого хватило на выпуск нескольких посмертных альбомов и EP.

Биография

Детство и юность

Джеймс Йенси родился 7 февраля 1974 года в Детройте. Он был вторым по старшинству из четырёх детей после старшего брата Эрла. Также у него была младшая сестра и младший брат Джонни (рэпер/продюсер, известный как Illa J). Семья жила в Детройте. Он унаследовал обширные музыкальные знания от своих родителей: его мать, Морин Йенси (англ. Maureen Yancey) — бывшая оперная певица, а отец, Беверли Йенси (англ. Beverly Yancey), был джазовым басистом и играл на фортепиано. Со слов его матери, он чувствовал хорошую гармонию в возрасте двух месяцев, к изумлению друзей музыканта и родственников, а также не засыпал, пока ему не сыграют какую-нибудь джазовую композицию. Он начал собирать виниловые пластинки с альбомами различных исполнителей в возрасте двух лет.

Однако вскоре родители стали беспокоиться о будущем своего сына. Они настояли, чтобы он отправился учиться в аэро-техническую школу Дэвиса (англ. Davis Aerospace Technical High School) и после неё поступил в военно-воздушные силы США. Но и во время обучения любовь к музыке не покидала его. Каждый месяц он, под псевдонимом DJ Silk, работал в качестве диджея на школьных вечеринках. Через три года он решил бросить обучение, отчасти из-за нелюбви к форме, и перейти в школу Першинга (англ. Pershing High School).

Наряду с широким диапазоном музыкальных жанров, Йенси развивал страсть к хип-хоп музыке. В 1985 году, услышав трек «Big Mouth» группы Whodini, он решает сам заняться созданием хип-хоп музыки. Вместе с приятелем Чаком, для которого он создавал биты, они начинают записываться на студии Metroplex Studios. В течение этих подростковых лет он жил один в комнате с его постоянно растущей коллекцией пластинок, совершенствуя свои навыки. Позже, несколько лет спустя, при встрече с Pete Rock, он сказал: «я пытался быть Вами».

Ранняя карьера

В 1992 году он встретился с музыкантом Amp Fiddler’ом, который был впечатлён тем, чего Jay Dee смог достигнуть с таким ограниченным набором инструментов. Amp Fiddler разрешил ему использовать свой MPC, который Jay Dee освоил весьма быстро, даже без использования инструкции. Родители же Диллы, напротив, не поддерживали начинание сына. Его отец грозился выбросить все инструменты сына.

В 1995 году Jay Dee и MC Phat Kat объединились в группу 1st Down и стали первой детройтской хип-хоп группой, которая подписала контракт с мейджор-лейблом (Payday Records). Однако сделка была закончена после одного сингла из-за закрытия лейбла. В том же году он записал альбом The Album That Time Forgot вместе с 5 Elementz (группа, состоящая из Proof’а, Thyme’а и Mudd’а).

В 1996 году он собрал рэп-группу под названием Slum Village с одноклассниками T3 (Р. Л. Олтман третий, англ. R.L. Altman III) и Baatin (Тайтус Главэр, англ. Titus Glover). В том же году был записан их дебютный альбом, Fan-Tas-Tic (Vol. 1), который, однако, официально был выпущен только в 2005 году.

К середине 1990-х Jay Dee был известен как один из перспективных хип-хоп исполнителей, с чередой синглов и ремиксов для Джанет Джексон, The Pharcyde, De La Soul, Busta Rhymes, A Tribe Called Quest, сольного альбома Q-Tip и других. В большинстве этих композиций не упоминалось его имя, на виду были только The Ummah (коллектив из битмейкеров, также включающий в себя Q-Tip и Али Шахид Мухаммада из группы A Tribe Called Quest, и позднее Рафаэла Садика из группы Tony! Toni! Toné!). В составе этой группы он смог поработать со знаменитостями R&B и хип-хопа, создавая минусовки и ремиксы для Джанет Джексон, Busta Rhymes, Brand New Heavies, Something For the People, трип-хоп группы Crustation и многих других. В 1995 году выходит альбом группы The Pharcyde Labcabincalifornia, большинство из песен на котором спродюсированы Jay Dee. В 1997 году Джанет Джексон получила премию Грэмми за песню «Got ’til It’s Gone» с альбома The Velvet Rope, сопродюсером которой, как он уверял, был Jay Dee. Однако его имя не было упомянуто в аннотации на обложке альбома. Позже он выпустил другую версию этого трека под названием «Got 'Til It’s Gone (Ummah Jay Dee’s Revenge Mix)».

Расцвет карьеры

В 2000 году вышел дебютный официально выпущенный альбом Fantastic, Vol. 2 в составе группы Slum Village, в котором он выступил как продюсер и рэпер. Несмотря на то, что из-за бутлегерства продажи были низкими, это не помешало альбому обрести популярность в андерграунд среде. Самого Диллу, однако, это не смущало. «Говорят, мы стали мультиплатиновыми на улицах <…> бутлегерство было настолько сильным, что к тому моменту, когда мы выпустили альбом, он уже у всех был», — рассказал он в интервью Gilles Peterson Worldwide на радио BBC в 2001 году.

Jay Dee был также членом-учредителем битмейкерского коллектива Soulquarians (наряду с Questlove из группы The Roots, D'Angelo и Джеймсом Пойзером), благодаря чему заработал себе ещё больше признания. Впоследствии он работал с Эрикой Баду, Талибом Квели и Common'ом (с его альбомом-прорывом Like Water for Chocolate, в записи которого он принял большое участие).

В 2001 году Jay Dee меняет псевдоним на J Dilla (чтобы его не путали с Jermaine Dupri, который использовал похожий псевдоним J.D.). В том же году он покидает Slum Village чтобы начать сольную карьеру, а также не желая увидеть развал группы, который он уже видел в A Tribe Called Quest и The Pharcyde.

Как сольный исполнитель он дебютировал в 2001 году с синглом «Fuck the Police». Он был написан после постоянных проблем с полицией, которые задерживали его из-за внешнего вида — J Dilla одевался в самые модные вещи и имел дома гардероб, доверху заполненный вещами, из-за чего полиция считала его наркодилером. В том же году независимым английским лейблом BBE был выпущен его дебютный сольный альбом Welcome 2 Detroit.

В 2002 году J Dilla подписал контракт с MCA Records на выпуск двух альбомов. Первым альбомом стал 48 Hours группы Frank n Dank — единственный альбом, созданный Диллой без использования сэмплов. Однако он никогда не был издан и дошёл до публики только в качестве бутлега. Когда J Dilla и Frank’N’Dank закончили работу над альбомом, MCA Records попросили сделать альбом более похожим на коммерчески успешные альбомы. Музыканты перезаписали большинство треков, но ни первая, ни вторая версия альбома так и не дошёл до публики. J Dilla остался разочарован тем, что его музыка не смогла добраться до поклонников.

Вторым альбомом стала сольная запись Диллы. Несмотря на то, что J Dilla был известен как продюсер, его рэперские способности часто ставились под сомнение. Журнал Spin, в частности, в 2000 году назвал Диллу «возможно, худшим продюсером, читающим рэп, со времён Warren G». J Dilla решил доказать всем, что он не только продюсер, но и рэпер, поэтому на этом альбоме он решил только читать текст, а для написания музыки пригласил своих любимых продюсеров, таких как Madlib, Pete Rock, Hi-Tek, Supa Dave West, Канье Уэст, Nottz, Waajeed и Quebo Kuntry (J.Benjamin). Однако из-за несоответствия ожиданиям лейбла, а также в результате ряда внутренних перемен в лейбле и его объединения с Geffen Records, выпуск альбома был отложен, и в результате он не был выпущен при жизни музыканта. В 2016 году PayJay (лейбл, управляемый родственниками Диллы) и лейбл Nas’а Mass Appeal выпустили данный альбом под названием The Diary.

Разочаровавшись, Дилла решил сосредоточиться на создании музыки. В 2003 году (по слухам, за одну неделю) он записал EP Ruff Draft, выпустив небольшую партию виниловых пластинок на свои деньги на собственном лейбле Mummy Records. Альбом распространялся через небольшой, на тот момент, немецкий лейбл Groove Attack, позже ставшим одним из крупнейших в Европе. Хотя альбом был малоизвестен, он ознаменовал изменение в его звучании и мировоззрении, и с этого момента все альбомы он стал выпускать на независимых лейблах звукозаписи. В интервью 2002 года он говорил об этой смене направления:

Знаете, если у меня был бы выбор… я бы пропустил мейджор-лейблы и сам бы выпускал альбомы… Поверьте мне! Я обращаюсь к каждому: делайте всё сами, и пусть независимые лейблы идут к вам, вместо того, чтобы идти к ним и ждать. Это не весело. Посмотрите на меня — сейчас я на MCA Records, но такое чувство, будто я всё ещё без лейбла. Слава богу, это, конечно, круто, но чёрт возьми, я сижу и думаю: «Когда же мой альбом выйдет, в конце концов?! Все уже давно готово, сколько можно ждать?»

Оригинальный текст (англ.)  

You know, if I had a choice... Skip the major labels and just put it out yourself, man... Trust me. I tell everybody it's better to do it yourself and let the Indies come after you instead of going in their [direction] and getting a deal and you have to wait. It ain't fun. Take it from me. Right now, I'm on MCA but it feels like I'm an unsigned artist still. It's cool. It's a blessing, but damn I'm like, 'When's my shit gonna come out? I'm ready now, what's up?'

Champion Sound

С 1996 года вокруг Джей Диллы сформировалось сообщество фанатов, распространявшее его демозаписи. J Rocc, битмейкер и участник коллектива Beat Junkies, предоставил имеющуюся у него запись продюсеру и рэперу Madlib’у, который использовал несколько треков с этой записи при создании своих треков.

В 2002 году основатель лейбла Stones Throw Peanut Butter Wolf работал над микстейпом-компиляцией, которую он собирался использовать в своих диджейских сетах. Он решил добавить в неё один из треков Мэдлиба с инструменталами Диллы, «The Message», написав вместо имени артиста Jaylib (словослияние имён музыкантов Jay Dee и Madlib). При этом самого Диллу об этом не предупредили. Всего было отпечатано несколько сотен white label-копий микстейпа (позже выпущенного под названием Stones Throw Summer 2002). J Dilla узнал об этом и позвонил Peanut Butter Wolf’у:

На самом деле, мы ничего не сказали Дилле, и поэтому позже он мне позвонил и говорит: «Эй, что это за бутлег?!». Я не был уверен, имел ли он в виду что-то вроде «я зол на тебя». И он говорит: «Эй, давайте сделаем что-нибудь, но официально». Мы придумали, что на одной половине альбома Madlib будет читать рэп на биты Диллы, а на другой — Дилла будет читать на биты Madlib’а.

Оригинальный текст (англ.)  

We didn’t even tell Dilla, actually, when we did it, and Dilla called me up afterwards like, ‘Yo, what’s up with the bootleg, man?!’ And I wasn’t sure if he was like, ‘What’s up?’ like, ‘I’m pissed off at you.’ And he was like, ‘Yo, man, let’s do some shit like that but official.’ So we came up with the idea of Madlib rapping over Dilla beats for half the album and Dilla rapping over Madlib beats for the other.

Однако Джефф Джанк (англ. Jeff Jank), сооснователь, креативный директор и дизайнер лейбла заявляет, что разговор между ними был более напряжённым:

Когда Дилла узнал, он позвонил Wolf’у и всё ему высказал: «Так дела не делают! Если вы хотите что-то сделать, то делайте правильно». Именно в тот момент и родилась идея о создании альбома <…> Если б у Диллы не хватило смелости позвонить Wolf’у и высказать ему, не было бы и совместного альбома. Я всегда уважал его за это. Он был абсолютно прав. Это нас многому научило.

Оригинальный текст (англ.)  

So when Dilla heard about it he calls up Wolf and chews him out. ‘That ain’t how you do it, if you want to do something, do it the right way.’ The plan to do a Jaylib record was sparked right then and there … If Dilla didn’t have the balls to call Wolf and chew him out, there would have been no collab. I always had a lot of respect for Dilla from that, I mean, he was totally right. We all learned from it.

Работа над альбомом велась удалённо, музыканты отправляли друг другу компакт-диски с материалом. Альбом был выпущен в 2003 году под названием Champion Sound, с использованием старого названия с компиляции, Jaylib, в качестве названия дуэта. Champion Sound был хорошо принят критиками, однако его затмил другой альбом Madlib’а, вышедший в то же время — Madvillainy, совместная работа с MF Doom’ом (в составе дуэта Madvillain), ставшая позже одним из самых продаваемых альбомов лейбла. Несмотря на невысокие продажи, альбом позволил Дилле вернуться к старому, близкому к андерграунду звучанию, и дал возможность работать так, как он считал нужным — то, чего он не мог себе позволить во время работы с MCA.

Весной 2004 года J Dilla участвовал совместно с Madvillain в туре в честь выпуска Madvillainy, выступив в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Нью-Йорке и Торонто.

Проблемы со здоровьем, Donuts и смерть

Начиная с января 2002 года, после поездки в Европу, J Dilla стал замечать проблемы со здоровьем. После обследования в госпитале врачи поставили диагноз тромботическая тромбоцитопеническая пурпура (англ. TTP). Позже станет известно, что данная болезнь дала осложнения, среди которых почечная недостаточность, повышенный уровень сахара в крови, проблемы с иммунной системой, различные сердечные заболевания и волчанка. Он покинул госпиталь через полтора месяца, но вскоре вернулся. Последующие четыре года он провёл между домом и госпиталем.

В 2004 году, по приглашению Common’а, а также чтобы находиться ближе к друзьям с лейбла Stones Throw (в частности, Madlib’у), J Dilla переехал из Детройта в Лос-Анджелес, где они жили с Common’ом в одном доме и совместно работали над проектами. Common считал, что «солнце, тепло и красивые девушки» помогут Дилле. Однако он стал чувствовать себя ещё хуже, чем раньше. Он обратился к специалисту, который сказал, что ему необходимо принимать различные препараты, иначе он умрёт. В ноябре 2004 Дилла просит свою мать переехать в Лос-Анджелес для помощи ему.

После приезда матери, Дилла отправился в госпиталь, где находился до марта 2005 года. Он постоянно находился под её присмотром. Его заболевание привело к почечной недостаточности из-за чего ему приходилось проходить гемодиализ три раза в неделю. Продолжительное лежание вызвало отёк ног из-за чего он мог передвигаться только в инвалидной коляске или с тростью. Иногда ему приходилось заново учиться глотать. Он также потерял 50 % своего веса. В 2005 году, за несколько недель до его 31-го дня рождения, врачи обнаружили у него волчанку.

Даже находясь в больнице, несмотря на боль и дискомфорт, он продолжал работать. Для этого ему в палату принесли сэмплер Roland SP-303 и проигрыватель виниловых пластинок.

J Dilla никому не рассказывал о своём здоровье, но после слухов о том, что он находится в коме, в июне 2005 года он решил дать интервью журналу XXL, в котором опроверг эти слухи. Только его мать и доктор знали о том, насколько плохо его состояние. Однако серьёзность его состояния стала достоянием общественности в ноябре 2005 года, когда во время тура по Европе он выступал в инвалидном кресле.

В последний год своей жизни, J Dilla стал верующим. Вместе с матерью они изучали Книгу Иова, которая рассказывает о страданиях невинных.

Его доктор заявил, что J Dilla смирился со своей болезнью и отказался от прохождения дальнейшего лечения. «Я не хочу становиться профессиональным пациентом», — сказал он.

7 февраля 2006 года, свой тридцать второй день рождения, он провёл в своём доме в Лос-Анджелесе. В этот же день был выпущен его последний прижизненный альбом, Donuts, записанный в госпитале, и позже ставший самым известным альбомом Диллы. Через три дня, 10 февраля 2006 года, J Dilla умер. По словам матери, причиной смерти была остановка сердца. Он был похоронен 14 февраля на кладбище Форест-Лон. Среди гостей на похоронах были Pete Rock, Busta Rhymes, The Roots, Common, Эрика Баду, Amp Fiddler и Xzibit.

Посмертные альбомы

На момент смерти, J Dilla имел несколько незаконченных проектов, запланированных на выпуск в будущем. По словам T3, одного из участников группы Slum Village, J Dilla имел около 150 невыпущенных битов, достаточных для создания 30 треков. Некоторые из них были использованы при создании их восьмого студийного альбома Yes!. Всего, по слухам, после смерти Диллы у него осталось 4000 незаконченных инструменталов.

The Shining был готов на 75 %. Впоследствии, альбом был доделан Карримом Риггинсом уже после смерти Диллы. Альбом был выпущен 22 августа 2006 года на лейбле BBE.

Ruff Draft, изначально выпущенный в феврале 2003 года в виде EP, был переиздан в виде CD/LP в марте 2007 года. Иногда считается его третьим сольным альбомом. Переиздание содержит ранее невыпущенный материал и инструменталы. Также альбом был выпущен в формате аудиокассеты, возвращая «грязное» звучание, характерное для J Dilla.

О Jay Love Japan объявили в 2005 году как его дебютном релизе на лейбле Operation Unknown. Официальный выпуск остаётся окутанным тайной, поскольку различные подлинные и поддельные версии этого мини-альбома продаются в онлайн-магазинах.

Champion Sound, совместный альбом Диллы и Madlib’а, был переиздан в июне 2007 года на лейбле Stones Throw Records в виде двухдискового Deluxe-издания с инструменталами и дополнительными треками.

Также его композиции использовались в саундтреке к игре NBA 2K8 и компиляции B-Ball Zombie War, выпущенной на лейбле Stones Throw.

Dillagence, микстейп состоящий из неизданных ранее треков с участием Busta Rhymes и спродюсированный J Dilla, вышел в ноябре 2007 года. Busta был одним из самых ярых сторонников Диллы. В своём интервью на радио Hot 97 он признался, что J Dilla помогал ему с продакшном на каждом альбоме. Компиляция была выпущена для свободного скачивания на сайте MickBoogie.com.

Pay Jay, невышедший альбом, записанный Диллой на лейбле MCA Records, был неофициально выпущен в виде бутлега в 2008 году. Задуманный как демонстрация навыков Диллы у микрофона, он содержит как продакшн от самого Диллы, так и от Канье Уэста, Waajeed, Bink!, Supa Dave West, Nottz, Questlove, Каррима Риггинса и Pete Rock.

Yancey Boys, дебютный альбом младшего брата Диллы, Джона «Illa J» Йенси, вышел в 2008 году на лейбле Delicious Vinyl. Альбом был полностью спродюсирован Диллой. В 2009 году Stones Throw выпустили цифровую инструментальную версию данного альбома.

В 2009 году был выпущен Jay Stay Paid — альбом, спродюсированный матерью Диллы, Морин «Ma Dukes» Йенси, и его идолом Pete Rock. Он включает в себя как ранние треки, так и более поздние работы, записанные во время его нахождения в госпитале. Несмотря на то, что альбом по большей части инструментальный, на нём также представлены треки в исполнении Black Thought из The Roots, Blu, Havoc из Mobb Deep, Illa J, Lil Fame из M.O.P., MF DOOM и Raekwon.

30 октября 2015 года был выпущен альбом Dillatronic, состоящий из сорока одного инструментального трека, взятых из невыпущенных ранее материалов Диллы. Он был составлен матерью Диллы совместно с лейблом Vintage Vibez Music Group и выпущен этим же лейблом на компакт-дисках, а также в виде комплекта из трёх LP. Альбом сильно отличается своим электронным звучанием от остальных альбомов музыканта.

В феврале 2016 года лейбл под управлением родственников Диллы PayJay и лейбл Nas’а Mass Appeal сообщили о том, что они готовят к выпуску невыпущенный альбом The Diary. Запланированный к релизу на лейбле MCA в 2002 году, альбом был отложен и в итоге так и не был выпущен. Но после почти 15 лет разрешения всех формальностей, получения разрешений на использование сэмплов и восстановления всех файлов проекта альбом удалось подготовить к релизу. Курировал работу над альбомом Egon, бывший менеджер лейбла Stones Throw, нанятый родственниками Диллы поскольку он много общался с ним и знал, каким J Dilla видел данный альбом. В записи альбома также приняли участие Snoop Dogg, Bilal, Kokane, Frank n Dank, Nottz и Boogie. Продюсерами альбома стали: сам J Dilla, Madlib, Pete Rock, Hi-Tek, Nottz, House Shoes, Supa Dave West, Bink! и Каррим Риггинс. Альбом был анонсирован Насом в эфире радио Beats 1, где он также представил один из треков альбома, «The Introduction», и отметил, что по его мнению J Dilla «всё ещё находился в процессе развития». Релиз альбома запланирован на 15 апреля 2016 года.

Наследие

Смерть Джей Диллы оказала значительное влияние на хип-хоп сообщество. Помимо многочисленных трибьютов и концертов, смерть Диллы породила большой интерес к его творчеству.

Дэйв Шаппел посвятил ему свой документальный фильм Dave Chappelle's Block Party, о чём он заявляет в начале фильма. Релиз фильма состоялся 3 марта 2006 года, через месяц после смерти Диллы. Фильм сосредотачивается главным образом на Soulquarians — хип-хоп группе, одним из членов которой являлся J Dilla.

В мае 2006 года мать Диллы объявила о создании The J Dilla Foundation, созданным для помощи больным волчанкой.

В феврале 2007 года, через год после его смерти, PLUG Awards присудили Дилле награду Продюсер года (англ. Record Producer of the Year) и Артист года (англ. Artist of the Year).

В мае 2012 года мать Диллы заявила о создании лейбла Ruff Draft Records, названного в честь одноимённого альбома музыканта. Помимо выпуска невыпущенного материала Диллы, он займётся выпуском альбомов молодых исполнителей. «Мы хотим облегчить работу с этими детьми; мы не знаем, сколько там ещё Джей Дилл. Кто-то должен их найти», — сказала Миссис Йенси.

Летом 2012 года одна из улиц во французском городе Монпелье была названа в честь Джей Диллы.

В память об альбоме Donuts и племяннике, в 2013 году дядя Джей Диллы, Херман Хэйз (англ. Herman Hayes), решил открыть магазин по продаже пончиков. «Я хочу почтить память племянника правильно, и это — хороший способ», — заявил он. В магазине будут продаваться около 20 различных видов пончиков, названных в честь Диллы, его треков и мест, где он жил.

В июле 2014 года его мать подарила Национальному музею афроамериканской истории и культуры несколько инструментов сына, в числе которых сделанный на заказ синтезатор Minimoog Voyager и сэмплер Akai MPC 3000 Limited Edition. Представители музея заявили, что инструменты Диллы будут стоять в одном ряду с предметами Джорджа Клинтона, Луи Армстронга и Эллы Фицджеральд. Сама мать музыканта утверждает, что сразу несколько музеев хотели получить эти инструменты в свои коллекции, но был выбран именно данный музей и инструменты были переданы только спустя пять лет ожидания.

В феврале 2016 года официальный поставщик носок NBA компания Stance выпустила ограниченным тиражом в 1000 пар носки, посвящённые Дилле. Они были выполнены в тёмно-синих и оранжевых тонах, с нарисованным пончиком и надписью «Dilla». Все средства, полученные от продаж, пошли на помощь семье музыканта.

Семья и их трудности

Несмотря на все почести, между матерью Диллы и распорядителем его состояния Артуром Эрком (англ. Arthur Erk) были зафиксированы конфликты относительно будущих релизов J Dilla. В интервью LA Weekly Эрк рассказал, насколько трудно «защитить его наследие» из-за бутлегерства и неофициальных микстейпов. Он подчеркнул, насколько важно собрать весь возможный доход, связанный с именем Диллы, поскольку он был должен много денег из-за большого количества медицинских счетов в конце его жизни.

Спустя несколько недель после этого интервью, мать Диллы высказала своё мнение. В дополнение к заявлению о том, что Эрк не общается с семьёй Диллы, она заявила, что он запретил любому использование имени или образа её сына:

Одна из вещей, которые J Dilla хотел чтобы я сделала с его наследием, должна была быть помощь больным людям, детям, которые были музыкально одаренными, но имели небольшую надежду из-за бедности. Я хотела использовать свои контакты, чтобы помочь людям, но всё это было раздавлено, потому что мы не могли разобраться с властями и не было ничего, что мы могли с этим поделать. Я — мать Диллы, и я не могу использовать его имя или образ, но я знаю, что я все ещё могу чтить его, делая его работу.

Оригинальный текст (англ.)  

One of the things Dilla wanted me to do with his legacy was to use it to help others, people with illness, kids who were musically gifted but had little hope due to poverty. I wanted to use my contacts to help people and out and it was squashed because we weren’t in compliance with the state and there was nothing we could do about it. I’m Dilla’s mother and I can’t use Dilla’s name or likeness, but I know that I still can honor him by doing his work.

Миссис Йенси также упомянула, что Эрк был фактически бухгалтером Диллы, а не управляющим его делами в целом, и обязан своим положением только потому что она и J Dilla были прежде всего обеспокоены здоровьем музыканта, а не документами. Она также заявила, что друзья Диллы в хип-хоп сообществе, такие как Эрика Баду, Busta Rhymes, Madlib, Common и The Roots, связались с ней лично для использования материалов её сына в своих будущих проектах, но наследники наложили вето на все будущие проекты, не добавленные в контракт до его смерти. Она также сказала, что J Dilla не стал бы преследовать или судиться с другими:

Дилла не любил споры, он хотел бы чтобы всё было мирно. Дилла был про любовь в различных формах и когда наследники совершают абсолютно противоположные вещи — это неуважение к нему и к тому, кем он был.

Оригинальный текст (англ.)  

Dilla wasn’t about controversy, he would’ve liked things to have been peaceful. Dilla was about love in many formats and for his estate to have done the exact opposite is not having any respect for him or who he was.

Дилла оставил после себя двух дочерей. Он планировал оплатить счета и поддерживать семью выпуская новые альбомы. Однако из-за долга Диллы правительству семья не получает дохода от его проектов. Дети Диллы поддерживаются социальным обеспечением, которое получают их матери. Мать самого музыканта всё так же живёт в гетто Детройта и работает в детском саду. Через несколько лет после смерти сына, у неё диагностировали волчанку — ту же болезнь, из-за которой умер её сын. Несмотря на это, в интервью The Fader она призналась, что чувствует себя прекрасно.

В интервью журналу Vibe мать музыканта сказала, что их семья потеряла старый дом в Детройте из-за того, что она была занята заботой о Джей Дилле в его последние дни. Мать одной из дочерей Диллы, Моника Уитлоу (англ. Monica Whitlow), также высказалась по вопросу о состоянии и его наследстве:

Это меня «вымораживает», всё что происходит с этим наследством! Это просто невероятно! Прошло три года, а мой ребёнок не увидел ничего из этого наследства.

Оригинальный текст (англ.)  

But it pisses me off, everything that's going on with this estate. It's ridiculous 'cause it's been three years, and my baby has not seen anything from this estate.

Чтобы помочь оплатить стоимость лечения и помочь семье, лейбл Delicious Vinyl пожертвовал миссис Йенси все доходы от альбома-компиляции Jay Deelicious: The Delicious Vinyl Years, выпущенного в 2007 году. В 2008 году магазин одежды The Giant Peach создал PayPal-аккаунт для сбора средств семье, а сайт RenSoul.com выпустил микстейп в поддержку семьи. Помимо этого, в 2009 году лейбл Stones Throw выпустил футболки «Raise It Up for Ma Dukes!» в поддержку матери Джей Диллы. В 2013 году часть виниловых пластинок из личной коллекции музыканта была выставлена на продажу. Доход от продаж ушёл J Dilla Foundation, а оставшаяся часть коллекции уйдёт в музей хип-хопа, который собирается построить Afrika Bambaataa.

Влияние на хип-хоп культуру

Творчество Диллы сильно повлияло на хип-хоп, а сам он считается многими исполнителями и музыкальными критиками одним из лучших продюсеров в истории хип-хопа, повлиявшим помимо хип-хопа на другие жанры, среди которых R&B, неосоул и электроника. Pitchfork называет его «безграничной энциклопедией музыкальных знаний, способной манипулировать структурами, сэмплами и драм-машинами, создавая одни из самых изумительных произведений его эры и вообще любой эры».

В Our Vinyl Weighs a Ton: This Is Stones Throw Records, документальном фильме, выпущенном лейблом Stones Throw в 2014 году, Канье Уэст, которого сам Дилла, как и Common’а, высоко ценил, рассказывает, как J Dilla повлиял на его творчество: «Мы делаем музыку и мы должны думать: если J Dilla был бы жив, ему бы понравилось? Я должен творить во имя Диллы». В интервью Juan Epstein, совместному подкасту Питера Розенберга и Cipha Sounds, Уэст также рассказал, что считает Диллу гением, а звучание его ударных — уникальным. В интервью BBC он также заявил, что J Dilla сильно вдохновил его и что день, когда Дилла подарил ему запись с ударными, был одним из лучших дней в его жизни.

Pete Rock, фанатом которого в юности был J Dilla, заявил, что Дилла расширил его музыкальные вкусы и что сейчас он сам фанат Диллы. В документальном фильме Still Shining, посвящённом Джей Дилле, он также заявил: «В начале моей карьеры, я делал много новых вещей. [J Dilla] взял их за основу и поднял всё это на два-три уровня выше».

Dr. Dre в своём шоу The Pharmacy на радио Beats 1 заявил, что J Dilla — один из исполнителей, вдохновляющих его. «Одна из самых потрясающих вещей, которые мне нравятся в Дилле это то, как он продолжал работать в госпитале, лёжа в кровати, незадолго до своей смерти. Если говорить о преданности профессии, тому, что вы любите и делаете всю жизнь, то это — лучший пример. Вот поэтому мне нравится J Dilla», — сказал он.

Big Sean назвал Диллу «пожалуй, одним из лучших, если не лучшим продюсером за всю историю», а также добавил, что он вырос, слушая треки группы Slum Village. Questlove также считает его лучшим хип-хоп продюсером: «Много музыкантов придёт и превзойдёт его и сделают ещё что-то более невероятное, но сравнивая с тем, что мои глаза видели за эти короткие девять лет, что я знал его, это будет очень непростой задачей».

Joey Badass называет его своим самым любимым продюсером и говорит, что если перед ним стоял бы выбор между Диллой и DJ Premier, он выбрал бы Диллу, несмотря на то, что он неоднократно работал вместе с DJ Premier. Сам DJ Premier говорит, что «…Dilla сформировал свой собственный невероятный мир сэмплинга, который я не слышал ни от кого. Никто не работал как Dilla. И никто не смог повторить его до сих пор».

Black Milk также называет его самым любимым продюсером. «Мне кажется, что некоторые музыканты застревают в определённой эре и им сложно продолжать совершенствоваться или вообще думать о музыке под другим углом. Именно поэтому я считаю Диллу лучшим за всю историю. Он был самым прогрессивным хип-хоп продюсером. То, что он делал на драм-машине, это было впереди всех остальных на 5—10 лет», — заявил он.

Pharoahe Monch считает, что Дилле «не отдают дань уважения за то, насколько он повлиял на звучание нео-соула, R&B и музыки в целом».

Крис «Peanut Butter Wolf» Манак, основатель лейбла Stones Throw, заявил журналу Scratch: «Он постоянно менял хип-хоп. Я считаю, что переход хип-хопа в соул звучание в середине 90-х — его заслуга».

Эрика Баду, работавшая с Диллой, заявила в интервью журналу Vibe: «Он повлиял на всех нынешних музыкантов. <…> Они могут не признаться в этом… продюсеры и артисты берут что-то от Диллы, но эго не позволяет им признаться в этом».

В ноябре 2015 года Джастин Тимберлейк написал в своём Твиттере: «мне (и музыке) не хватает Диллы».

Американский певец Фаррелл Уильямс, рэперы Common, MF Doom, Bishop Nehru, Эминем и группа D12, продюсер и диджей Flying Lotus, музыкант в жанре экспериментальный поп Panda Bear, шотландский продюсер и диджей Hudson Mohawke, французский битмэйкер Onra, британская рок-группа The Horrors, инди-рок-группы Golden Silvers и Mystery Jets, диджей Joy Orbison и электронный дуэт Disclosure также в числе исполнителей, на которых повлиял J Dilla.

Дискография

Прижизненные сольные альбомы:

• 2001: Jay Dee — Welcome 2 Detroit (Barely Breaking Even)
• 2003: Jay Dee — Ruff Draft (Mummy/Groove Attack; ре-релиз 2007 года — Stones Throw)
• 2006: J Dilla — Donuts (Stones Throw)

Посмертные сольные альбомы:

• 2006: J Dilla — The Shining (Barely Breaking Even)
• 2008: J Dilla — Jay Love Japan (Operation Unknown/PayJay)
• 2009: J Dilla — Jay Stay Paid (Nature Sounds)
• 2010: J Dilla — Donut Shop (Stones Throw/Serato)
• 2015: Jay Dee a.k.a. J Dilla — The King of Beats (Yancey Media Group)
• 2015: J Dilla — Dillatronic (Vintage Vibez Music Group)
• 2016: J Dilla — The Diary (PayJay, Mass Appeal)

В составе Slum Village:

• 1997: Slum Village — Fan-Tas-Tic (Vol. 1) (Donut Boy Recordings; ре-релиз 2006 года — Counterflow)
• 2000: Slum Village — Fantastic, Vol. 2 (Goodvibe)
• 2000: Slum Village (как J-88) — Best Kept Secret EP (Groove Attack)

В составе Jaylib:

• 2003: Jaylib — Champion Sound (Stones Throw)

Литература

• Джордан Фергюсон. [books.google.ru/books?id=NfwqAwAAQBAJ J Dilla's Donuts]. — США: Bloomsbury Publishing, 2014. — (33⅓). — ISBN 9781623563608.
• Келли Луиз Картер. [www.freep.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/20061127/ENT04/111270003 Jay Dee’s last days] (англ.), Detroit Free Press (23 February 2006). [web.archive.org/web/20120218212400/www.freep.com/apps/pbcs.dll/article?AID=/20061127/ENT04/111270003 Архивировано] из первоисточника 18 февраля 2012. Проверено 24 декабря 2015.

Ссылки

Официальные ссылки

• [myspace.com/jdilla Официальная страница J Dilla] (англ.) на сайте Myspace
• [www.j-dilla.com/ Официальный сайт]
• [www.stonesthrow.com/jdilla J Dilla] на сайте лейбла Stones Throw Records
• [www.bbemusic.com/data.pl?artist=674 J Dilla] на сайте лейбла BBE Records
• [www.dillanthology.com J Dilla Collection microsite]

Дискографии

• [www.discogs.com/artist/J+Dilla J Dilla] (англ.) на сайте Discogs
• [www.discogs.com/artist/Jaylib Jaylib] (англ.) на сайте Discogs
• [www.discogs.com/artist/Slum+Village Slum Village] (англ.) на сайте Discogs
• [www.discogs.com/artist/The+Ummah The Ummah] (англ.) на сайте Discogs
• [www.discogs.com/artist/The+Soulquarians The Soulquarians] (англ.) на сайте Discogs
• [www.discogs.com/artist/1st+Down 1st Down] (англ.) на сайте Discogs

Отрывок, характеризующий J Dilla

Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.