The Father, the Son, and the Holy Guest Star

<tr><th width="33%">Сцена на диване</th><td>Симпсоны в виде воздушных шариков прилетают к дивану. Гомер задевает спящую кошку, она отмахивается от него лапой. От этого Гомер лопается и отлетает в сторону.</td></tr><tr><th width="33%">Приглашённая звезда</th><td>Лиам Нисон в роли отца Шона</td></tr>

«The Father, the Son, and the Holy Guest Star»
«Отец, Сын и Святая приглашённая звезда»
Эпизод «Симпсонов» <tr><th style="font-size: 100%;" align="center" colspan="2"></th></tr>
<tr><th align="center" colspan="2">Постер к эпизоду</th></tr>
Номер эпизода	356
Код эпизода	GABF09
Первый эфир	15 мая 2005 года
Исполнительный продюсер	Эл Джин
Сценарист	Матт Уобёртон
Режиссёр	Майкл Полчино
Сезон 16 Treehouse of Horror XV All’s Fair in Oven War Sleeping with the Enemy She Used to Be My Girl Fat Man and Little Boy Midnight Rx Mommie Beerest Homer and Ned’s Hail Mary Pass Pranksta Rap There’s Something About Marrying On a Clear Day I Can’t See My Sister Goo Goo Gai Pan Mobile Homer The Seven-Beer Snitch Future-Drama Don’t Fear the Roofer The Heartbroke Kid A Star Is Torn Thank God, It’s Doomsday Home Away from Homer The Father, the Son, and the Holy Guest Star Список всех эпизодов
Сезоны 1 · 2 · 3 · 4 · 5 · 6 · 7 · 8 · 9 · 10 · 11 · 12 · 13 · 14 · 15 · 16 · 17 · 18 · 19 · 20 · 21 · 22 · 23 · 24 · 25 · 26 · 27 · 28
[www.snpp.com/episodes/GABF09 SNPP capsule]

«The Father, the Son, and the Holy Guest Star» (рус. «Отец, Сын и Святая приглашенная звезда») — двадцать первая, заключительная серия шестнадцатого сезона «Симпсонов».

Сюжет

На средневековом фестивале, проводимом в Спрингфилдской начальной школе, садовнику Вилли досталась роль деревенского дурачка. В соответствии со сценарием, его подвергли серии унижающих человеческое достоинство процедур, а именно: обваляли в грязи, заперли в железную клетку, кидались в него гнилыми овощами и так далее. Позже, из мести, по собственной инициативе садовник Вилли подменил праздничный пирог на похожий, но с живыми крысами вместо начинки внутри. Когда Лиза Симпсон, игравшая королеву, надрезала пирог, выскочившие из него крысы создали панику, сорвав тем самым мероприятие.

Директор Скиннер, не проведя должного расследования, на формальных основаниях обвинил в случившемся Барта Симпсона. Оправданиям Барта никто, включая его родителей, не поверил, и Скиннер принял решение исключить Барта из школы.

После этого перед родителями Барта встал вопрос о продолжении его учёбы. Из финансовых соображений, они выбрали католическую школу св. Иеронима, как самую доступную.

Строгая дисциплина и традиционные для католических школ телесные наказания вызывают у Барта протест. Однако позже он знакомится с отцом Шоном, одним из учителей школы. В доступной и увлекательной для десятилетнего мальчика форме он рассказывает об основах католицизма. Увлечение Барта католицизмом, однако, беспокоит Мардж, ревностную протестантку. Выслушав её опасения, Гомер решает забрать своего сына из «безумной школы», но первый, кого он там встречает — тот же отец Шон. После краткой беседы с ним Гомер и сам склоняется к переходу в католичество.

Таким образом, в следующее воскресенье Мардж одна идет на проповедь преподобного Лавджоя. После проповеди он совместно с Недом Фландерсом убеждает Мардж в необходимости срочного спасения душ её мужа и сына. Втроем они врываются в католическую школу и забирают Барта оттуда (за Гомером Мардж оставила право выбирать религию, поскольку тот «физически уже взрослый»). Мардж отвозит Барта на протестантский фестиваль. Барт скептически настроен к попыткам своей матери отвадить его от католицизма, однако пейнтбольный турнир заинтересовывает его. Неожиданно в эту игру включаются Гомер и отец Шон, приехавшие на фестиваль на мотоцикле. Заляпав прическу Мардж пейнтбольной краской, Гомер пытается забрать Барта, но этому препятствуют преподобный Лавджой и Нед Фландерс, также вооружённые пейнтбольными ружьями.

Видя такую ожесточенность с обеих сторон, Барт произносит нечто вроде проповеди. Он указывает, что, невзирая на некоторые догматические различия, и католики и протестанты являются христианами, и общего у них больше. Проповедь имеет успех, и отец Шон мирится с Недом Фландерсом, чтобы вместе противостоять общим врагам — «моногамным геям и стволовым клеткам».

Серия заканчивается флешфорвардом: тысячу лет спустя два войска сошлись в кровопролитном сражении, поскольку одни считали, что последний Божий Пророк Барт Симпсон проповедовал терпимость и любовь, а другие — что он проповедовал взаимопонимание и мир, пока не был предан Апостолом своим Милхаусом.

Факты и культурные отсылки

• Название эпизода — отсылка к христианской Святой Троице (Отец, Сын и Дух Святой).
• Католическая газета L’Osservatore Romano отметила, что этот эпизод затрагивает такие важные темы как «религиозный конфликт, межконфессиональный диалог, гомосексуализм и проблему стволовых клеток».
• Отто, играющий на лютне на фестивале — пародия на Джимми Хендрикса.
• В русском переводе серии, фраза монахини «Не делайте из еды культа», обращенная к Гомеру — отсылка к роману И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой телёнок». В оригинале монахиня говорит «Not pray to the condiments», дословно — «Не молитесь специям».
• Танец в «католическом раю» — отсылка к шоу Riverdance.
• Когда в автобусе преподобного Лавджоя Барт заявляет, что примет иудаизм, он поет песенку на мотив Хава нагила.
• По версии портала IGN, это лучший эпизод шестнадцатого сезона
• Премьера серии была запланирована на 10 апреля 2005 года. Однако из-за смерти Папы Римского Иоанна Павла II её премьера была перенесена.
• До этого Барта уже исключали из школы в серии «Whacking Day», но его взяли обратно
• Преподобный Лавджой забирает Барта на фургончике из мультфильма «Скуби-Ду» с надписью «ministry machine» вместо «mystery machine».

Интересный факт

• Барт уже хотел стать католиком в серии "Лиза получает пятёрку".

См. также

• «The Father, the Son, and the Holy Fonz» — эпизод «Гриффинов»

Отрывок, характеризующий The Father, the Son, and the Holy Guest Star

– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.