Алла Назимова

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Назимов и Левентон

Алла Назимова
Alla Nazimova
Имя при рождении:	Марем-Идес Левентон
Дата рождения:	22 мая (2 июня) 1879(1879-06-02)
Место рождения:	Ялта, Российская империя
Дата смерти:	13 июля 1945(1945-07-13) (66 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Профессия:	актриса
Карьера:	1916—1944

Алла Назимова (англ. Alla Nazimova, настоящее имя — Марем-Идес (Аделаида Яковлевна) Левентон; 21 мая (2 июня) 1879 — 13 июля 1945) — американская кино- и театральная актриса, продюсер и сценарист.

Биография

Будущая актриса родилась 21 мая (2 июня) 1879 года в Ялте, третьим ребёнком в еврейской семье провизора Якова Абрамовича Левентона (1846 — не позднее 1902) и его жены Сары Лейвиевны (Софии Львовны) Горовиц (1856—?), перебравшихся в Ялту с двумя детьми (Анной и Владимиром) из Кишинёва в 1875 году. В 1876 году Я. А. Левентон был причислен к купцам второй гильдии; семья жила в специально выстроенном «доме провизора Я. А. Левентона» по Набережной № 191. В 1887 году родители развелись и Марем-Идес осталась жить с отцом, который в том же году женился вторично (в новом браке отца родились ещё три дочери — Эва (1888), Гитель и Геллен, и сын Александр). В 1890—1893 годах Аделаида Левентон училась в Ялтинской женской прогимназии по улице Почтовой (в гимназических документах девочка фигурирует уже под именем Аделаида Левентон).

Начало карьеры

По окончании прогимназии 1893 году, Аделаида переехала к семье матери в Одессу, где поступила в гимназию и одновременно в музыкальные классы Одесского отделения Императорского Русского музыкального общества по классу скрипки К. А. Гаврилова. В Одессе в ней впервые пробудился интерес к сцене — дочери владелицы пансиона, где она поселилась, выступали в местном театре и часто репетировали на глазах у девушки. Её брат, к тому времени из-за болезни отца назначенный опекуном сестры, воспротивился её желанию стать актрисой, но в 1896 году уступил, и семнадцатилетняя Аделаида уехала в Москву, где под псевдонимом Алла Назимова стала брать уроки у знаменитого К. С. Станиславского в его школе актёрского мастерства при Московском Художественном театре.

Во время обучения она завязала роман с известным миллионером, а после болезненного разрыва с любовником бросила школу и стала играть в областном театре. В 1899 году Алла вышла замуж за молодого актёра Сергея Головина. Их брак оказался неудачным. Супруги вскоре стали жить порознь, хотя неизвестно, развелись ли они когда-нибудь официально. Затем Алла вернулась в МХТ, но уже через год, разочаровавшись в манере преподавания Станиславского, навсегда покинула школу и месяцем позже подписала контракт с кисловодским театром.

Театр

В Костроме, куда она приехала со спектаклем, Алла познакомилась с легендарным актёром тех лет Павлом Орленевым, близким товарищем Чехова и Горького. Между актёрами вспыхнул бурный роман. В 1904 году в составе театральной труппы они отправились на гастроли в Европу, где с блеском играли на сценах Лондона и Берлина. Публика с восторгом приняла Аллу, и вскоре она стала одной из ведущих театральных прим того времени. В феврале 1905 года Назимова и Орленев уехали в Америку и провели на гастролях полтора года, представив публике классические постановки «Царь Федор Иоаннович» по пьесе Толстого, «Евреи» по пьесе Чирикова, спектакли по пьесам Чехова и малоизвестного тогда Ибсена. Менеджером труппы в этом турне была известная анархистка Эмма Гольдман.

Несмотря на высокие оценки критиков, актёры были сильно стеснены в средствах, так как не ставили коммерческих постановок, и в мае 1906 года Орленев и остальная часть труппы вернулись в Россию. Назимова же осталась в США и подписала контракт с легендарным театральным продюсером Ли Шубертом. Чтобы добиться признания за океаном, Алле необходимо было выучить язык, и она начала брать уроки английского у Каролины Харрис. Будучи матерью-одиночкой, Харрис часто приводила на занятия своего сына Дикки, будущего актёра Ричарда Бартельмеса. В 1916 году благодаря протекции Аллы он вместе с нею дебютировал в кино в фильме «Невесты войны».

Кино

На протяжении следующих нескольких лет Назимова активно играла на подмостках Бродвея и добилась большой популярности. В 1915 году она сыграла главную роль в антивоенном драматическом спектакле «Невесты войны» — истории о женщине, которая, потеряв в Первой мировой войне двоих братьев, стала организовывать антивоенные акции протеста, в результате чего попала в тюрьму и там застрелилась. Талантливая игра актрисы привлекла внимание продюсера Льюиса Селзника. Он захотел снять фильм по мотивам пьесы и предложил актрисе гонорар в 30 тысяч долларов плюс тысячу долларов за каждый съёмочный день сверх графика. Она согласилась и таким образом в 1916 году, когда актрисе было уже тридцать семь лет, состоялся её дебют в кино.

Популярность фильма обеспечила Алле пятилетний контракт на невероятно выгодных условиях с Metro Pictures, которая в 1924 году слилась с Goldwyn Pictures и превратилась во всемирно известную студию MGM. Кинокомпания предложила актрисе гонорар в 13 тысяч долларов в неделю — на 3 тысячи больше, чем получала Мэри Пикфорд, — и право самостоятельно выбирать режиссёра, сценарий и партнера для фильмов.

В 1918 году Назимова, не прекращая играть в театре, снялась в главных ролях в мелодрамах «Чудесное явление», «Игрушки судьбы» и «Око за око», и во всех трёх картинах неизменным партнером актрисы становился её любовник Чарльз Бриант, с которым она жила в гражданском браке с 1912 года. В последнем фильме, где она сыграла влюбленную во французского офицера дочь арабского шейха, Назимова помимо прочего выступила в качестве продюсера и сорежиссёра Альбера Капеллани. Два её следующих фильма, драмы 1919 года «Из тумана» и «Красный фонарь», вновь срежиссированные Капеллани, снискали не меньший успех, однако фильм «Непоседа» был принят более прохладно, и актриса впервые почувствовала вкус неудачи.

После Первой мировой войны

Назимова продолжала работать и после роли танцовщицы-француженки в мелодраме 1920 года «Сильнее смерти», которая с успехом прошла в кинотеатрах, частично восстановила своё положение. Однако качество её картин понижалось, и в начале 1920-х она скатилась с четвёртого на двадцатое место в рейтинге популярных актёров журнала Photoplay.

В 1920 году на экраны вышла её первая комедия «Миллиарды», снятая по сценарию Брианта. Художником по костюмам и декоратором фильма выступила Наташа Рамбова, подруга Аллы и будущая жена киноидола 20-х Рудольфа Валентино. В 1921 году Назимова снялась вместе с Валентино в экранизации романа «Дама с камелиями» Александра Дюма.

После мелодрамы 1922 года «Кукольный дом» по пьесе Генрика Ибсена Назимова приняла участие в одном из самых известных своих фильмов — экзотической драме «Саломея» (1923) по пьесе Оскара Уайльда. Режиссёром фильма стал её любовник Бриант, декорациями и костюмами вновь занималась Наташа Рамбова, а Назимова не только исполнила скандальную роль Саломеи, но и сама написала сценарий, спродюсировала и вложила в его производство собственные средства. Все это не спасло фильм от грандиозного провала в прокате, как в Америке, так и в Европе.

Так как репутация Аллы как киноактрисы была испорчена, она вернулась в театр. Примечательно, что именно её выступление в спектакле по пьесе Ибсена «Привидения» (осень 1936) вдохновило Теннесси Уильямса стать писателем (а тремя десятилетиями ранее её игра восхищала другого выдающегося драматурга, Юджина О’Нила). Время от времени она продолжала сниматься в кино — в 1924 году появилась в картине «Уличная Мадонна», затем в 1925 году снялась в драме «Мой сын» и низкобюджетном фильме «Искуплённый грех». На сцене театра Алле продолжала сопутствовать слава, а на киноэкраны актриса вернулась только в начале 1940-х, сыграв после пятнадцатилетнего перерыва в пяти картинах.

Личная жизнь

В 1912 году Назимова познакомилась с актёром Чарльзом Бриантом. Несмотря на то, что её брак с Сергеем Головиным скорее всего не был официально расторгнут, они считались супругами и были вместе до 1925 года. Бриант был партнером Аллы в десяти фильмах.

Ещё при жизни актрисы ходили слухи о её гомосексуальности. Так, в числе её любовниц упоминались Таллула Бэнкхед, первая жена Валентино Джин Эккер, Мод Адамс, Эва Ле Галлиенн и поэтесса Мерседес де Акоста, известная своими лесбийскими связями со звёздами Голливуда. В 60-х Акоста опубликовала мемуары, в которых красочно описывала свою первую встречу с Назимовой в 1916 году. Тем не менее, прямого указания на то, что между ними была любовная связь, в мемуарах не содержится, а суть их дружбы передаётся в очень завуалированных выражениях.

В 1919 году актриса приобрела за 65 тысяч долларов особняк в испанском стиле по адресу Sunset Boulevard, 8080, и назвала его Сад Аллы. Напротив входа располагался бассейн, а на территории вокруг дома Назимова разбила обширный парк. В этом доме актриса часто устраивала вечеринки, на которых собирались сливки голливудского киносообщества тех лет — Чарли Чаплин, сестры Дороти и Лиллиан Гиш, Теда Бара, Глория Свенсон, Роско Арбакл и многие другие. В 1928 году, испытывая недостаток в средствах, Алла была вынуждена продать особняк, а после того, как внутри него был устроен отель под названием «Сад Аллаха» (ср. The Garden of Allah и The Garden of Alla), жила в одном из его номеров. В 1936 году у актрисы был диагностирован рак груди. Последовала мастэктомия, и после операции болезнь, к счастью, не возобновилась. Алла Назимова скончалась в Лос-Анджелесском госпитале добрых самаритян от тромбоза венечных сосудов 13 июля 1945 года. Актрисе было шестьдесят шесть лет. Её прах покоится рядом с другими звёздами немого кино на кладбище Форест-Лаун в Глендейле (Калифорния).

Семья

• Сестра — Анна Яковлевна Гофшнейдер-Левентон (в эмиграции Нина Левентон и Льютон, 1874—1967), переводчик и сценарист, в 1905—1906 годах редактировала ежемесячный журнал еврейской учащейся молодёжи «Молодая Иудея», в котором дебютировал начинающий поэт С. Я. Маршак; вышла замуж за купца Маркуса Исаевича Гофшнейдера, но этот брак оказался недолговечным; их сын — кинопродюсер, сценарист и писатель Вэл Льютон.
• Брат — Владимир Яковлевич Левентон (1872—1939), юрист, публицист по экономическим вопросам, сотрудник «Русской мысли», берлинский корреспондент «Утра России» и «Дня»; также использовал псевдоним «В. Назимов».
• Двоюродный брат (сын дяди, старшего врача Кишинёвской еврейской больницы Льва Абрамовича Левентона) — Виктор Львович Левентон (1866—1942), фармацевт, провизор Яренской городской земской больницы, редактор журнала «Химик и фармацевт», автор книг «Сборник законоположений и правительственных постановлений для фармацевтов, владельцев аптек, аптекарских магазинов и предприятий фармацевтической промышленности» (СПб: тип. Кюгельген, Глич и К°, 1911 и Н. К. Мартынов, 1913), «Латинская грамота для сестёр милосердия» (Пг.: тип. Кюгельген, Глич и К°, 1915).

Интересные факты

• Назимова дружила с актрисой Эдит Лакетт и была крестной матерью её дочери Нэнси, будущей жены 40-го президента США Рональда Рейгана.
• Публика называла Аллу Назимову Мадам.
• Во время развода Чаплина со своей первой женой Милдред Харрис в качестве обвинения он называл лесбийскую связь супруги с Аллой Назимовой.
• В 1977 году Кен Рассел снял фильм «Валентино» о жизни Рудольфа Валентино, в котором роль Аллы исполнила актриса Лесли Кэрон.
• Актриса была удостоена звезды на Голливудской аллее славы.

Фильмография

Год		Русское название	Оригинальное название	Роль
1944	ф	С тех пор как вы ушли	Since You Went Away	Зофья Кословска
1944	ф	Мост короля Людовика Святого	The Bridge of San Luis Rey	Донна Мария
1944	ф	В наши дни	In Our Time	Софья Орвид
1941	ф	Кровь и песок	Blood and Sand	Сеньора Августа Гальярдо
1940	ф	Побег	Escape	Эмми Риттер
1925	ф	Мой сын	My Son	Ана Сильва
1925	ф	Искуплённый грех	The Redeeming Sin	Джоан
1924	ф	Уличная Мадонна	Madonna of the Streets	Мэри Карлсон
1923	ф	Саломея	Salome	Саломея, продюсер
1922	ф	Кукольный дом	A Doll's House	Нора Элмер, продюсер
1921	ф	Дама с камелиями	Camille	Маргерит Готье
1920	ф	Миллиарды	Billions	Княгиня Трилова
1920	ф	Мадам Павлин	Madame Peacock	Джейн Горинг, продюсер
1920	ф	Сердце ребёнка	The Heart of a Child	Салли Снейп, продюсер
1920	ф	Сильнее смерти	Stronger Than Death	Сигрид Ферсен, продюсер
1919	ф	Непоседа	The Brat	The Brat, продюсер
1919	ф	Красный фонарь	The Red Lantern	Мали и Бланш Саквиль
1919	ф	Из тумана	Out of the Fog	Фэйт и Ева
1918	ф	Око за око	Eye for Eye	Гассуна, продюсер
1918	ф	Игрушки судьбы	Toys of Fate	Зора / Хага
1918	ф	Чудесное явление	Revelation	Джолин
1916	ф	Невесты войны	War Brides	Джоан

Ссылки

• [www.csse.monash.edu.au/~pringle/silent/ssotm/Feb99/ Alla Nazimova: Silent Star of February 1999] (англ.)
• [www.theolddyke.co.uk/nazimova.htm Alla Nazimova and the Garden of Alla] (англ.)
• [www.beatrice.com/interviews/lambert/ Небольшое интервью с биографом актрисы] (англ.)
• [www.nwlink.com/~erick/silentera/Nazimova/AllaN_B2_Magazine1912/AllaN_B_2_Mag1912_Pages.html Интервью актрисы] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3886 дней) — история, копия) The Motion Picture Story Magazine, июнь 1912 года
• [www.theolddyke.co.uk/mercedesfriends.htm Выдержки из автобиографии Мерседес де Акоста] (англ.) См. в тексте Mercedes meets Alla Nazimova
• [www.nwlink.com/~erick/silentera/Nazimova/AllaN_B3_SalomeGallery/AllaN_B_3_SalomeGallery.html Кадры из фильма «Саломея»] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3886 дней) — история, копия)
• [www.eeweems.com/val_lewton/_imagery/nazimova_500.jpg Некролог актрисы] (англ.)
• [silentladies.com/PNazimova.html Фотографии актрисы на Silentladies.com] и [www.geh.org/ar/celeb/nazimova_sum00001.html на Geh.org]

Отрывок, характеризующий Алла Назимова

– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.