Болеслав V Стыдливый

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Болеслав V Стыдливый Bolesław V Wstydliwy<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
король Польши
1243 — 1279
Предшественник:	Конрад I Мазовецкий
Преемник:	Лешек Черный
Князь сандомирский
1232 — 1279
Предшественник:	Болеслав I Мазовецкий
Преемник:	Лешек Черный
Рождение:	21 июня 1226(1226-06-21) Старый Корчин
Смерть:	7 декабря 1279(1279-12-07) (53 года) Краков
Род:	Пясты
Отец:	Лешек Белый
Мать:	Гремислава
Супруга:	Кинга

Болеслав V Стыдливый (польск. Bolesław Wstydliwy; 21 июня 1226 — 7 декабря 1279) — король Польши (1243—1279) и сандомирский князь (1232—1279), правивший в период феодальной раздробленности. Представитель династии Пястов, сын Лешека Белого и Гржимиславы Луцкой.

Биография

На момент смерти отца в 1227 г. Болеслав был еще ребёнком, а потому оказался игрушкой в руках претендентов на краковский престол. Первоначально на княжение сел сын Мешка Старого Владислав III Тонконогий, отдавший Болеславу во владение Сандомирскую землю; регентшей стала его мать Гремислава Луцкая. В 1229 г. власть в Кракове захватил родной дядя Болеслава князь Конрад Мазовецкий, отобравший у него самого удел. Гремислава с сыном бежала под защиту силезского князя Генриха Бородатого, который, став князем великопольским в 1232 г., вернул им Сандомир.

В 1233 г. Конрад заманил Гремиславу и её сына Болеслава на встречу, во время которой взял их в плен. За них вновь вступился Генрих Бородатый. Вместе с членами знатного краковского семейства Грфитов он организовал побег родственников из Сецехувского монастыря и предоставил им убежище в Силезии. В результате войны Генриха Бородатого и Конрада Мазовецкого было достигнуто соглашение, по которому Сандомир был возвращен Болеславу.

В возрасте 13 лет, благодаря князю краковскому Генриху Благочестивому, Болеслав женился на 15-летней Кунигунде (Кинге), дочери венгерского короля Белы IV Арпада. Впоследствии Кунигунда отличалась чрезвычайной набожностью и воздерживалась от супружеских отношений. Религиозные убеждения Болеслава не позволяли ему иметь внебрачную связь, так что потомства у него не было. Именно по этой причине Болеслав получил прозвище «Стыдливый».

После гибели Генриха Благочестивого от рук монголов в битве при Легнице в 1241 г., в Кракове на королевский престол сел его сын Болеслав II Рогатка. Его вскоре изгнал из города Конрад Мазовецкий. Впрочем, последний не нравился малопольским аристократам из-за крутого нрава, и те призвали Болеслава.

25 мая 1243 г. в сражении при Суходоле краковское войско под командованием Климента Рущия при поддержке венгров разбило армию Конрада, и Болеслав в возрасте семнадцати лет стал новым королём Польши.

Конрад не опустил руки и до конца своих дней пытался вернуть Краков. В 1246 г. он собрал новое войско, в которое вошли наемники-литовцы, и победил Болеслава под Зарышувом. Болеслав потерял Лелювское воеводство, но Краков и Сандомир сохранил. На следующий год Болеслав отвоевал Лелюв, а вскоре скончался и Конрад. Однако его сын Казимир Первый Куявский продолжил борьбу с Болеславом за Краков.

В 1255 г. Болеслав добился освобождения Земовита Мазовецкого и его жены из плена. В 1258 г. Болеслав Стыдливый присоединился к князю Болеславу Благочестивому, который вел войну с Казимиром Куявским из-за некоторых земельных владений и сумел утвердить за собой Лелюв.

Будучи женат на венгерской принцессе, Болеслав участвовал во многих кампаниях венгерских правителей в Галицкой Руси и Чехии. Однако со смертью шурина, Иштвана V, союз с Венгрией был нарушен. В 1277 г. Болеслав заключил в Опаве мир с Чехией и впоследствии помогал Пржемыслу Отакару II против Германии и Венгрии.

Будучи глубоко религиозным человеком, Болеслав неоднократно предпринимал попытки обратить в христианство окружавшие Польшу языческие племена. Он совершил несколько походов против ятвягов и основал на восточной границе своего княжества, в Лукуве, епархию как предполагаемый центр христианизации язычников, но все его попытки были тщетны.

Болеслав долгое время пребывал в дружеских отношениях с Даниилом Галицким и хлопотал перед святым престолом о даровании тому королевской короны, рассчитывая склонить Даниила к переходу в католицизм. В 1259 г. на Галицкую Русь в очередной раз пришли татары во главе с баскаком Бурундаем. Галицкий князь не стал сопротивляться захватчикам, а наоборот предоставил им своё войско для набега на Польшу. Татары разорили Сандомир, Люблин и Краков. Болеслав бежал в Серадз к Лешеку Черному. Вернулся он только в 1260 г., когда татары ушли из Галиции. После этого отношения Болеслава и Даниила сильно ухудшились, и галицкий князь неоднократно натравливал на Польшу литовцев.

В 1265 г. давший обет целомудрия Болеслав провозгласил своим наследником троюродного племянника Лешека Черного. Несогласная с этим знать решила возвести на престол князя Владислава Опольского. В 1273 г. Владислав собрал войско и пошел на Краков, но 4 июня в битве под Богуцином был разбит. В обмен на отказ от претензий на краковский стол Болеслав дал ему Хшанувскую каштелянию.

Болеслав скончался 7 декабря 1279 г. и был похоронен во францисканской базилике Кракова. Поскольку у короля не было потомства, польский трон, согласно его завещанию, отошел к Лешеку Черному.

Литература

• Болеслав, герцоги и короли польские // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Болеслав V Стыдливый

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.