Василий (Родзянко)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Василий и фамилией Родзянко.

Епископ Василий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет (художник Александр Шилов)</td></tr>
Епископ Сан-Францисский и Западно-Американский
1 ноября 1980 — 25 апреля 1984
Предшественник:	Иоанн (Шаховской) Димитрий (Ройстер) (в/у)
Преемник:	Борис (Гижа) (в/у) Тихон (Фицджеральд)
Епископ Вашингтонский, викарий Нью-Йоркской епархии
12 января — 1 ноября 1980
Предшественник:	Димитрий (Ройстер)
Преемник:	Феодосий (Лазор)
Имя при рождении:	Владимир Михайлович Родзянко
Рождение:	22 мая 1915(1915-05-22) имение «Отрада», Новомосковский уезд, Екатеринославская губерния
Смерть:	17 сентября 1999(1999-09-17) (84 года) Вашингтон
Принятие священного сана:	30 марта 1941
Принятие монашества:	1979

Епископ Василий (в миру Владимир Михайлович Родзянко; 22 мая 1915, имение «Отрада», Новомосковский уезд, Екатеринославская губерния — 17 сентября 1999, Вашингтон) — епископ Православной церкви в Америке, епископ Сан-Францисский и Западно-Американский.

Биография

Семья

Будущий епископ Василий (Владимир Михайлович Родзянко) родился в семье дворян. В семье было 8 детей, среди них Владимир был четвертым.

Его отец, Михаил Михайлович Родзянко (1884—1956), был выпускником Московского университета, дед же, Михаил Владимирович Родзянко был председателем 3-й и 4-й Государственной Думы Российской империи. Это родство сыграло в судьбе будущего епископа Василия исключительно важную роль.

Мать Владимира — Е. Ф. Родзянко, урождённая баронесса Мейендорф (1883—1985). Протопресвитер Иоанн Мейендорф по материнской линии приходился ему троюродным братом (согласно иным сведениям — двоюродным братом).

В Югославии

В 1920 году дед и отец вместе со своими семьями были вынуждены покинуть родину и поселиться в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Югославия), поскольку деду «удалось узнать, что по решению революционного правительства „вся семья бывшего председателя Государственной Думы до последнего внука“ была приговорена к смертной казни».

Те страшные годы на всю жизнь запечатлелись в памяти Владимира, но к ним же относится одно светлое воспоминание, связанное с первым посещением маленьким Владимиром храма. Это случилось в Анапе.

В шесть лет к нему приставили гувернёра, бывшего белого офицера, который, желая отомстить его деду за участие в измене царю Николаю II, жестоко издевался над ребёнком. Много позже епископ Василий вспоминал: «Жизнь померкла для меня… У меня не было интереса к жизни».

В 1925 году поступил в Первую классическую русско-сербскую гимназию в Белграде, которую окончил в 1933 году. В том же году поступил на богословский факультет Белградского университета.

Пользовался особым покровительством митрополита Антония (Храповицкого), с которым состоял в дальнем родстве. В 1926 году познакомился с иеромонахом Иоанном (Максимо́вичем), который оказал на него огромное духовное влияние. Как вспоминал епископ Василий много позднее иеромонах Иоанн «сумел показать мне иной мир, светлый, замечательный, тот рай, в котором мы были, и из которого были изгнаны. Для меня началась новая жизнь».

Участвовал в переговорах о примирении между митрополитами Антонием (Храповицким) и Евлогием (Георгиевским).

В 1937 году окончил богословский факультет Белградского университета со степенью кандидата богословия.

В том же году сочетался браком с Марией Васильевной Колюбаевой, дочерью священника, бежавшего из СССР.

В 1937—1939 годы по благословению священноначалия Сербской Церкви, получив стипендию от Англиканской Церкви, продолжил образование в аспирантуре при Лондонском университете, где изучал западные вероисповедания и теологию, писал диссертацию на тему «Пресвятая Троица и Её образ — человечество».

По получении диплома в 1939 года был приглашён в Оксфорд для чтения курса лекций по русскому богословию. Однако этому помешала начавшаяся вторая мировая война. Владимир Родзянко в начале 1940 года возвратился в Югославию. Здесь он преподавал Закон Божий в сербско-венгерской школе в Нови-Саде.

В 1940 году Первоиерархом РПЦЗ митрополитом Анастасием (Грибановским) возведён в сан диакона, а 30 марта 1941 года в русской Свято-Троицкой церкви в Белграде Патриархом Сербским Гавриилом был рукоположен во иерея и назначен на сербский приход при средней школе в Нови-Саде.

Был священником на сербских приходах в сёлах Станишич и Милетич в Воеводине, был секретарём Красного Креста. Добрые отношения у него сложились с епископом Бачским Иринеем (Чиричем).

После оккупации Воеводины венгерскими и немецкими войсками номинально состоял в юрисдикции митрополита Берлинского Серафима (Ляде) Русской православной церкви за рубежом, которому была подведомственна Воеводина. Православные жители Воеводины в годы оккупации подверглись жестоким репрессиям. Священник Владимир принимал участие в сербском сопротивлении и вызволял сербов из концентрационных лагерей, удочерил оставшуюся сиротой украинскую девочку.

После освобождения Югославии и прихода к власти в стране коммунистической партии во главе с Иосипом Броз Тито русские эмигранты начали выезжать в другие страны, многие возвращались на Родину. 3 апреля 1945 года он отправил письмо Патриарху Московскому и всея Руси Алексию I, в котором сообщал о своем желании служить Русской Православной Церкви, однако возвращение на родину так и не состоялось.

В связи с ухудшением отношений между Югославией и СССР на оставшихся в стране русских обрушились гонения. В июле 1949 года был арестован и приговорён к 8 годам исправительно-трудовых работ за «нелегальную религиозную пропаганду» (ему вменялось в вину свидетельство о чудесном обновлении икон в его храме).

Благодаря личному ходатайству перед югославскими властями архиепископа Кентерберийского Джефри Фишера и изменению политики Тито в отношении Запада в 1951 года Владимир Родзянко был досрочно освобождён из лагеря и вместе с семьей выехал в Париж, где жили его родители, покинувшие Югославию в 1946 году.

В Великобритании

В 1953 году по приглашению епископа Николая (Велимировича), проживавшего тогда в Лондоне, переехал в Великобританию и стал вторым священником в кафедральном соборе во имя святителя Саввы Сербского в юрисдикции Сербской Православной Церкви.

Священник Владимир Родзянко поступил на работу в русскоязычную службу британской радиовещательной корпорации Би-би-си. В 1955 году по его предложению было открыто религиозное радиовещание на СССР и Восточную Европу. Выступал с проповедями на радио Ассоциации «Славянская Библия», «Голос Православия» в Париже и на Радио Ватикана. Он преподавал богословие в Оксфордском университете, в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже.

В 1961 году участвовал в составе делегации Сербской Церкви в 3-й Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей в Нью-Дели (Индия), где познакомился с епископом Таллинским и Эстонским Алексием (Ридигером).

С 1968 году возглавлял братство святого Симеона и редактировал журнал Aion.

В марте 1978 года скончалась его супруга, а вскоре в автокатастрофе погиб старший внук Игорь.

В 1979 году ушёл с работы на радиостанции Би-би-си, после чего митрополит Антоний Сурожский в Лондоне постриг его в монашество с именем Василий в честь святителя Василия Великого. Он хотел нести монашеский молитвенный подвиг тайно, никому ни сказав, кроме самых близких.

Иеромонах Василий собирался отправиться на Афон, но получил приглашение стать викарием предстоятеля Православной Церкви в Америке. Получив отпускную грамоту от Патриарха Сербского Германа, был в конце года принят в юрисдикцию Православной Церкви в Америке и определен быть викарием её Предстоятеля.

Епископ Православной Церкви в Америке

В январе 1980 года протопресвитер Александр Шмеман писал в своём дневнике о впечатлении, которое архимандрит Василий произвёл на него при наречении во епископа:

Его речь при наречении — о видениях, старцах, чудесах. Лирика и нарциссизм. Явно — он хороший, горячий человек. Но до чего невыносим мне этот сладостно-духовный говорок, присущий православным. Почему этот сладкий тон в христианстве?

12 января 1980 года в кафедральном Свято-Николаевском соборе в Вашингтоне Митрополитом всей Америки и Канады Феодосием (Лазором) в сослужении сонма архиереев был хиротонисан в епископа Вашингтонского, викария Митрополита всей Америки и Канады. Местом его архипастырского служения стал Свято-Николаевский собор.

С 1 ноября 1980 года — епископ Сан-Францисский и Западно-Американский, наместник Успенской женской обители в городе Калистоге.

25 апреля 1984 года уволен на покой. Увольнение состоялось официально по старости, реально — в связи с консервативной церковной позицией, которая расходилась с точкой зрения большинства клира.

Уйдя на покой, поселился в Вашингтоне, где стал почётным настоятелем Свято-Николаевского собора и директором Свято-Архангельского радиовещательного центра, расположенного в его маленькой квартире. Преподавал в Свято-Владимирской и Свято-Тихоновской духовных семинариях, сотрудничал с протопресвитером Александром Шмеманом и протопресвитером Иоанном Мейендорфом, другими видными богословами русской эмиграции. Возобновил передачи для России на волнах радиостанций «Голос Америки» и «Радио Ватикана». С 1991 года принимал активное участие в работе радиостанции «София» (работавшей тогда на волнах Радио 1), провёл серию телевизионных бесед на религиозные темы.

До последних своих дней он окормлял православных эмигрантов в Вашингтоне и окрестностях. В конце жизни епископ Василий проводил семинары с группой протестантов, занимавшихся изучением восточных христианских церквей, а затем присоединил своих слушателей к православию.

Епископ Василий и Россия

Уже будучи епископом, в 1981 году он посетил СССР, где был тепло встречен теми, кто уже много лет почитал его как православного проповедника. В последующие годы неоднократно приезжал в Россию.

Протоиерей Иоанн Свиридов вспоминал о владыке Василии:

С епископом Василием я познакомился в 1988 году, когда он стал посещать Москву и живо интересовался переменами, происходящими в Церкви и в обществе. Его речь, осанка порой контрастировали с манерами, принятыми среди архиереев в советскую эпоху. Мятая и коротковатая ряса, клобук, покрытый не тонким шелком, а грубоватым сатином, слегка всклокоченная борода и ясные глаза. В нём можно было узнать не просто человека старой России и эмигранта, но русского интеллигента, посвятившего свою жизнь служению Церкви. Он много говорил, хотя писал мало. Его любили. И он сам любил людей. Он был человеком добрым и отзывчивым, чудаковатым и смиренным, достойным и святым.

С 1992 года являлся почётным настоятелем храма «Малого Вознесения» на Большой Никитской улице в Москве.

В сентябре 1997 года был приглашён Юрием Любимовым на репетицию спектакля спектакля «Братья Карамазовы». После репетиции Епископ Василий Родзянко похвалил актёров и поздравил Юрия Любимова с наступающим юбилеем.

В 1998 году стал деканом богословско-философского факультета Университета Натальи Нестеровой. Около полугода жил в Троице-Сергиевой лавре, читая лекции по апологетике в Московской духовной академии и работая в библиотеке. Автор книги «Теория распада Вселенной и вера Отцов» (1996) — о соотношении веры и научного знания. В один из приездов в Москву говорил: «Пока могу стоять перед престолом, служить литургию — буду жить, а иначе жить незачем».

В 1998 году произнёс короткую проповедь в Феодоровском соборе Царского Села, в которой, в частности, сказал:

Мой дед хотел только блага для России, но как немощный человек он часто ошибался. Он ошибся, когда послал своих парламентариев к Государю с просьбой об отречении. Он не думал, что Государь отречётся за себя и за своего сына, а когда узнал это, то горько заплакал, сказав: «Теперь уже ничего нельзя сделать. Теперь Россия погибла». Он стал невольным виновником той екатеринбургской трагедии. Это был невольный грех, но всё-таки грех. И вот сейчас, в этом святом месте, я прошу прощения за своего деда и за себя перед Россией, перед её народом и перед Царской семьёй, и как епископ властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю его от этого невольного греха.

Тяжело переживал бомбардировки Югославии силами НАТО; на вопрос как он относится к этому, отвечал: «Так, как если бы бомбили Москву и Россию». Как отмечал Владимир Щербинин после начала бомбардировок он неожиданно сдал, слёг.

Смерть и похороны

За две недели до его кончины во время телефонного разговора он сказал: «Ноги совсем не ходят… Служил литургию на Преображение, сидя, а в те моменты, когда сидеть нельзя, дьякона поддерживали меня. Милость Божия, что причастился».

Скончался в ночь на 17 сентября 1999 года в Вашингтоне от сердечного приступа.

23 сентября 1999 года митрополит Феодосий (Лазор) в сослужении трёх архиереев совершил отпевание епископа Василия в Свято-Николаевском соборе Вашингтона. В отпевании участвовало многочисленное духовенство при большом стечении молящихся. Он похоронен в Вашингтоне на православном участке кладбища «Rock Creek».

Память

О владыке Василии был снят многосерийный документальный фильм «Епископ Василий (Родзянко): Моя судьба», в котором он рассказал о своей жизни.

Епископу Василию посвящена одна из глав книги «Несвятые святые» архимандрита Тихона (Шевкунова).

Труды

• [www.rodzianko.org/russian/works/book/ Теория распада вселенной и вера Oтцов]
• [www.episkopvasily.ru/ru/audio/ Проповеди в аудиоформате]
• [www.rodzianko.org/russian/sermons/ Проповеди]
• [www.episkopvasily.ru/ru/works/ Труды владыки Василия Родзянко]

Библиография

• [aliom.orthodoxy.ru/arch/023/023-vl_vasil.htm Епископ Василий (Родзянко) 22.05.1915 — †17.09.1999] // «Альфа и Омега», № 1 (23) 2000
• Нивьер А. Православные священнослужители, богословы и церковные деятели русской эмиграции в Западной и Центральной Европе. 1920—1995: Биографический справочник. — М.—Париж, 2007. — С. 115—116.

Ссылки

• [www.rodzianko.org/russian/ Официальный сайт о владыке Василии]
• Епископ Василий (Родзянко). [azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Rodzyanko/ Сочинения.] // «Азбука веры», интернет-портал.
• [www.episkopvasily.ru/ Епископ Василий Родзянко. Биография, Воспоминания, Фотографии, Фильмы и Аудио]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5238 Василий (Родзянко)] на сайте «Русское православие»
• [svet77-77.narod.ru/episkop.Vasilij.html Епископ Василий (Родзянко Владимир Михайлович)]
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:168852 Василий (Родзянко)] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Василий (Родзянко)

– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.