Альфа и Омега (журнал)

«А́льфа и Оме́га» — российский некоммерческий культурно-просветительский журнал, посвящённый богословским вопросам Православия.

Журнал рассматривается как теоретическое православное издание, посвященное в основном богословским проблемам.

Журнал не является официальным органом Русской православной церкви, при этом он получил высокие оценки со стороны Патриархов Московских и всея Руси Алексия II, по словам которого, то, что делает журнал, «полезно и даже необходимо и мирянам и духовенству», и Кирилла, который отметил, что журнал «стал одним из наиболее востребованных изданий среди отечественной христианской периодики».

Публикации журнала, наряду с некоторыми другими источниками, рассматриваются как примеры, содержащие «возрождённую лексику», то есть слова, ранее исчезнувшие из активного словоупотребления или получившие со временем искажённое значение, но затем возвращённые туда в первоначальном значении.

История

Журнал был основан весной 1994 года по инициативе известного филолога Марины Журинской (которая была главным редактором издания вплоть до своей смерти в 2013 г.) с целью ознакомления читателей — людей как церковных, так и нецерковных — с реальным положением вещей в библеистике. Православное учение определило прежде всего отношение к Библии: согласно этому учению, Писание живёт в Церкви, то есть в традиции, и полнота его осмысления осуществляется в рамках Предания.

Идея журнала возникла потому, что ощущалось: нужен православный просветительский журнал. «Ядром» его программы стали христоцентричность Церкви и экклезиоцентричность истории, отсюда название «Альфа и Омега», по слову Писания: Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь (Откр. 1, 8, также Откр. 21, 6); Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний (Откр. 1, 10; ср.: Откр. 22, 13). По этому принципу формировалась первоначальная рубрикация журнала, а в дальнейшем новые рубрики возникали, когда в них возникала потребность: «Русь Неуходящая», где помещаются воспоминания очевидцев, «Домашняя церковь», где печатаются в основном проповеди, беседы и очерки, авторы которых, священники, задумываются над непростыми проблемами душепопечительства в наши дни (эти материалы предназначены для семейного чтения и обсуждения), «Диалоги и монологи» — рубрика, в которой неравнодушным людям предоставляется возможность высказаться или побеседовать друг с другом. Правда, в последнее время в этой рубрике наметилась тенденция публикации «бесед в редакции». Соответственно для каждой рубрики изначально либо подбирались материалы из уже наличествующих работ, либо кого-то, кто интересовался соответствующей проблематикой, просили написать. Есть такое английское определение подвига: это когда обнаруживается the right man on the right place at the right time «нужный (букв. правильный) человек на нужном месте в нужное время»; вот так и возник круг авторов нашего журнала. Конечно, бывало, что попадались люди случайные, но это долго не длилось; в основном наши авторы «прикипают» к журналу насовсем, коль скоро им есть, что сказать.

Тем самым круг тем, затрагиваемых журналом, составляют бытие Писания в Церкви и Церкви в мире. Система рубрик журнала позволяет печатать в нём самые разнообразные статьи: от академических исследований до актуальной публицистики.

В 1996 году журнал испросил благословения Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и получил его.

Весной 1999 года отмечалось 5-летие журнала и выход в свет его 20-го номера. Свои поздравления в адрес редакции прислали Патриарх Алексий II, митрополиты Нижегородский и Арзамасский Николай (Кутепов), митрополит Воронежский и Липецкий Мефодий (Немцов), епископы Верейский Евгений (Решетников) и Сергиевский Василий (Осборн), руководители синодальных отделов и православных учебных заведений, священники и миряне.

В редакционный совет входятили: епископ Саратовский и Вольский Лонгин (Корчагин), архимандрит Макарий (Веретенников), протоиерей Алексий Уминский, священник Алексий Тимаков, Владимир Легойда.

По состоянию на январь 2007 года, «Альфа и Омега» — это 400-страничный журнал, выходящий три раза в год тиражом 2300 экз. и распространяющийся по подписке на территории всех стран СНГ. Его читателями стали священники и активные миряне, работающие ради формирования подлинно церковного сознания у того поколения российских христиан, которое пришло в Церковь в последние десятилетия.

С января 2007 года журнал «Альфа и Омега» издаётся Издательским Домом «Фома», также издающим журнал «Фома».

К марту 2016 года усилиями портала «Православие и мир» был выложен полный электронный архив богословского альманаха «Альфа и Омега».

Ссылки

• [aliom.orthodoxy.ru/ Сайт журнала]
• [www.pravmir.ru/alfa-i-omega/ электронный архив]

Отрывок, характеризующий Альфа и Омега (журнал)

Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.