Елена Петровна Сербская

Княгиня Елена Петровна
Јелена Карађорђевић
Имя при рождении:	Принцесса Елена Карагеоргиевич
Дата рождения:	4 ноября 1884(1884-11-04)
Место рождения:	Цетине (Черногория)
Дата смерти:	16 октября 1962(1962-10-16) (77 лет)
Место смерти:	Ницца (Франция)
Отец:	король Пётр I Карагеоргиевич
Мать:	княгиня Зорка Черногорская
Супруг:	князь императорской крови Иоанн Константинович
Дети:	Сын: Всеволод Дочь: Екатерина
Награды и премии:	Российская империя: Королевство Сербия:

Елена Петровна (1884, Цетине, Черногория — 1962, Ницца, Франция) — супруга князя императорской крови Иоанна Константиновича, урожденная принцесса Сербская, дочь сербского короля Петра I из династии Карагеоргиевичей и принцессы Зорки Черногорской (1864—1890). Сестра короля Югославии Александра I, племянница великой княгини Милицы Николаевны и великой княгини Анастасии Николаевны.

Биография

Елена — единственная дочь короля Сербии Петра I из династии Карагеоргиевичей и Зорки Черногорской. Она была старшим ребёнком в семье. Мать умерла, когда девочке было шесть лет. Отец большую часть жизни проводил вне Сербии, подолгу находился в Швейцарии, Франции, Италии, Черногории. Елена, как и два младших брата Георгий и Александр, будущий король Югославии, жила и воспитывалась у своего деда по материнской линии, черногорского князя Николы Негоша.

Лишь в 1903 году её отец, принц-изгнанник, занял сербский престол. В своей внешней политике Пётр I ориентировался на Россию. Поэтому решил выдать свою дочь Елену за русского князя. Однажды, будучи в гостях у своей тётки Елены Черногорской, супруги итальянского короля Виктора Эммануила III, Елена Сербская познакомилась с князем императорской крови Иоанном Константиновичем, сыном великого князя Константина Константиновича.

Свадьба Елены и Иоанна Константиновича состоялась 21 августа 1911 года в Большом Петергофском дворце. Невеста была в русском платье из серебряной парчи, но без серебряной короны, так как жених не был великим князем. У них родилось двое детей:

• Всеволод (1914—1973);
• Екатерина (1915—2007).

В ходе Балканских войн организовала в России санитарный отряд для Сербии, который прибыл вместе с ней в Белград 15 (28) октября 1912 года. В Сербии она пробыла недолго (хотя успела немало потрудиться) и уже 24 ноября (7 декабря) 1912 года уехала в Санкт-Петербург.

В Советской России

В 1918 году, после захвата власти большевиками, Иоанн Константинович вместе с братьями Игорем и Константином были высланы в Вятку, затем в Екатеринбург, а потом, в мае 1918 года, сосланы в Алапаевск. Елена Петровна, хотя и не была арестована, отправилась вместе с мужем в ссылку, оставив детей на попечение свекрови. В июне 1918 года Елена Петровна покинула Алапаевск, направившись в Москву, надеясь добиться там освобождения мужа. В дороге, узнав, что её мужа и других ссыльных перевели на «тюремный режим», она приняла решение не ехать далее, оставаясь в Екатеринбурге и требуя от местных большевистских властей позволения разделить с мужем тяготы тюремного заключения.

Дабы хлопоты Елены Петровны не помешали расправиться с собранными на Урале Романовыми, уральские большевики приняли решение арестовать Елену Петровну, что и было сделано в Екатеринбурге 7 июля 1918 года под предлогом попыток установить ею связь с содержащейся в доме Ипатьева в Екатеринбурге царской семьёй. В ночь с 17 на 18 июля Иоанна Константиновича и его братьев живыми сбросили в шахту под Алапаевском и забросали гранатами. В конце июля 1918 года арестованная Елена Петровна была перевезена в Пермь. В судьбу принцессы вмешались сербское и норвежское (свекровью Елены Петровны была великая княгиня Елизавета Маврикиевна, урождённая немецкая принцесса, которая на тот момент уже находилась с детьми Елены Петровны в Норвегии и хлопотала за свою невестку) посольства, под их давлением в ноябре 1918 года Елена Петровна была переведена в Москву.

Врач С. Мицкевич дал своё заключение: «Мною констатирован у неё психоневроз в стадии тяжелого психического угнетения… с приступами острой тоски, с мыслями о самоубийстве… Дальнейшее заключение может ухудшить её психическое состояние и довести до тяжелой душевной болезни». 2 декабря 1918 года Президиум ВЦИК постановил передать её норвежскому посольству и «не препятствовать её выезду из пределов РСФСР».

Последние годы

После освобождения Елене Петровне удалось перебраться в Стокгольм, куда переехали её свекровь и дети. Детей она увезла в Сербию, затем некоторое время жила с ними во Франции, а потом переехала в Англию, где сын и дочь могли получить хорошее образование. Она настолько возненавидела Россию, что не пожелала, чтобы её дети учили русский язык.

Скончалась Елена Петровна 16 октября 1962 года в Ницце.

Благотворительная деятельность

В годы Первой Балканской войны был организован лазарет Её королевского высочества княгини Елены Петровны, финансировавшийся на средства княгини и её супруга. Прибыв в Сербию 5 (28) октября 1912 года, лазарет разместился во Вранье и действовал во время Первой и Второй войн.

В Белграде, по инициативе супруги русского посланника Александры Павловны Гартвиг, был открыт приют-ясли, который позднее был преобразован в приют военных сирот. К марту 1914 года там на полном обеспечении находилось 80 сирот. Средства выделяли Санкт-петербургское Славянское благотворительное общество, Совет детских приютов Ведомства учреждений императрицы Марии, Священный синод, частные благотворители. Приют находился под покровительством Елены Петровны.

Во время Первой мировой войны Елена Петровна организовала на свои средства санитарный поезд и по примеру многих других женщин из Царской семьи отправилась на фронт. К ней присоединилась дочь великого князя Павла Александровича — Мария Павловна-младшая.

Награды

• 1906 год: За помощь в трудах милосердия в период русско-японской войны императрица Мария Федоровна пожаловала её королевскому высочеству княжне Елене Петровне знаки отличия Красного Креста 1-й степени;
• 1911 год: орден Св. Екатерины;
• 1913 год: сербский орден «Крест Милосердия»;
• 1915 год: Георгиевская медаль 4-й степени «За самоотверженную деятельность в качестве сестры милосердия при лазарете Мраморного дворца в Истербурге в августе 1914 г.»

Литература

1. Гавриил Константинович, вел. кн. В Мраморном дворце. — СПб., 1993.
2. Григорян В. Г. Биографический справочник. — М.: АСТ: Астрель: Хранитель, 2007. — ISBN 5-17-038050-X
3. Думин С. В. Романовы. Императорский дом в изгнании. — М.:Захаров-АСТ, 1998.
4. Пчелов Е. В. Романовы. История династии. — М: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. — С. 409—412. — 494 с. — 3000 экз. — ISBN 5-224-01678-9.

Ссылки

• [pages.prodigy.net/ptheroff/gotha/russia.html Романовы на сайте Gotha]
• [pages.prodigy.net/ptheroff/gotha/yugoslavia.html Карагеоргиевичи на сайте Gotha]

Отрывок, характеризующий Елена Петровна Сербская

Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.