Зарудный, Александр Сергеевич

Александр Сергеевич Зарудный<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр юстиции Временного правительства России
25 июля (7 августа) 1917 — 2 (15) сентября 1917
Глава правительства:	Александр Фёдорович Керенский
Предшественник:	Иван Николаевич Ефремов
Преемник:	Александр Алексеевич Демьянов
Рождение:	Царское Село, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Смерть:	Ленинград, СССР
Отец:	Сергей Иванович Зарудный
Мать:	Зоя Александровна
Партия:	Трудовая народно-социалистическая партия
Образование:	Училище правоведения
Профессия:	юрист
Деятельность:	адвокат, прокурор
Награды:

Алекса́ндр Серге́евич Зару́дный (19 [31] августа 1863, Царское Село — 30 ноября 1934, Ленинград) — российский адвокат, политический деятель. Министр юстиции Временного правительства (1917).

Семья

• Отец — Сергей Иванович Зарудный (1821—1887) — сенатор, тайный советник, один из главных деятелей судебной реформы 1864 года.
• Мать — Зоя Александровна.

У Александра Зарудного было семеро братьев и сестёр, в том числе:

• Екатерина Сергеевна Зарудная-Кавос (1861—1917), художница;
• Сергей Сергеевич Зарудный. Был выслан в Сибирь на три года в 1887 по делу о покушении террористической фракции партии «Народная воля» на императора Александра III. По этому делу арестовывался и А. С. Зарудный, однако был осводожден за недостаточностью улик. Сын С. С. Зарудного Богдан-Александр Зарудный (28.04.1890-08.02.1918) — украинский политический и государственный деятель, один из основателей и членов ЦК Украинской партии социалистов-революционеров, член Украинской Центральной Рады, генеральный секретарь (министр) земельных дел Генерального Секретариата (правительства) Украинской Народной Республики (21.12.1917- 16.01.1918), зверски убит красногвардейцами Муравьева в первый день занятия ими Киева.

Образование, работа в прокуратуре и министерстве юстиции

Окончил Училище правоведения (1885), начал служебную деятельность помощником секретаря Петербургского окружного суда. В апреле 1887 был арестован вместе с младшим братом Сергеем по делу о покушении на Александра III, при обыске у него была найдена нелегальная литература. Неделю провёл в доме предварительного заключения, затем освобождён из-за недостатка улик (следствие не смогло доказать ни его связей с террористами, не намерения распространять найденную литературу). В результате ему было вменено в наказание пребывание под стражей.

В 1887—1888 находился в заграничном отпуске. В 1888—1891 работал в министерстве юстиции. С 1891 служил в органах прокуратуры в провинции (Кременчуг, Полтава, Петрозаводск), в 1895—1900 — товарищ прокурора Петербургского окружного суда. Его коллега по прокуратуре С. В. Завадский отмечал честность и высокую эмоциональность Зарудного:

Бескорыстнейший идеалист, добрый и отзывчивый человек, хороший, но несколько медлительный работник, он обладал головою, способной вскипать не хуже самовара.

В 1900—1902 служил в юрисконсультской части министерства юстиции. Завершил службу в чине статского советника, был награждён орденами св. Станислава 2-й степени и св. Анны 3-й степени.

Адвокатская деятельность

С 1902 — присяжный поверенный Петербургской судебной палаты. Принадлежал к так называемой «молодой адвокатуре», занимавшейся политической защитой в разных городах России и оппозиционно настроенной по отношению к царскому режиму. Участвовал в защите обвиняемых по таким громким делам как процессы якутских ссыльнопоселенцев (1904; «романовское дело» — о вооружённом протесте против действий администрации), Боевой организации эсеров (1905), лейтенанта П. П. Шмидта и других участников восстания на Черноморском флоте (1906), Петербургского совета рабочих депутатов (1906), о подготовке покушения на Николая II (1907). Кроме того, участвовал в «литературных процессах», защищая писателей, издателей, журналистов, привлекавшихся к ответственности за критику существовавших порядков. Во время «романовского дела» доказывал законность неповиновения незаконным действиям властей, рассматривая такой протест как необходимую оборону. В своей защитительной речи фактически солидаризировался со своими подзащитными:

Со всем убеждением, на которое я только способен, со всей моей верой в конечное торжество добра, со всей моей беспредельной любовью к Родине я прошу присоединить и мою подпись к протесту от 18 февраля.

Особую известность Александр Зарудный как адвокат получил во время «дела Бейлиса» в 1913. По словам адвоката А. А. Демьянова, Зарудный

был душой этого процесса и вряд ли без Зарудного мог пройти так блестяще этот процесс, несмотря на речи Маклакова, Грузенберга и других. Зарудный взял на себя труднейшую задачу, требовавшую огромного труда и эрудиции: доказать, что по учению самих евреев никаких ритуальных убийств совершенно быть не может. Он произнёс прекрасную речь, но весь блеск его защиты заключался в реплике гражданским истцам, когда он, отвергая их доводы и ссылаясь на Талмуд и другие религиозные книги еврейства, показал, как глубоко изучил он свой предмет, свою находчивость и блеск в реплике.

Также Демьянов вспоминал, что

Зарудный, как адвокат, всегда знал дело, которое ему поручали, до тонкости. В этом отношении он был добросовестнейшим поверенным. В интересах своего подзащитного он доходил до тонкости; всё принимал в расчёт, изучал состав присяжных заседателей и принимал в расчёт характер судей, всегда знал, как повернуть защиту и что будет говорить. Я всегда считал Зарудного одним из лучших наших уголовных защитников. Зарудный никогда не стремился к рекламе. Мало того, он даже не интересовался, чтобы о речах его давали отчёт в газетах, или чтобы речь была напечатана даже тогда, когда она имела политическое значение.

По словам юриста Б. С. Утевского,

Зарудный был скромным в жизни, лишённым честолюбия человеком. Он не гнался за гонорарами, не думал о заработке и весь отдавался защите на политических процессах. Мне вспоминаются судебные заседания по политическим делам, в которых лидером защиты был Зарудный и в которых мне приходилось участвовать на скромных ролях. К словам Зарудного мы все прислушивались. Уважением он пользовался и у старых адвокатов. Он производил сильное впечатление на присяжных заседателей.

Политический деятель

С марта 1917 Зарудный участвовал в деятельности Трудовой группы, в июле того же года объединившейся с народными социалистами в Трудовую народно-социалистическую партию. В марте 1917 был назначен товарищем министра юстиции, активно участвовал в деятельности Комиссии по пересмотру Судебных уставов 1864, задачей которой был возврат законодательства к либеральным традициям судебных реформ. В июне того же года ушёл в отставку. Входил в состав группы специалистов Особого совещания Временного правительства по подготовке проекта Положения о выборах в Учредительное собрание, в июле 1917 в течение нескольких дней был старшим председателем Петербургской судебной палаты.

Входил в третий (второй коалиционный) состав Временного правительства как представитель Трудовой народно-социалистической партии. Курировал следствие по делу членов партии большевиков, обвинённых в государственной измене, организации восстания и шпионаже в пользу Германии. Настаивал на скорейшем аресте скрывшегося от следствия В. И. Ленина, однако большой активности в борьбе с большевиками не проявлял. Во время его руководства министерством были освобождены из-под стражи Л. Б. Каменев, А. В. Луначарский, А. М. Коллонтай и другие видные деятели большевистской партии. Дал военному министру и министру внутренних дел разрешение на время войны не допускать и закрывать собрания и съезды, которые могли представлять опасность в военном отношении. Из-за своей эмоциональности вступал в конфликты с подчинёнными. По словам А. А. Демьянова,

зная его самостоятельность мнений и нетерпимость, я был уверен, что министром он долго не пробудет. Так оно и вышло.

После отставки с поста министра, в сентябре 1917 участвовал в Демократическом совещании, выступал с критикой слабости Временного правительства, был сторонником коалиции социалистических и либеральных политических сил, демонстрировал своё неприятие личной власти, в том числе и своего давнего друга А. Ф. Керенского. Искренняя и лишённая политического расчёта речь Зарудного была использована большевиками для критики в адрес Временного правительства.

Деятельность в советское время

В советское время Зарудный отошёл от политической деятельности. Был членом Президиума коллегии адвокатов в Ленинграде и юрисконсультом ленинградского отделения Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Участвовал в защитах по уголовным делам. Занимался педагогической деятельностью, читал лекции на историко-революционные и юридические темы в различных городах страны. В 1933 по ходатайству Общества политкаторжан ему была назначена персональная пенсия.

Награды

• орден св. Станислава 2-й степени;
• орден св. Анны 3-й степени.

Литература

• Звягинцев А. Г., Орлов Ю. Г. В эпоху потрясений и реформ. Российские прокуроры. 1906—1917. — М., 1996.
• Варфоломеев Ю. В. Зарудный: юрист и общественный деятель. — Саратов, 2002.

Ссылки

• [www.sgu.ru/files/nodes/9871/6.pdf Александр Сергеевич Зарудный, сын С. И. Зарудного]. Саратовский университет. Проверено 17 декабря 2012. [www.webcitation.org/6D2NCH9RZ Архивировано из первоисточника 20 декабря 2012].
• Зарудный Александр Сергеевич // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>

Отрывок, характеризующий Зарудный, Александр Сергеевич

В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.