Калачёвский район

Не следует путать с Калачеевским районом.

Калачёвский муниципальный район

Герб Флаг
Страна	Россия Россия
Статус	муниципальный район
Входит в	Волгоградскую область
Включает	1 городское поселение; 12 сельских поселений
Административный центр	город Калач-на-Дону
Дата образования	1928
Глава муниципального района	Харитоненко Петр Николаевич
Глава администрации	Тюрин Сергей Александрович
Председатель районной Думы	Харитоненко Петр Николаевич
Официальный язык	русский
Население (2016)	↘54 461 (2,14 %, 1-е место)
Плотность	12,89 чел./км²
Национальный состав	русские, украинцы
Конфессиональный состав	православные
Площадь	4225,33 км²
Часовой пояс	MSK (UTC+3)
Телефонный код	+7 84472
Код автом. номеров	34
ОКАТО	[classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=18216000 18 216 000]

Калачёвский муниципа́льный райо́н — муниципальное образование в Волгоградской области.

Административный центр — город Калач-на-Дону.

География

Полезные ископаемые

На территории района разведано несколько месторождений твердых полезных ископаемых.

Климат

Резко-Континентальный

Гидрография

Район располагается по обе стороны Цимлянского водохранилища, вдоль которого — прекрасные места для отдыха, охоты, рыбной ловли.

Природа

На территории района находится памятник природы Ирисовый.

История

Калачёвский район учрежден Постановлением Президиума ВЦИК 23 июня 1928 года в составе Сталинградского округа Нижне-Волжского края. С 1934 года в составе Сталинградского края, с 1936 года — Сталинградской (Волгоградской) области.

До XVIII века

По имеющимся письменным и археологическим данным, первые люди на Дону появились 100-150 тыс. лет назад, об этом свидетельствуют орудия труда древнего человека, найденные археологами в различных уголках нашего края. Основными средствами существования древних людей были охота и собирательство. Люди этого времени уже умели пользоваться огнём, изготовлять несложные орудия труда из дерева, кости и разных пород камня. В поймах рек, богатых рыбой и дичью процветала охота и рыболовство, на плодородных землях зарождалось земледелие, а в засушливых солончаковых степях кочевое скотоводство.

Конец эпохи бронзового века совпадает с быстрым разложением родового строя, возникновением военных союзов. Дон был местом формирования одного из таких союзов — Киммерийского. С VII века до н. э. на Дону появляются скифы. В III веке до н. э. на Дон с востока пришли сарматы. С III века до н. э. на берегах реки Дона существовали несколько греческих колоний. Одна из них — Экзополис располагалась в районе современного Калача-на-Дону.

До IX века в донских степях кочевало гуннское население, а затем сюда проникли хазары, и в 834 году, на территории нынешнего Цимлянского водохранилища построили крепость Саркел. Хазары производили частые набеги на юго-восточные районы Руси и киевский князь Святослав в 965 году захватил крепость и на её месте основал славяно-русское поселение Белая Вежа. В XII веке население покинуло этот город из-за частых набегов половцев и печенегов.

Начиная с середины XII века русские летописи сообщают о присутствии на Дону бродников, которые иногда принимали участие в феодальных войнах русских князей, что нашло отражение в летописных источниках. В 1146 и в 1147 годах они дважды выступали на стороне черниговского князя Святослава Олеговича (сын Олега Святославича), который в союзе со своим братом, киевским князем Игорем II и Юрием Долгоруким, вёл борьбу против внука Мономаха — Изяслава Мстиславовича за «киевский стол». 21 апреля 1216 года в кровопролитной междоусобной битве на реке Липице, у города Юрьева-Польского бродники сражались на стороне владимиро-суздальской армии под командованием внуков Долгорукого — Ярослава и Юрия Всеволодовичей против новгородско-псковско-смоленско-ростовского войска под командой Мстислава Мстиславовича Удатного тогда князя новгородского и ещё одного внука Долгорукого — Константина Всеволодовича (согласно Воскресенской летописи, стр. 122).

В 1180 году бродники оказывали помощь болгарам в их войне за независимость от Византийской империи. Византийский историк и государственный деятель Никита Хониат (Акоминат), описывая в своей «Хронике», датированной 1190 годом, события той болгаро-византийской войны, так характеризует бродников: «те Бродники, презирающие смерть, ветвь русских». Наиболее многочисленная группа русского населения в степной полосе (приблизительно до конца XIII века именуемая бродниками), проживала в Приазовье и по Дону.

В XIII веке в результате нашествия монголо-татар, подонье вошло в состав Золотой Орды. В ходе монгольской экспансии XIII века и создания на пространствах Евразии Монгольского Улуса русское население Причерноморья было «мобилизовано» монгольской властью: обязано было поставлять легковооружённые конные части в монгольское войско и охранять границы Монгольской империи. В составе монгольской армии во время её похода в зарубежную Европу в 1241 году было много русских воинов.

Со второй половины XIV века начинается лавинообразный распад Джучиева Улуса, частью которого была Золотая Орда. С XIV века по берегам Дона и его притоков возникли казачьи городки, образовалась своеобразная самостоятельная «речная» казачья республика — Войско Донское, управлявшаяся избираемыми Войсковыми Кругами атаманами. Согласно исследованиям В. В. Мавродина, Н. М. Волынкина, Б. Д. Грекова и ряда других историков, непосредственными предками и предшественниками казаков являлось славянское население Причерноморья, в том числе бродники (жившие в основном у бродов через реку Дон). Самыми древними из казачьих городков на территории Калачевского района являются станица Голубинская (в древности — городок Голубые) и станица Пятиизбянская (Пять изб). Судя по имеющимся письменным свидетельствам, их возраст составляет 400-500 лет.

Вольные казаки Дона первоначально несли службу русским государям на договорных началах за денежную и натуральную плату (оружие, порох, свинец и т. д.), дипломатические сношения с ними велись через Посольский приказ. Хотя казаки, ещё со времен царствования Ивана IV Грозного, участвовали на стороне царских войск в войнах и в политической жизни Русского царства. Однако российское самодержавие, начиная с XVI века, проводило в отношении казачества все более активную политику, направленную на включение его в систему монархической государственности. Казачество этому всячески сопротивлялось. Именно этим объясняются народные восстания казаков, включая разинское, булавинское, да и пугачёвское, которые затронули и наш край.

XVIII век

Наиболее жестко повёл себя с казаками Петр I. Он практически полностью лишил их самостоятельности, вследствие чего казаки под предводительством К.А. Булавина, И.Ф. Некрасова и др. восстали против царского правительства. 8—9 апреля 1708 года у городка Паншин повстанцы разбили трехтысячный отряд черкасского атамана Л. М. Максимова, а у 9 сентября 1708 года у городка Голубые. 9 мая 1708 Булавина избрали атаманом Войска Донского. Для подавления восстания Пётр I направил карательную армию под командованием князя В. В. Долгорукова, основу которой составляла дворянская конница (свыше 33 тыс. чел.), которой при поддержке верных царю казачьих старшин и калмыцких тайш восстание было подавлено. После чего атаман Некрасов И.Ф. (уроженец городка Голубые) увёл верных ему казаков с семьями на Кубань. Царскими карателями практически все население казачьих городков по Дону выше Пяти изб было истреблено от мала до велика, уцелевшие разбежались.

Вскоре после поражения Булавинского восстания (которое как раз было спровоцировано вмешательством царского правительства в дела казаков) в начале XVIII века, а именно в 1721 году, Петр I единоличным решением передал ведение дел, касающихся взаимоотношений с Доном и другими казачьими обществами, из Посольского приказа в Военную коллегию, казачество было приобщено к государственной системе управления имперского типа, автономность казачьего управления была ликвидирована. Войсковые атаманы стали наказными (то есть назначаемыми царем). В числе других были наказными атаманами три казака станицы Пятиизбянской: Денисов Андриан Карпович (1818—1821); Граббе Павел Христофорович (1862—1875) и последний наказной войсковой атаман Войска Донского — Граббе Михаил Николаевич (1916—1917).

В последующем казаки верою и правдою служили монархии, участвовали практически во всех войнах, которые вела Россия в XVIII—XX веках. Прославили себя и наш край военными подвигами казаки Денисовы: генерал-лейтенант Денисов Андриан Карпович, генерал от кавалерии Денисов Федор Петрович, генерал-майор Денисов Василий Тимофеевич, бригадир Денисов Илья Федорович, генерал-майор Денисов Карп Петрович, генерал-майор Денисов 4-й Логин Карпович и генерал-майор Денисов 8-й Петр Тимофеевич. Немало сделали для нашей страны храбрые воины и талантливые военачальники генерал от кавалерии Орлов-Денисов Василий Васильевич, генерал-лейтенант Орлов-Денисов Фёдор Васильевич, а также тысячи других казаков.

Вместе с тем, несмотря на верную службу, царское правительство далеко не всегда считалось с интересами казаков. Например, в конце XVIII века когда потребовалось создать укрепления на Кубани вдоль Кавказской линии, императрицей Екатериной II было принято решение переселить туда донских казаков. Это вызвало резкое недовольство в казачьей среде. Более половины станиц под разными предлогами отказались выполнить императорский указ, а пять станиц, располагавшихся, в том числе и на территории современного Калачевского района, открыто восстали. Только посылка регулярных войск позволило усмирить бунтующих казаков. Правительство отказалось от идеи массового переселения казаков на Кубань, ограничившись посылкой только одной тысячи семей из станиц Кобылянской, Нижне-Чирской, Верхне-Чирской, Пятиизбянской и Есауловской, оказавшим наибольшее упорство при волнениях. К этим же станицам присоединена была ещё Глазуновская, для усмирения которой посылался особый отряд.

В XVIII—XIX веках качественный состав населения нашего края стал меняться. В связи с появление казаков-дворян, которым за службы и воинскую доблесть цари стали жаловать земли и крепостных крестьян, на Дону стали появляться слободы, в которые переселялись крестьяне и Малороссии. Так появились в нашем крае слободы Мариновка, Карповка (кстати, последняя названа в честь её владельца Денисова Карпа Петровича). Крестьянские селения в округе основывались графами Денисовыми, графами Орловыми-Денисовыми, Чернозубовыми и некоторыми другими дворянами. Крестьянские селения были расположены одиночно, иногда небольшими группами среди собственно казачьих земель.

XIX век

С середины XIX века общественные отношения на Дону все более капитализировались, а система управления все ближе приближалась к общеимперской. В наших местах появились так называемые торговые казаки, которые за определенные деньги откупались от военной службы и занимались только предпринимательской деятельностью. К таким людям относились купцы первой гильдии Парамоновы, занимавшейся хлебной и иной торговлей и державшие в Калаче пристань. Одновременно происходила и пролетаризация казачества, что в последующем отразилось на расстановке сил в период Гражданской войны. В этот период население округа быстро росло. В 1858 году на его территории уже проживало 145,3 тыс. чел. обоего пола, из них 72,6 — мужского пола, дворян — 1 738, казачьего сословия — 132 895, вышедших из крепостной зависимости крестьян — 15 315 чел.

В 1885 году в Донском крае была проведена реформа окружного управления, в результате которой были созданы окружные управления во главе с окружными атаманами, выполнявшими административно-полицейские и военно-мобилизационные функции. В конце 1880-х годов Российским правительством была продолжена нормотворческая работа по усилению полицейского надзора за жителями крупных населённых пунктов Донского края. 25 ноября 1888 года глава государства утвердил Положение Военного совета «Об учреждении должностей полицейских приставов в станице Нижне-Чирской и хуторе Калач Второго Донского округа и в станице Константиновской Первого Донского округа Области Войска Донского».

XX век

К началу Первой мировой войны, у большинства казаков ещё сохранился старинный образ жизни и уклад, особенно у старообрядцев, которых в округе насчитывалось 57 500 из 322 000 всего населения. Вместе с тем в Калаче, который с вводом в строй Царицынско-Донской железной дороги уже стал в своем развитии на капиталистические рельсы, уже наблюдалось резкое классовое расслоение, порождавшее социальные конфликты. Среди местных рабочих росли революционные настроения, которые подогревались революционными организациями г. Царицына.

С учётом сказанного советская власть сравнительно легко была провозглашена 23 января 1918 года в Калаче и на территории современного Качевского района при поддержке рабочих, казаков-фронтовиков и слободского крестьянства. Однако представители новой власти, не доверявшие казачеству и считавшими его реакционным, стало проводить жесткую политику по подавлению его верхнего слоя и «рассказачивания» основной массы. Уже декретом СНК от 10 ноября 1917 года казачество было ликвидировано в правовом отношении, а некоторые деятели новой власти, такие как Троцкий и Свердлов предпринимали усилия и по физическом уничтожению казачества. В казачьи станицы посылались красногвардейские отряды, которые грабили и расправлялись с недовольными.

Вследствие недальновидной политики советских властей настроение казаков к весне 1918 года стало меняться, они стали переходить в лагерь контрреволюционеров. В задонских станицах и хуторах полковниками Макаровым Г. Е. (уроженцем и бывшим атаманом Голубинской станицы) и Мамонтовым К. К. др. стали формироваться белоказачьи партизанские отрады. 8 мая белоказаки перешли в наступление, отряд полковника Макарова на Калач, полковника Якушева на станицу Качалинскую, а полковник Греков на станцию Лог. В ночь на 9 мая макаровцы заняли Калач. Начались репрессии.

Однако во второй половине мая 1918 года из Донбасса под давление немецких войск стали отступать части красных 5-й и 6-й Украинских армий, возглавляемые К. Е. Ворошиловым. Несмотря на препятствия, которые чинили им немцы и белоказаки, они все-таки прорвались в осажденный белыми Царицын. Это существенно увеличило силы его защитников. И позволило уже в конце июля того же года перейти в наступление. В результате чего Калач и прилегающие к нему территории 29 июля 1918 были заняты красными войсками. Однако в дальнейшем борьба продолжалась с переменным успехом, и Калач и его окрестности ещё несколько раз переходили из рук в руки. Зимой 1920 года белоказачья Донская армия была разгромлена красными войсками, и 5 января 1920 года Калач и прилегающие к нему территории вновь стали советскими.

С окончанием Гражданской войны была продолжена политика «расказачивания», уже 25 марта 1920 года был издан декрет Совета Народных Комиссаров РСФСР, в соответствие с которым казачьи станицы приравнивались к волостям, на казачьи области распространялись все действующие законы Советской власти, особое землеустройство ликвидировалось. В этой связи уже к концу 1920 года были перераспределены земельные, лесные и сенные угодья Пятитиизбянской и Голубинской станиц и Мариновской, Бузиновской, Карповской волостей, а также земель помещиков Денисовых и Голубинцева. Советскими властями на контролируемой территории была осуществлена национализация собственности, жестко проведена продразвёрстка. В результате зерна у хлеборобов осталось мало, некоторым не хватило даже для посева, осложнила положение небывалая засуха 1920—1921 годов. Средняя урожайность в эти годы в регионе составила 0,8—0,9 ц с га. Среднегодовой валовый сбор всех хлебов в 1921 году достиг только 5 % довоенного валового урожая. На Дону начался голод. Правительство Советской России и местные власти пытались исправить положение, но это им долго не удавалось сделать. В 1924 году валовый сбор зерна составил всего 1,2 % от 1916 года. Только к 1926—1927 годам урожайность зерновых достигла довоенного уровня.

В 1929 году в районе началась коллективизация, и уже к январю 1930 года в Калачевском районе насчитывалось уже 35 колхозов, в которых состояла большая часть населения хуторов, станиц и слобод. Одновременно с коллективизацией шло раскулачивание. Ещё в 1929 в Калаче была создана РОК (районная особая комиссия по ликвидации кулацких хозяйств). Кулаком объявлялся каждый зажиточный крестьянин, а порою и не очень зажиточный. Ликвидация «кулачества» как класса окончательно завершилась на территории Калачевского района в 1935—1936, когда более одной тысячи семей «кулаков» были отправлены в ссылку, или так называемые спецпоселения на территории района (спецпоселок «8 Марта»).

В колхозах же первый урожай 1930 показал неэффективность новой системы. Ни один колхоз района не смог выполнить план сдачи хлеба государству. Но курс на образование колхозов был определен жестко. Главной причиной нежелания трудиться в колхозе было постоянное увеличение плана сдачи хлеба государству, а так как колхозник работал только за трудодни, не получая на них ни зерна, ни денег, то его заинтересованность в результате труда резко падала. 1931 год явился последним благоприятным годом для колхозников, в этом году состоялась последняя ярмарка в Калаче, последний год частной торговли. Следующий год был засушливым, неурожайным. У кого из колхозов остался запас зерна с прошлого года, те посеяли, однако в 1933 году все зерно, что было собрано, колхозами сдано государству. Вновь колхозники ничего не получили по заработанным трудодням. Наступил страшный голод.

Только к 1935 году колхозы в Калачевском районе окрепли, получив от государства трактора, ссуду, акты о передаче в собственность земли. Практически все 37 колхозов Калачевского района изменили своё первоначальное название. Для помощи колхозам в ремонте техники, обработке полей, уборке урожая в Калачевском районе появились 3 машинно-тракторные станции (МТС): Советская, Ляпичевская и Голубинская.

Население района к началу войны составляло 31 036 человек, райцентра — 7 046 человек. Район был сельскохозяйственный, зернового направления. В нём было 36 колхозов, 121 единоличное крестьянское хозяйство. Наиболее крупные предприятия района: судоремонтные мастерские Доно-Кубанского речного пароходства, ремонтно-механические мастерские, лесопилка Калачевской судоремонтной мастерской, артели по швейному производству, по ремонту обуви, рыбозавод, механическая зернодробилка, механическая мельница, 2 хлебопекарни, типография районной газеты, 3 машинно-тракторные мастерские, 10 электростанций. В районе было также 53 школы, 3 больницы, 6 учреждений амбулаторно-поликлинической помощи, районный Дом культуры, 9 изб-читален, 26 клубов сельсоветов, 41 библиотека, 3 типографии.

Великая Отечественная война

Начало войны в июне 1941 года нарушило налаженную жизнь. 17 июля 1942 года передовые части 6-й немецкой полевой армии вышли к реке Чир и завязали бои с частями 62-й и 64-й армиями. Так начались бои в Большой излучине Дона на дальних подступах к Сталинграду, одно из величайших сражений в Великой Отечественной войне. В этих боях участвовали к 22 июля с немецкой стороны 18 дивизий, насчитывавших 250 тысяч человек боевого состава, около 740 танков, 7,5 тысяч орудий и миномётов Войска 6-й полевой армии поддерживали до 1200 самолётов. Войска Сталинградского фронта к 22 июля имели 16 дивизий (187 тысяч человек, 360 танков, 7,9 тысяч орудий и миномётов, около 340 самолётов).

Несмотря на упорное сопротивление советских войск 1 сентября 1942 года Калач был оккупирован гитлеровцами, однако к 23 ноября того же года город и территория района были освобождены от гитлеровцев. В этот же день у хутора Советского части 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта под командованием генерал-майора А. Г. Кравченко и 4-го мехкорпуса Сталинградского фронта под командованием генерал-майора В. Т. Вольского соединились, замкнув кольцо окружения вокруг 330-тысячной группировки фашистов под Сталинградом. К 2 февраля 1943 окруженная группировка врага была уничтожена.

В ходе наступательной и оборонительной операций на территории района погибли десятки тыс. бойцов и командиров. Однако на сегодняшний день в районе в 32 братских могилах похоронено только 4000 советских воинов. Самая большая братская могила в центре Калача на пл. Павших Борцов, в ней похоронены более 1260 освободителей калачевской земли. Сразу же после завершения военных действий началось восстановления разрушенных войной домов и предприятий. Война нанесла огромный ущерб хозяйству района, унесла жизнь и здоровье многих его жителей. Всего за годы войны в ряды Красной Армии Калачевским военкоматом было призвано около 10 тысяч калачевцев, более 3600 из них не вернулись домой. За мужество, подвиги, отвагу многие калачевцы награждены орденами и медалями. Звания Героя Советского Союза удостоены Виктор Арсентьевич Суздальский, Иван Дмитриевич Семенов, Михаил Захарович Петров (посмертно), стали кавалерами трех орденов Славы — А. И. Лебедкин, А. П. Голиков.

После войны

После окончания войны с большим размахом развернулось строительство Волго-Донского судоходного канала, Калаче на Дону находился штаб этой грандиозной стройки. Его постройка в 1952 году позитивно повлияла на развитие всех сторон жизни Калачевского района. Во-первых, увеличилось транспортное значение Волги и Дона. Во-вторых, открыло широкие перспективы для орошения и обводнения прилегающих территорий, в зоне Цимлянского водохранилища было создано несколько оросительных систем. В третьих, создало условия для увеличения рыбных богатств. В четвёртых, вдоль трассы канала появились новые благоустроенные поселки и т. д. На строительстве канала проявили себя молодые калачевцы — Виктор Штиглиц, Александр Корытин и др.

В 1960—1980-х годах века продолжилось прогрессивное развитие Калачевского района. В эти годы его промышленность давала более половины всего валого продукта района. Продукция заводов — металлопроволочного и металлоконструкций, судостроительно-судоремонтного и авторемонтного, мостовых железобетонных конструкций и других — приносила славу и известность нашему городу по всей стране и даже за рубежом. На полную мощность работали, выдавая вкусную продукцию, хлебозавод и мясокомбинат, молочный и рыбозаводы.

В пору колхозно-совхозного расцвета, который пришелся на 1970—1980-е годы, Калачёвский район являлся признанным лидером в области в сельскохозяйственном производстве. По производству зерна, молока, мяса, овощей калачевцы занимали первое место в области. Район получал валовой сбор зерна до 280 тысяч тонн, овощей — до 50 тысяч тонн. Калачевское стадо насчитывало более 40 тысяч голов, в том числе 11675 коров, от которых получали до 10 тысяч тонн мяса и 35 тысяч тонн молока. Овощеводы получали урожаи по 600-700 ц овощей с гектара — это урожаи поистине мирового уровня. Всей стране было известно имя «Волго-Дон» — сначала совхоза, а потом совхозного объединения. «Волго-Дон» — это были высочайшие результаты труда. Более тридцати лет хозяйством руководил дважды Герой Социалистического Труда Виктор Иванович Штепо.

В этот период стали Героями Социалистического Труда — С. П. Калмычкова, С. С. Бувашов, 3.И. Яковлева, В. Ф. Попов, А. И. Петручена, А. П. Соколов, лауреатами Государственной премии В. Я. Стенковой, М. Г. Назаров. За самоотверженный труд с 1965 по 1991 годы более 1000 механизаторов, доярок, скотников, специалистов награждены орденами и медалями. В. Ф. Попов, В. И. Штепо были избраны депутатами Верховного Совета СССР, молодая трактористка Мария Пронина — депутатом Верховного Совета РСФСР. В 1960—1980-х годах почетное звание «Заслуженный работник Российской Федерации» присвоено 27 учителям, врачам, работникам культуры и сельского хозяйства. Более тысячи калачевцев награждены правительственными наградами. В городе Калаче-на-Дону вырос и живёт замечательный русский писатель, лауреат Государственной премии Борис Петрович Екимов, автор более 20 книг прозы. Его произведения печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Наш современник», переведены на многие иностранные языки, по ним сняты телевизионные и художественные фильмы.

В настоящее время в связи с кризисными явлениями, охватившими страну в 1990-х годах, Калачёвский район, как и вся страна, переживает трудные дни. Многие предприятия утратили свои позиции и снизили выпуск товаров и услуг, но благодаря усилиям калачевцев жизнь в районе не угасает. За последние годы промышленные предприятия Калача-на-Дону начинают медленно восстанавливать своё производство. Некоторые фермеры сумели стать настоящими хозяевами и ведут рентабельное производство. В первую очередь это бывшие «волгодонцы» А. В. Штепо, А. И. Кузменко, А. Б. Колесниченко, Н. Н. Олейников и другие.

20 января 2005 года в соответствии с Законом Волгоградской области № 994-ОД район наделён статусом муниципального района. В его составе образованы 13 муниципальных образований: 1 городское и 12 сельских поселений.

Население

Численность населения
1989	2002	2009	2010	2011	2012	2013
53 058	↗62 228	↘61 635	↘58 524	↘58 523	↘57 773	↘56 961
2014	2015	2016
↘56 105	↘55 222	↘54 461

10 000

20 000

30 000

40 000

50 000

60 000

70 000

2011

2016

Урбанизация

В городских условиях (город Калач-на-Дону) проживают 45.43 % населения района.

Муниципально-территориальное устройство

В Калачёвском районе 47 населённых пунктов в составе одного городского и 12 сельских поселений:

№	Городское и сельские поселения	Административный центр	Количество населённых пунктов	Население	Площадь, км2
1	Калачёвское городское поселение	город Калач-на-Дону	2	↘24 846	74,21
2	Береславское сельское поселение	посёлок Береславка	2	↘4804	291,15
3	Бузиновское сельское поселение	хутор Бузиновка	3	↘987	301,99
4	Голубинское сельское поселение	станица Голубинская	6	↘1419	620,75
5	Зарянское сельское поселение	посёлок Заря	2	↘1013	83,63
6	Ильевское сельское поселение	посёлок Ильевка	4	↘4182	468,46
7	Крепинское сельское поселение	посёлок Крепинский	4	↘1618	544,32
8	Логовское сельское поселение	хутор Логовский	3	↘2934	224,92
9	Ляпичевское сельское поселение	хутор Ляпичев	5	↘2515	361,24
10	Мариновское сельское поселение	село Мариновка	3	↘1747	299,05
11	Приморское сельское поселение	хутор Приморский	3	↘966	186,80
12	Пятиизбянское сельское поселение	хутор Пятиизбянский	6	↘1312	613,29
13	Советское сельское поселение	посёлок Волгодонской	4	↗6118	155,52

Транспорт

Автомобильные дороги

На территории района пролегает:

• автомагистраль E 40—М21 «Волгоград—Кишинёв»
• трасса А153 «Волгоград—Мариновка»

Известные люди

• Игнат Некрасов (около 1660—1737) — активный участник Булавинского восстания 1707—1709 годов, один из ближайших сподвижников Кондратия Афанасьевича Булавина. Родился в станице Голубинской.
• Денисов, Андриан Карпович (1763—1841) — Генерал-лейтенант казачьего войска, походный атаман Всевеликого Войска Донского. Родился в станице Пятиизбянской.
• Денисов, Василий Тимофеевич (1777—1822) — генерал-майор, российский командир эпохи наполеоновских войн. Родился в станице Пятиизбянской.
• Денисов, Карп Петрович (1731—?) — Генерал-майор казачьего войска, участник боёв против Емельяна Пугачёва под Царицыным. Родился в станице Пятиизбянской.
• Денисов, Святослав Варламович (1878—1957) — генерал-лейтенант генерального штаба. участник Первой мировой войны и Гражданской войны. Один из лидеров Белого Движения на Юге России.
• Денисов, Фёдор Петрович (1738—1803) — граф, генерал от кавалерии, кавалер ордена св. Георгия 2, 3 и 4-й степеней. Родился в станице Пятиизбянской.
• Голубинский, Дмитрий Михайлович (1880—1958) — советский актёр театра и кино. Народный артист Украинской ССР (1947). Лауреат Сталинской премии (1952).
• Зотов, Степан Андреевич (1882—1938) — Советский военачальник, комкор. Родился в хуторе Малоголубинском.
• Кучеров, Николай Матвеевич (1879—1923) — генерал-майор. Участник Русско-японской, Первой Мировой и Гражданской войн. Родился в станице Пятиизбянской.
• Макаров, Георгий Емельянович (1883—1958) — генерал-майор. Участник Первой Мировой и Гражданской войн. В Гражданскую войну возглавил одно из самых массовых восстаний на Дону против Советской власти. Родился в станице Голубинской.
• Мохов, Евгений Алексеевич (род. 1951) — генерал-майор полиции, доктор юридических наук, профессор. Родился в хуторе Ляпичев.
• Никулин, Владимир Степанович — генерал-майор. Родился в станице Голубинской.
• Орлов-Денисов, Василий Васильевич (1789—1829) — генерал от каввалерии, герой отечественной войны. Родился в станице Пятиизбянской.
• Штепо, Виктор Иванович — дважды Герой Социалистического Труда.

Интересные факты

• Существует легенда, по которой название хутору Калачёвскому дал Пётр I. Здесь он гостил, когда перегонял флот из Воронежа в Азов. Очень понравился ему калач, преподнесенный ка­заками, и он пожелал: «Пусть ваш хутор называется Кала­чевский». А затем в числе других угощений подали каныш — круглый пирог с залитыми в середину яйцами. Царь похва­лил каныш, и казак из соседнего хутора попросил: «А наш хутор пусть зовётся Канышом». Петр не расслышал названия и сказал: «Что ж, пусть будет Камышом». Так и появился возле Калача хутор, который и по сей день называется Камыши.
• По данным историка Е.П. Савельева Второго Донского округа Всевеликого Войска Донского, в станице Пятиизбянской ныне Калачёвского района, в 1630 году родился Степан Разин.Согласно местным преданиям, там же он крестился. Его дочь — Евгения Степановна была женой родоначальника известного рода казаков-дворян ст. Пятиизбянской Денисовых — Дениса-Батыря (Ильина).
• По преданиям казаков, станица Пятиизбянская (Пятиизбянское сельское поселение), была основана в сподвижниками Ермака Тимофеевича. По другой версии станицу основал сам Ермак, но до ухода в Сибирь.
• На месте Калача-на-Дону в древности находился город Экзополис. Он указан на картах: Птолемея (II в.), Меркатора (XVI в.), Мартина Вальдзеемюллера (1507), капитана Смита (1603), Йодока Гондия (1613).

См. также

• Административное деление Волгоградской области
• Населённые пункты Волгоградской области
• Флаг Калачёвского района

Ссылки

• [vlg.su/2/30 Калачёвский район на сайте «Волгоградская область»]
• [www.volgoduma.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=155&Itemid=91 Калачёвский район на сайте Волгоградской областной думы]
• [www.volganet.ru/irj/go/km/docs//wpccontent/Sites/Портал%20АВО/Site%20Content/Доклады/Калачевский/Доклад%20Главы.doc Доклад Главы Калачёвского района] за 2008 год на сайте областной администрации
• [www.donnica.ru/publ/memorial_grave/monument_kalach/list/34-1-0-22 Памятники истории и архитектуры Калачевского района]

Отрывок, характеризующий Калачёвский район

– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?