Керимов, Лятиф Гусейн оглы
Поделись знанием:
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
| Лятиф Гусейн оглы Керимов | |
| азерб. Lətif Hüseyin oğlu Kərimov | |
 | |
| Род деятельности: |
ковроткач, искусствовед |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Мешади Гусейн |
| Мать: |
Телли |
| Супруга: |
шовкет |
| Дети: |
сиявуш,первеш,кярим |
| Награды и премии: |
|
Лятиф Гусейн оглы Кери́мов (азерб. Lətif Hüseyin oğlu Kərimov; 1906 — 1991) — азербайджанский ковроткач, известный своим вкладом как в ковроткачество Азербайджана, так и в другие различные отрасли искусства[1]. Народный художник Азербайджанской ССР (1960). Лауреат Сталинской премии первой степени (1950). Член КПСС с 1945 года.
Содержание
Биография
Ранние годы
Лятиф Керимов родился 4 (17 ноября) 1906 года в Шуше, в Елизаветпольской губернии Российской империи. Его отец, Мешади Гусейн, был шляпным мастером, а мать, Телли, — ковроткатчихой. В 1910 году семья переехала в Иран, в город Мешхед, и поселилась в карабахском квартале. После окончания местного медресе в возрасте 14 лет, Лятиф Керимов начал работать в магазине ковров и обучаться искусству ковроткачества (пойдя по стопам своей матери). Путешествовал по всему Ирану, демонстрируя свои ковры. Кроме того, у Керимова было много разнообразных интересов, от бокса и литературы до исполнительского искусства. Советское консульство в Тегеране предложило ему стать членом русского культурного клуба, где он впоследствии и играл в пьесах Узеира Гаджибекова, и учредил хор Азербайджана[2].
Начиная с конца 1920-х годов Керимов принимал участие в движении за социальные права, требуя от имени ткачей Мешхеда восьмичасового рабочего дня и улучшения условий труда. В 1929 году он был направлен в служебную командировку в Афганистан, чтобы содействовать роли театрального искусства. Однако Керимов вернулся в Иран два месяца спустя, не в состоянии выдержать суровые условия жизни в Афганистане. В том же году он получил советское гражданство, и правительство Ирана предоставило ему возможность переезда в Советский Союз, которые Керимов принял.
Советский период
По приезде в СССР Лятиф Керимов поселился в своем родном городе Шуше и женился на девушке по имени Шовкет. Был назначен инструктором по импорту в ковровой фабрике. Кроме того, основал и проводил курсы ковроткачества по иранской методике, которая до того момента была неизвестна карабахским ткачам. Для студентов, которые были неграмотны и не могли делать заметки, он сочинял лирические гошма (произведения азербайджанского поэтического жанра), чтобы помочь им запомнить ткацкие технологии. Позднее создал аналогичные курсы в Губе и Баку. Лятифом Керимовым в этот период были подготовлены многочисленные учебные пособия по технологии, усовершенствованию техники машинного ковроделия, разработана принципиально новая стилистика орнаментов и колористика ковров. Все это сыграло немаловажную роль при создании в 1935 году Гянджинской машинной ковровой фабрики.
Помимо ковров, Керимов успешно работал с ювелирными изделиями, занимался резьбой по дереву, декоративным интерьером зданий. В 1937 году был привлечён к работе над залом азербайджанской Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, вместе с Рустамом Мустафаевым. В 1940-х, когда Керимов занимался украшением интерьера музея им. Низами, началась Великая Отечественная война, и он был приглашен в Азербайджанское государственное радио в качестве диктора выпусков новостей. В 1945 году был назначен заведующим кафедрой изобразительного искусства в Институт архитектуры и искусства Национальной Академии наук Азербайджана. В период с 1947 по 1977 год составил словарь восточной музыки.
В 1954 году организовал свою первую персональную выставку, которая включала ковры, архитектурные украшения, резьбу по дереву, фарфоровые вазы, ювелирные изделия, графические элементы. В 1955 году был удостоен звания «Заслуженный деятель искусств Азербайджана». Его усилиями и на его энтузиазме в 1967 году был создан Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства в городе Баку, первый музей такого рода в мире[3]. Музей был назван в его честь в 1991 году[4].
Некоторые из сотканных Керимовым ковров хранятся в музеях Анкары, Стамбула и Тегерана[5].
Библиография
В 1961 году вышел первый том книги Керимова «Азербайджанский ковер». В книгу вошли итоги более 35-летних исследований автора по восточным коврам. В книге была дана расшифровка более 1300 разновидностей и элементов ковровых орнаментов, была дана точная классификация и характеристика азербайджанских ковров. Эта книга стала настольной книгой для многих ковроделов, частных коллекционеров и специалистов по восточному ковру. В 1983 году был издан второй и третий том книги Лятифа Керимова «Азербайджанский ковер». В этих последующих изданиях была доказана принадлежность Азербайджану многих ковров персидской и кавказской группы, получивших мировую славу. Для огромного количества ковров были изданы идентификационные паспорта, для сотен из них была установлена подлинная страна-производитель, более того — народ-создатель[6].
|
Ваша книга стала библией в нашем музее. Она ходит по рукам наших венгерских специалистов-прикладников. Кароль Гамбош, директор Будапештского музея декоративно-прикладного искусства
|
|
|
|
Ваш прекрасный труд об азербайджанских коврах стал украшением моего рабочего стола. Эрих Аватер, эксперт по восточным коврам ФРГ
|
|
Огромную роль сыграла книга и в издании книги «Карта восточных ковровых пунктов» — она была издана в Англии в 1974 году. Главным консультантом издания был Лятиф Керимов, идея создания книги-карты была выдвинута Лондонской компанией Восточного коврового объединения «OSM». В 2001 году, уже после смерти Керимова, на основе созданных им ковров, дизайнерских проектов и совместных ранних исследований авторов, швейцарским издательским домом Улмке была издана книга Сиявуша Азади, Лятифа Керимова и Вернера Золлингера «Азербайджанские кавказские ковры» [7].
Награды и премии
- Сталинская премия первой степени (1950) — за ковёр, посвящённый 70-летию И. В. Сталина (1949).
Память
В 2006 году президент Азербайджана Ильхам Алиев издал указ о праздновании сотой годовщины рождения Лятифа Керимова, при поддержке Министерства культуры и туризма Азербайджана и Национальной Академии наук Азербайджана[8]. В том же году 100-летие мастера коврового искусства было включено в Список памятных дат ЮНЕСКО на 2006—2007 годы[9].
Сотканные ковры
 |
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
Полный перечень ковров, созданных Лятифом Керимовым [10]:
- Ковер «Афшан», 1931 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Афшан», 1932 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Дерйанур», 1934 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Турунджлу», 1936 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Ленин и Сталин», 1936 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Турунджлу», 1937 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Беседа визиря с Нуширваном Справедливым», 1939 год. Совместная работа с Казымом Казымзаде. Государственный музей литературы им. Низами, Баку.
- Ковер «Сталин», 1939 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Ширин, поднимающаяся на гору Бисутун для встречи с Фархадом», 1939 год. Совместная работа с Газанфаром Халыговым. Государственный музей литературы им. Низами, Баку.
- Ковер «Меджнун среди диких зверей», 1939 год. Государственный музей литературы им. Низами, Баку.
- Ковер «Искендер и Нушаба», 1939 год. Совместная работа с Мамедали Шириновым. Государственный музей литературы им. Низами, Баку.
- Ковер «Низами», 1941 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Джафар Джаббарлы», 1947 год. Азербайджанский музей истории, Баку.
- Ковер «70-летие Сталина», 1949 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «30- летие СССР», 1952 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Хлопковый узор», 1952 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Агаджлы», 1953 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Карабах», 1955 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Автопортрет», 1956 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Ленин», 1957 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.[11]
- Ковер «Афшан», 1957 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Минели», 1959 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Ислими бендлик», 1960 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Нариман Нариманов», 1960 год. Азербайджанский музей истории, Баку.
- Ковер «Ислими», 1961 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Лечек-турундж», 1962 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Юрий Гагарин, первый космонавт СССР», 1962 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Космонавт Герман Титов», 1963 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Эйри золаглы», 1964 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Агаджлы», 1965 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Памбык», 1965 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Весна», 1966 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Весна», 1967 год. Государственный музей изобразительного искусства им. Р. Мустафаева, Баку.
- Ковер «Молла Панах Вагиф», 1969 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Насими», 1970 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Царство зверей», 1973 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Физули», 1973 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Аджеми Нахчивани», 1974 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Агаджлы», 1974 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Аджеми Нахчивани», 1975 год. Штаб-квартира ЮНЕСКО, Париж.
- Ковер «Шах Исаил Хатаи», 1975 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Шеби-Хиджран», 1975 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Шах Исаил Хатаи», 1975 год. Дворец Ширваншахов, Баку.
- Ковер «Сафиаддин Урмави», 1975 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Царство зверей», 1976 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Насими», 1976 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Вторая весна», 1976 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Йени-чичи», 1976 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Кетебели», 1977 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Памбык», 1977 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Валентина Терешкова», 1979 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «60-летие Азербайджанской ССР», 1981 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Песня лет», 1981 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Шах Исаил Хатаи», 1981 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Лечек-турундж», 1982 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «60-летие СССР», 1982 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
- Ковер «Центры ковроткачества Азербайджана», 1984 год. Азербайджанский государственный музей ковра и народно-прикладного искусства, Баку.
Напишите отзыв о статье "Керимов, Лятиф Гусейн оглы"
Примечания
- ↑ [harmony.musigi-dunya.az/RUS/archivereader.asp?s=1&txtid=208 С. Агаева. Воспоминания об учителе… К 100-летию Лятифа Керимова]
- ↑ [www.bakupages.com/blg-list.php?blg_id=3&id=58613&cmm_id=939&usp_id=0 Лятиф Керимов]. Bakupages.com
- ↑ Ройя Тагиева [www.irs-az.com/pdf/090621211412.pdf Ковровых дел кудесник] // IRS-Наследие. — 2006. — Вып. 23. — С. 26-29.
- ↑ [www.azer.com/aiweb/categories/magazine/82_folder/82_articles/82_carpet_museum.html Carpets Made to Last: A Walk Through Baku’s National Carpet Museum] by Farida Sadikhova. Azerbaijan International. Summer 2000 (8.2); p. 56-59. Проверено 5 декабря 2008
- ↑ Erdem: Atatürk Kültür Merkezi dergisi, issue 9; 27. — P:Atatürk Kültür, Dil, ve Tarih Yüksek Kurumu (Turkey), 1997.
- ↑ Roya Taghiyeva. The Genius of Latif Kerimov. Publication dedicated to the 100th anniversary of the great carpet designer and scolar Latif Kerimov, p. 92. Baku, TUTU design, 2006. ISBN 5-8066-1240-6
- ↑ [www.cmgbooksandart.com/?page=shop/flypage&product_id=14205&CLSN_253=12539271912536d0982bce4db142e804 Siawosh AZADI; Latif KERIMOV; Werner ZOLLINGER. Azerbaijani-Caucasian Rugs. Switzerland Ulmke Collection 2001. ISBN 3925813101 / 9783925813108]
- ↑ [www.science.gov.az/en/index.php?id=1162 Order of the President of the Republic of Azerbaijan on the 100th anniversary of Latif Karimov] (англ.)
- ↑ [mirtv.ru/content/view/6672/11/ В Баку отмечают 100-летие Лятифа Керимова]
- ↑ Roya Taghiyeva. The Genius of Latif Kerimov. — Baku: Elm, 2006. — ISBN 5-8066-1240-6
- ↑ Robert Chenciner, St-Antony’s College University of Oxford. Azerbaijani Carpets. Deconstructing the giant Baku Lenin carpet-the Shah-nama, the Story-teller, and the Iconostasis. — Baku: Elm, 2007. — ISBN 5-8066-1758-0
См. также
Отрывок, характеризующий Керимов, Лятиф Гусейн оглы
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.
Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.
В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
