Килиус, Марика

Марика Килиус

Персональные данные
Представляет	ФРГ ФРГ
Дата рождения	24 марта 1943(1943-03-24) (81 год)
Место рождения	Франкфурт-на-Майне Третий Рейх
Рост	168 см
Бывшие партнёры	Ганс-Юрген Боймлер, Франц Нингель
Бывшие тренеры	Эрих Целлер
Спортивные достижения Лучшие результаты по системе ИСУ (на международных любительских соревнованиях) Сумма: Не соревновалась по Новой судейской системе Олимпийские награды Фигурное катание Серебро Скво-Вэлли 1960 Парное катание Серебро Инсбрук 1964 Парное катание

Марика Килиус (нем. Marika Kilius; р. 24 марта 1943, Франкфурт, Германия) — западногерманская фигуристка, выступавшая парном катании сначала с Францем Нингелем, затем с Гансом-Юргеном Боймлером.

Карьера

Килиус была дочерью парикмахера. Когда она заинтересовалась фигурным катанием, сначала выступала в одиночном разряде, но быстро перешла в пары. Её первым партнёром стал Франц Нингель. Хотя вместе они выступали очень успешно и завоёвывали призы на международных первенствах, Нингель был старше Килиус на шесть лет. К 1957 году она обошла его в росте и их партнёрство распалось. С Гансом-Юргеном Боймлером Килиус ждал еще больший успех. Вместе они дважды завоёвывали олимпийские серебряные медали: на Олимпийских играх 1960 и Олимпийских играх 1964 годов, — четырежды становились чемпионами Европы и дважды — чемпионами мира.

Достижения

(с Нингелем)

Соревнование	1954	1955	1956	1957
Зимние Олимпийские игры			4
Чемпионаты мира		7	3	2
Чемпионаты Европы		3	3	3
Чемпионаты Германии	2	1	1	1

(с Боймлером)

Соревнование	1958	1959	1960	1961	1962	1963	1964
Зимние Олимпийские игры			2				2
Чемпионаты мира	6	2	3			1	1
Чемпионаты Европы	5	1	1	1	1	1	1
Чемпионаты Германии	1	1	2	2	2	1	1

См. также

• Фигурное катание на зимних Олимпийских играх 1956 — парное катание

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/ki/marika-kilius-1.html Marika Kilius Biography and Olympic Results] (англ.). Sports-Reference.com. [www.webcitation.org/67LwHrOMs Архивировано из первоисточника 2 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Килиус, Марика

Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.