Ливанов, Борис Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Ливанов.
Борис Николаевич Ливанов

1936 год, х/ф "Депутат Балтики"
Место рождения:

Москва, Российская империя

Профессия:

актёр, театральный режиссёр

Годы активности:

1924—1970

Театр:

МХАТ имени М. Горького

Роли:

Егор Булычов, Дмитрий Карамазов, Ваня Кудряш, Кассио, Чацкий

Спектакли:

«Егор Булычов и другие», «Чайка»

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
IMDb:

ID 0515104

Бори́с Никола́евич Лива́нов (1904 — 1972) — советский актёр и режиссёр. Народный артист СССР (1948). Лауреат пяти Сталинских (1941, 1942, 1947, 1949, 1950) и Государственной премии СССР (1970).

Творческую манеру артиста отличали мощный темперамент, уверенная лепка образов, яркая театральность.





Биография

Борис Ливанов родился 25 апреля (8 мая) 1904 год в Москве в актёрской семье. Отец — Николай Александрович Ливанов.

Учился в 4-й Студии МХТ (педагог Н. В. Демидов). В 1924 году стал актёром МХАТа. В 1950-е гг. начал выступать и как режиссёр.

Первые актёрские работы Л. (Шаховской — «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, Бондезен — «У врат царства» Гамсуна, Альмавива — «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше, Аполлос — «Унтиловск» Леонова, Кассио — «Отелло» Шекспира и др.) выдвинули его в число выдающихся представителей молодого, послеоктябрьского поколения артистов МХАТа. В дальнейшем он играл роли, пронизанные мажорным, праздничным ощущением действительности (Кимбаев — «Страх» Афиногенова, Швандя — «Любовь Яровая» Тренева) и роли открытого сатирического звучания, выполненные с редким богатством и сочностью красок, с захватывающим комедийным темпераментом (кавалер Риппафрата — «Хозяйка гостиницы» Гольдони, Ноздрёв — «Мёртвые души» по Гоголю, и др.); создавал образы, отмеченные лиризмом (Чацкий — «Горе от ума» Грибоедова), и роли, сочетающие в себе романтику и широту чувства с подробной бытовой достоверностью (Кудряш — «Гроза» Островского, Рыбаков — «Кремлёвские куранты» Погодина).

В роли Солёного («Три сестры» Чехова) пародийная острота внешнего рисунка парадоксально сочеталась у Л. с затаённым и глубоким лиризмом. Всё его последующее творчество было пронизано стремлением к философскому осмыслению действительности, к созданию крупных противоречивых характеров, возникающих на сломе двух эпох (Забелин — «Кремлёвские куранты» Погодина, Егор Булычов — «Егор Булычов и другие» Горького), или образов людей, трагически осознающих невозможность обретения нравственного идеала (Дмитрий Карамазов — «Братья Карамазовы» по Достоевскому).

С этими творческими исканиями связаны и режиссёрские работы Л.: «Егор Булычов и другие» (1964) и «Чайка» Чехова (1969). С 1924 Л. снимался в кино. Среди его лучших работ: героико-романтической роли Дубровского («Дубровский», 1936), Пожарского («Минин и Пожарский», 1939), Руднева («Крейсер Варяг», 1947), Генерала («Поэма о море», 1958) и блестящая сатирическая роль Потемкина («Адмирал Ушаков», 1953). Большой вклад в воплощение на экране образа коммуниста внёс Л. исполнением роли Бочарова («Депутат Балтики», 1937) и комиссара Вихрова («Балтийцы», 1938). В 1969 сыграл учёного — врача Седова в фильме «Степень риска». Государственная премия СССР (1941, 1942, 1947, 1949, 1950, 1970). Награждён орденом Ленина, 5 др. орденами, а также медалями.

Борис Ливанов умер 22 октября 1972 года.

Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2). На доме, где Ливанов жил с 1938 года (улица Горького, ныне улица Тверская, 6), установлена мемориальная доска.

Семья

Признание и награды

Творчество

Роли в театре

Режиссёрские работы

Фильмография

  1. 1924 — Морозко (к/м) — Морозко
  2. 1924 — Четыре и пять (Стальные журавли) — Дмитрий Гай
  3. 1926 — Карьера Спирьки Шпандыря — эпизод
  4. 1927 — Кастусь Калиновский — пан Сторжинский
  5. 1927 — Октябрь — министр М. И. Терещенко
  6. 1928 — Золотой клюв — майор Тучков
  7. 1933 — Анненковщина — атаман Анненков
  8. 1933 — Город под ударом — Карл Рунге
  9. 1933 — Дезертир (Теплоход «Пятилетка») — Карл Ренн
  10. 1934 — Частная жизнь Петра Виноградова — Пётр Виноградов
  11. 1934 — Четыре визита Самюэля Вульфа — Дик Арроусмит
  12. 1936 — Дубровский — Владимир Андреевич Дубровский
  13. 1937 — Депутат Балтики — Михаил Макарович Бочаров
  14. 1938 — Балтийцы — Вихорев
  15. 1939 — Минин и Пожарский — князь Д. М. Пожарский
  16. 1945 — Без вины виноватые — Григорий Львович Муров
  17. 1946 — Глинка — царь Николай I
  18. 1946 — Крейсер «Варяг» — капитан В. Ф. Руднев
  19. 1946 — Свет над Россией — Маяковский (нет в титрах)
  20. 1949 — Сталинградская битва — генерал К. К. Рокоссовский
  21. 1949 — Падение Берлина — генерал К. К. Рокоссовский
  22. 1953 — Адмирал Ушаков — князь Г. А. Потемкин
  23. 1955 — Михайло Ломоносов — Михайло Ломоносов
  24. 1958 — Капитан первого ранга — капитан 1 ранга Николай Лезвин
  25. 1958 — Олеко Дундич — генерал К. К. Мамонтов
  26. 1958 — Поэма о море — Генерал Федорченко
  27. 1959 — Накануне — Николай Стахов
  28. 1960 — Мёртвые души — Ноздрёв
  29. 1960 — Слепой музыкант — Максим Яценко
  30. 1965 — Гибель эскадры — адмирал Гранатов
  31. 1966 — А теперь суди — Богутовский
  32. 1968 — Степень риска — учёный—врач Михаил Седов
  33. 1970 — Кремлёвские куранты — Антон Иванович Забелин

Память

Слева направо:
Памятная доска Б. Н. Ливанову расположенная на доме 6 на Тверской улице в Москве, Могила Б. Н. Ливанова на Новодевичьем кладбище

Напишите отзыв о статье "Ливанов, Борис Николаевич"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Ливанов, Борис Николаевич



Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ливанов,_Борис_Николаевич&oldid=79514422»