Манджаротти, Эдоардо

	Эдоардо Манджаротти
Личная информация
Оригинальное имя	Edoardo Mangiarotti
Гражданство	Италия
Специализация	Шпага ; Рапира
Дата рождения	7 апреля 1919
Место рождения	Ренате, провинция Монца-э-Брианца, Италия
Дата смерти	25 мая 2012 (93 года)
Место смерти	Милан, Италия
Спортивная карьера	1930–1961
Рабочая сторона	левая (от природы правша)
	Олимпийские игры
	Чемпионаты мира
	Средиземноморские игры
	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Манджаротти.

Эдоа́рдо Манджаро́тти (итал. Edoardo Mangiarotti; 7 апреля 1919(19190407), Ренате, провинция Монца-э-Брианца — 25 мая 2012, Милан) — выдающийся итальянский фехтовальщик, 6-кратный олимпийский чемпион и 13-кратный чемпион мира. Обладатель самого большого количества наград Олимпиад и чемпионатов мира (39 медалей в 1936—1960 годах) в истории фехтования. Специализировался в фехтовании на шпагах и рапирах.

По общему количеству олимпийских медалей Манджаротти (13 наград) делит 4-е место в современной олимпийской истории с японским гимнастом Такаси Оно и советским гимнастом Борисом Шахлиным. При этом в 1960 году в Риме он стал первым спортсменом, кто сумел выиграть за карьеру 13 олимпийских медалей. Больше медалей впоследствии выиграли только Майкл Фелпс (28), Лариса Латынина (18) и Николай Андрианов (15). Если же учесть, что расцвет таланта Манджаротти пришёлся на Вторую мировую войну, из-за которой не были проведены 2 летние Олимпиады (1940 и 1944), то можно предположить, что Эдоардо по силам было выиграть ещё как минимум 4-5 наград.

Делит с другими знаменитыми фехтовальщиками Недо Нади и Валентиной Веццали итальянский рекорд по количеству золотых олимпийских медалей.

Спортивная биография

Родился в семье известного фехтовальщика Джузеппе Манджаротти^[en] (1883 — 1970), 17-кратного чемпиона Италии по фехтованию на шпагах. В 1908 году в Лондоне Джузеппе принимал участие в Олимпийских играх и занял 4-е место в составе сборной Италии в командном турнире шпажистов. Старший брат Эдоардо, Дарио (1915—2010), также стал известным фехтовальщиком и был чемпионом мира-1949, а вместе с Эдоардо выиграл золото в командном турнире шпажистов на Олимпиаде-1952 в Хельсинки, и 2 олимпийских серебра. Отец с детства готовил Эдоардо к спортивной карьере; для того, чтобы сделать стиль фехтования Эдоардо неудобным для соперников, отец учил правшу от природы фехтовать левой рукой. Уже с 11 лет Эдоардо начал побеждать на национальных первенствах в своём возрасте, по праву считаясь наиболее талантливым итальянским фехтовальщиком.

Олимпиада-1936

Дебютировал на мировых первенствах в 1935 году в 16-летнем возрасте, а уже год спустя поехал на Олимпиаду-1936 в Берлин и выиграл там золото в составе итальянской сборной шпажистов. Через год в Париже Эдоардо впервые стал чемпионом мира, победив в командном первенстве шпажистов.

Олимпиада-1948

После Второй мировой войны продолжал оставаться одним из лидеров мирового фехтования. На Олимпиаде-1948 в Лондоне Эдоардо выиграл 3 медали — 2 серебра в командных турнирах шпажистов и рапиристов, а также бронзу в личном первенстве шпажистов. Это была единственная для него Олимпиада, где он не завоевал ни одной золотой медали.

Олимпиада-1952

На Олимпиаде-1952 в Хельсинки 33-летний Эдоардо выиграл свою первую и единственную золотую медаль в личном турнире — он с блеском первенствовал среди шпажистов (второе место занял его брат Дарио). К этому он добавил золото в командном турнире шпажистов, а также 2 серебра — в командном и личном первенствах среди рапиристов. Серебро в личном первенстве рапиристов стало для Манджаротти первой и единственной медалью в олимпийской карьере в этой дисциплине.

В 1954 году на чемпионате мира в Люксембурге Манджаротти выиграл сразу 3 золотые медали — в командных первенствах шпажистов и рапиристов, а также в личном первенстве шпажистов, кроме того он был вторым в личном турнире рапиристов.

Олимпиада-1956

В 1956 году на своей 4-й Олимпиаде в Мельбурне Эдоардо вновь выиграл 2 золотые медали, обе в командных первенствах по рапире и шпаге (это была единственная для него золотая медаль в рапире), добавив к ним бронзу в личном турнире шпажистов. При этом турнир шпажистов на той Олимпиаде был одним из самых драматичных в истории: после основных соревнований выяснилось, что сразу 3 итальянца — Эдоардо Манджаротти, Карло Павези^[en] и Джузеппе Дельфино — лидируют с 5 победами и 2 поражениями. Был проведён долполнительный мини-турнир между ними — каждый выиграл 1 бой и 1 проиграл. Пришлось снова проводить дополнительные бои, хотя время уже клонилось к полночи. Уставший 37-летний Манджаротти проиграл оба боя своим более молодым соотечественникам (Павези тогда было 33 года, а Дельфино — 34) и завоевал бронзу. Павези же обыграл Дельфино и стал олимпийским чемпионом. Интересно, что это великолепное трио побеждало на трёх подряд Олимпиадах в личных турнирах шпажистов — в 1952 году выиграл Манджаротти, в 1956 — Павези, а спустя 4 года в Риме — Дельфино. Всего же на троих у них набралось 14 золотых олимпийских медалей (Дельфино и Павеси выиграли по 4 золота).

Также на Играх в Мельбурне Эдоардо единственный раз на Олимпиадах не сумел выиграть медаль в дисциплине, в которой участвовал — в личном турнире рапиристов он выбыл на предварительной стадии.

Олимпиада-1960

В 1960 году в Риме 41-летний Манджаротти выиграл свои последние олимпийские медали — золото в командном турнире шпажистов и серебро в командной рапире.

В 1961 году Манджаротти завершил свою блистательную спортивную карьеру.

Эдоардо дважды подряд был знаменосцем сборной Италии на Олимпийских играх — в 1956 году в Мельбурне и на домашней Олимпиаде-1960 в Риме. Интересно, что итальянцы доверили нести флаг не римлянину, а уроженцу северной провинции.

После окончания спортивной карьеры

После окончания карьеры Манджаротти работал тренером сборной Италии по фехтованию, а в 1980-х был генеральным секретарём Международной федерации фехтования (ФИЕ).

Дочь Эдоардо Карола Манджаротти^[en], (род. 1952) также стала фехтовальщицей и дважды участвовала в Олимпийских играх — в 1976 году в Монреале и в 1980 году в Москве Карола в составе итальянской сборной рапиристок занимала 5-е место.

Платиновый венок от МОК

В 2003 году Международный олимпийский комитет наградил Эдоардо Манджаротти специальным Платиновым Венком с формулировкой «39 золотых, серебряных и бронзовых медалей, завоёванных Эдоардо Манджаротти на Олимпийских играх и чемпионатах мира, делают его не только величайшим фехтовальщиком в спортивной истории, но и самым титулованным спортсменом во всех олимпийских видах в истории Олимпиад».

Этот рекорд в 2011 году превзошёл американский пловец Майкл Фелпс — 18-кратный олимпийский чемпион и 26-кратный чемпион мира.

См. также

Список многократных чемпионов Олимпийских игр

Напишите отзыв о статье "Манджаротти, Эдоардо"

Примечания

↑ [www.federscherma.it/file/33881.pdf Elenco dei medagliati ai Giochi del Mediterraneo sul sito della FIS] (итал.). Проверено 10 октября 2011. [www.webcitation.org/66UjeHI6u Архивировано из первоисточника 28 марта 2012].

Ссылки

[www.sports-reference.com/olympics/athletes/ma/edoardo-mangiarotti-1.html Эдоардо Манджаротти] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)
[www.fencingfuture.org/cntnt/rus/zvezdy_feh/edoardo_ma.html Интервью с Эдоардо Манджаротти в 1981 году]
Манджаротти, Эдоардо — статья из Большой олимпийской энциклопедии (М., 2006)

Отрывок, характеризующий Манджаротти, Эдоардо

13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.

В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.

[1] [www.federscherma.it/file/33881.pdf Elenco dei medagliati ai Giochi del Mediterraneo sul sito della FIS] (итал.). Проверено 10 октября 2011. [www.webcitation.org/66UjeHI6u Архивировано из первоисточника 28 марта 2012].

[1]