Место, где свет

</td></tr>

Место, где свет
Студийный альбом «Машины времени»
Дата выпуска	31 октября 2001
Записан	2001
Жанр	Русский рок, Пост-панк, Блюз-рок, Альтернативный рок, Электроника
Длительность	47:12
Продюсер	А. Кутиков
Страна	Россия Россия
Лейбл	«Sintez Records»
Профессиональные рецензии
[www.nneformat.ru/reviews/?id=648 «Машина времени» — «Место, где свет» (nneformat.ru)]
Хронология «Машины времени»
Часы и Знаки (1999) Место, где свет (2001) Машинально (2004)

К:Альбомы 2001 годаК:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

«Ме́сто, где́ све́т» — музыкальный студийный альбом рок-группы «Машина времени», изданный в 2001 г. компанией «Sintez Records».

Альбом представляет собой музыкальный эксперимент, поскольку его звук, по единодушному признанию музыкантов, публики и критики, не характерен для творчества группы.

Является первым альбомом, в создании которого принял участие Андрей Державин как в качестве автора (музыка к песне «Крылья и небо»), так и в качестве клавишника и аранжировщика. По предложению А. Державина в процессе записи активно применялись наиболее современные на тот момент технологии звукозаписи.

История

История альбома во многом совпала с приходом в группу Андрея Державина. На репетициях вначале был «восстановлен» музыкальный материал, который ранее играл Пётр Подгородецкий, а затем начались поиск и создание новых тем.

В итоге был изменён сам подход к записи песен. Так, в процессе записи трёх предыдущих альбомов музыканты старались максимально приблизить студийный звук к тому, который до того уже был «отработан» на концертах. В новом альбоме, наоборот, изначально создавались именно «студийные» варианты песен, с использованием большого количества инструментов и многократными компьютерными обработками и сведением. После этого группа работала уже над тем, каким образом вынести это студийное звучание на сцену. К моменту начала записи альбома на концертах было обыграно, по свидетельству Макаревича, всего «две или три вещи».

Андрей Макаревич о работе над альбомом:

«Впервые было такое соотношение по времени. Запись — то есть это когда музыканты в студии играют и поют непосредственно, — заняла, наверное, процентов десять времени. Девяносто процентов заняла вся остальная работа. Над этим материалом колдовали, его обрабатывали, и впервые это было так кропотливо и так долго».</span>

«Мы стали вместе с ним [Державиным] что-то придумывать, и я понял, что мы долгое время просто не пользовались очень большим звуковым арсеналом — во многом из-за того, что Петр Подгородецкий был человеком ленивым. Его подход к музыке был, скажем так, кабацким... А Андрюшка не такой. Он сидит у себя на студии дома и все время роет какие-то звуки, какие-то штуки. И параллельно делает еще массу всяких вещей... Так что получилось все само собой, самым естественным образом».</span>

По свидетельству А. Макаревича, именно Державин «предложил много красок, которые <...> до этого не использовали».

Андрей Державин о своем участии в записи:

«... Закончилась история моих сольных выступлений, и я сидел в студии и писал какую-то музыку просто для себя. Кое-что из тех наработок потом пригодилось и в «Машине времени». <...> Я на ходу вливался в сыгранный коллектив, подстраивал свои инструменты, программировал какие-то звуки. <...> У меня своя студия, и когда <...> мы записывали первый альбом «Машины времени» с моим участием, я сидел в ней в течение трех месяцев часов по 14 в день». «Некоторые перенасыщают свою музыку всевозможными техническими штучками, потому что в самой музыке ничего нет. Мне кажется, у нас очень хорошие стихи и очень хорошие мелодии. Я только старался соблюдать разумный баланс, чтобы не испортить, а только лишь добавить красок».</span>

Александр Кутиков о работе над альбомом:

«... На этом альбоме, как никогда, было много совместных работ, и в смысле продюсирования тоже. Практически все песни предварительно проходили редакцию на студии у Андрея Державина. Пришлось несколько раз пересводить некоторые песни, прежде чем мы добились того звучания, которое в большей степени понравилось всем. <...> При всей серьезной компьютерной работе мы не хотели потерять ту естественность звучания, которая всегда была присуща «Машине времени».</span>

Подготовка к записи началась в январе 2001 г., сам процесс записи альбома занял период до июля 2001 г., при этом этап записи «живьем» занял непродолжительный период времени.

В июле 2001 г. был издан сингл под названием «Звёзды не ездят в метро», содержавший четыре песни из будущего альбома. В начале осени на заглавную песню альбома был снят видеоклип, автором сценария и продюсером которого выступил сам Макаревич. (Изначально у группы были планы снять клип и на другую песню, но в итоге эти планы реализованы не были .)

В октябре в эфире радиостанции «Наше радио» группа провела интервью-презентацию нового альбома, в ходе которой музыканты рассказали предысторию создания и записи отдельных песен.

Презентация новой программы состоялась 1 ноября 2001 г. в ГЦКЗ «Россия».

Название альбома

Изначально в качестве рабочего названия для альбома рассматривалось «Спиной к концу света». Однако в конечном итоге альбом получил название по заглавию одноименной песни. В интервью радиостанции «Эхо Москвы» А. Макаревич прокомментировал смысл такого названия следующим образом: «Место, где свет» — это соединение человеческого с божественным».

Список композиций

Автор всех песен, кроме отмеченных — А. Макаревич.

1. Утренний ангел пустых бутылок 05:22
2. Иногда я пою (Е. Маргулис) 03:00
3. Вверх 05:29
4. Место, где свет 04:27
5. Крылья и небо (А. Державин — С. Костров) 06:13
6. Меня заказали 02:10
7. Не надо так (Е. Маргулис) 03:05
8. Оставь меня (А. Кутиков — А. Макаревич) 04:18
9. Мы расходимся по домам 03:48
10. Рыбак рыбака 02:19
11. Звёзды не ездят в метро 06:40

Список композиций сингла «Звёзды не ездят в метро»

1. Звёзды не ездят в метро 06:40
2. Мы расходимся по домам 03:48
3. Оставь меня 04:18
4. Крылья и небо 06:13

Описание композиций

Утренний ангел пустых бутылок

В первоначальном варианте песни, по свидетельству А. Кутикова, «был <...> „депресняк“», в конечной аранжировке это состояние было «осветлено». (Здесь и далее в этом разделе все цитаты взяты из источника:, за исключением оговоренных случаев.)

В начале композиции звучит отрывок фонограммы баллады Александра Вертинского «Желтый ангел»: «И тогда с потухшей елки // Тихо спрыгнул желтый Ангел». Особое отношение к этой балладе демонстрируется тем фактом, что в 1996 г. Макаревич записал собственный вариант «Желтого ангела» для альбома «Песни, которые я люблю».

Андрей Макаревич о художественных образах песни: «... Было такое время: на балконе скапливалась гора [бутылок]. Обычно за зиму она росла. Потом <…> приход весны знаменовался тем, что бутылки переносились в ванную, мылись душем, укладывались в чемоданы и авоськи. И вдвоем-втроем шли, и устраивалась грандиозная пьянка по поводу сдачи бутылок».

Вверх

Александр Кутиков о музыкальных предпочтениях, повлиявших на звук песни: «Я очень любил в своё время „Electric Light Orchestra“, я очень любил и люблю Джеффа Линна в период его работы с „The Traveling Wilburys“ и с Томом Петти в качестве продюсера. И вот этот звук, вот эта вот „прозрачность“ и надежда, которая существует вот в этом звуке, она меня всегда привлекала».

Андрей Макаревич об участии Владимира Преснякова в записи бэк-вокала песни: «... Я всегда знал, что он супер профессиональный вокалист. Но то, с какой он легкостью и скоростью, придя на студию, это все сделал — это бы потрясло даже американских продюсеров».

Место, где свет

По свидетельству участников группы, упор в песне сделан на текст. В процессе аранжировки в поисках «современного» звучания было подготовлено несколько вариантов песни, в одном из которых, по словам А. Державина, песню «утяжелили <…> до такого „рок-вальса“». Однако в итоге «пришли к тому, что она должна звучать прозрачно, естественно — так, как она звучит сейчас».

Крылья и небо

Является первой песней, написанной и исполненной А. Державиным. Впервые за долгое время с того периода, когда «Машина времени» вынужденно исполняла песни советских авторов, в репертуаре группы появилась песня на стихи соавтора Державина по творчеству «Сталкера» Сергея Кострова. По словам Державина, Макаревич «абсолютно адекватно» отнесся к идее использования для создания песни стихотворения не его сочинения.

Андрей Державин о песне: «С песней „Крылья и небо“ я совершил глупую ошибку, как теперь понимаю. Андрей [Макаревич] мне тогда, перед записью, предлагал немного отредактировать её текст, поскольку считал его слабоватым. Макар — очень дипломатичный человек, он мягко говорил: „Слушай, я понимаю, ты работал с Костровым много лет, тебе неудобно ему высказывать какие-то замечания, но надо бы слова в этой песне поправить...“. Я отказался, подчеркнув, что не хочу обидеть друга, нас столько связывает и т. п. Андрей не настаивал. „Ладно, — сказал, — хозяин-барин“. Но когда мы записали эту тему, и я, как бы со стороны на неё взглянул, то сразу почувствовал, ёлки-палки, Макар был прав, надо было его послушать и кое-что в тексте изменить».

Евгений Маргулис об истории создания песни: «11-го декабря, на дне рождения Андрея Вадимовича Макаревича, мы выпивали восхитительно. А числа, наверное, 10-го декабря, делая то же самое, но вдвоем с Андреем Владимировичем Державиным, Андрюха мне показал этот трек дома у себя. Я говорю: „Какая восхитительная музычка! Набурчи мне“. Он мне набурчал какие-то приблизительные слова, какой-то мотив. Я говорю: „Завтра на пьянке, ты нам и покажешь. Готовься к прослушиванию“. Вот, мы выпили, я говорю: „Вот у нашего мальчика в загашнике есть замечательнейшая совершенно композиция. Ну-ка ставь“. И он поставил, и все офигели! Вот так вот Андрей своим творчеством вошел в нашу жизнь».

Меня заказали

Андрей Макаревич о предыстории песни: «Я думаю, что любой музыкант меня поймет, ему переводить ничего не надо будет. Часто случается, иногда случается, и у любого когда-то случалось так, что ты оказываешься в ситуации, которая, мягко сказать, для тебя не очень комфортная. Но ты должен работать, потому что тебя пригласили, тебе должны заплатить за это деньги. Поэтому ты должен делать хорошую мину, улыбаться и утешать себя тем, что раз тебя пригласили, значит они не равнодушны к твоей музыке, значит они тебя любят, и ты обязан сделать им праздник. Когда-то в молодости „Машина времени“ играла на свадьбах, потому что мы копили деньги на аппарат. А больше и негде было. <...> Это было очень тяжело, я помню отлично. Но сейчас тоже бывает, что ты не всегда знаешь. Тебя приглашают в какой-нибудь дорогой клуб с концертом. Приезжаешь, выясняется: условно у нас называется „День рождения Гиви“, вот. И уже сделать ничего нельзя, ты уже приехал. Вот эта песенка про это как раз».

Не надо так

Одна из двух песен на альбоме, написанных Е. Маргулисом в стиле ритм-энд-блюз. Фактически в первоначально записанном варианте попала на пластинку, подвергшись минимальной аранжировке. Сведение песни выполнено Кутиковым в стилистике звучания Kэба Мо (псевдоним известного американского блюзмена-мультиинструменталиста Кевина Мура).

Оставь меня

Сочинена и записана за короткий промежуток времени, когда часть песен для будущего альбома уже была подготовлена. Для достижения некоторой гармоничности звучания всего альбома А. Кутиков, по просьбе Макаревича, написал «жизнерадостную» и «простую» мелодию.

Андрей Макаревич об истории создания текста песни: «... Довольно часто бывает, что Саша [Кутиков] приносит какую-то жизнерадостную, энергичную, явно хитовую мелодию — я в ужасе понимаю, что я ничего не могу с ней сделать. Потому что в каждой мелодии слова уже зашифрованы, их надо просто найти, отмыть. И вот я понимаю, что, ну, не настолько я универсальный автор. Нет там моих слов. А с этой штукой получилось, причем довольно легко. Вроде, я не очень долго и мучался».

Евгений Маргулис о песне: «Разухабистая... Разойдись плечо, размахнись рука! Кутиков, в общем! И все тут».

Мы расходимся по домам

Сочинена «почти в один день» вместе с песней «Место, где свет» в период нахождения А. Макаревича на дайвинг-экскурсии.

Андрей Державин о предыстории песни: «[В 2000 г.] в очередной раз после концерта сразу мы убежали за кулисы, и когда мы вошли в гримерку, [Макаревич] сказал: „Вот, — говорит, — оставляя цветы на сцене, мы опять расходимся по домам. И, видимо, так у него эта строчка родилась“».

Евгений Маргулис о песне: «... Там тоже решать толком ничего не пришлось, потому что Джеймс Тейлор — он и есть Джеймс Тейлор. В духе Джеймса Тейлора там сделано».

Андрей Макаревич о песне: «Многие её расценят как „Он был старше её–2“. Продолжение истории. Я не буду их осуждать. Пусть они её так и расценивают. На самом деле, просто, по-моему, лирическая красивая песенка».

Рыбак рыбака

Сочинена во время рыбалки на реке Катунь летом 1999 г.

Александр Кутиков об истории создания песни: «Тяжелые четыре дня в Катуни <...> И в один из дней [Макаревич] сказал: „Тема-то какая… Рыбак — рыбака“. И буквально через день [Макаревич] принес два уже написанных куплета».

По свидетельству Е. Маргулиса, один из риффов мелодии песни написан им самим по просьбе А. Макаревича. В качестве автора музыки песни на альбоме указан Макаревич.

Звёзды не ездят в метро

«Звёзды не ездят в метро“ писалась долго. Причем сначала долго делались стихи, а потом долго делалась музыка». Текст песни сочинен Макаревичем на основе одного куплета, ранее написанного Маргулисом.

Евгений Маргулис об истории создания песни: «Придумал название я. У меня был другой стишок <...> был написан один куплет, ну такой, наглый достаточно. „Андрюха, посмотри, может из этого что-то можно будет сделать?“ Он написал свою историю. Ну и Бог с ним! В конце концов потому что как бы ему так видней. И мне спокойней — писать не надо».

Была аранжирована многократно, в частности музыканты пробовали сыграть песню в «битловском» стиле, в стиле босса-новы. В итоге «все, что от неё осталось — это гармония, мелодия и слова». Конечную аранжировку песни А. Макаревич назвал «психоделическим вариантом».

Андрей Макаревич о песне: «Я не поеду в метро, потому что это не комфортно. Не люблю, когда меня беспардонно узнают, начинают хватать за рукав, дышать в лицо, держать за пуговицу. Мне это просто неприятно».

Александр Кутиков о песне: «Мне кажется, во всех этих песнях [на альбоме] есть некое сожаление. Может быть, оно не прописано, но оно, наверняка, присутствует <...> Думаю, что люди почувствуют, что там, скорее, сожаление о том, что человек известный, получая эту известность, тем не менее очень многое теряет. Теряет естественность жизни».

Наиболее известным кавером на песню является версия группы «Бумбокс», записанная в 2009 году для альбома-трибьюта «Машинопись».

Критика и достижения

Критиками, журналистами и самим музыкальным сообществом альбом был оценен положительно.

Рецензия в газете «Стрела» (2001. Окт. № 38):

«... Стоит поклонникам группы услышать материал с диска, и их удивлению не будет предела. Поскольку альбом «Место, где свет», над которым музыканты трудились весь год, поражает не только совершенно новым подходом к звуку, но и большим количеством солистов... В общем контексте гитарно-сэмплерного звучания «Машины времени» голос Державина, подкрепленный затейливым текстом, воспринимается как нечто весьма органичное».</span>

Рецензия на сайте «MUSIC@» musica.nm.ru:

«... «Место, где свет» — своеобразный симбиоз классики и эксперимента. Классикой уже стали голоса Макаревича, Маргулиса, Кутикова. Эксперимент пришел в лице клавишника Андрея Державина».</span>

Михаил Козырев в эфире телепрограммы «Земля-Воздух» (ТВ6. 2001. 30 дек.):

«Мне кажется, что для группы, которая существует на сцене такой фантастический для творческих людей срок, они записали потрясающий альбом. Я <...> услышав его, не поверил, что на определенном каком-то витке спирали группа может, с одной стороны, сохранить мудрость, которая вот с этими прожитыми годами возникла, и при этом достичь такой свежести, ощущения свежести <...> Я вдруг обнаружил, что эта струя свежести пришла как раз с Андреем Державиным».</span>

Рецензия в «Новой газете» (2002. 15 апр. № 27):

«Машина времени», ранее не делавшая ставку на «энергетику», на последнем альбоме «Место, где свет» задействовала экстремальную электронику Андрея Державина. На первой песне альбома «Утренний ангел пустых бутылок» внушительный рев синтезаторов вырастает из рояльных пассажей «Желтого ангела». Понятное дело, эту злостную вещь на радио предпочитают не ставить. Крутят в основном безысходную балладу «Звезды не ездят в метро», вырезав из неё мощные инструментальные интро и коду, которые имитируют шумы проносящейся через тоннель электрички».</span>

Борис Гребенщиков в чате на сайте blissrecords (2002. 17 янв.):

«Место, где свет» — милейший альбом».</span>

Рецензия на сайте «Наш НеФормат» nneformat.ru:

«Мудрость — достаточно редкое качество на рок-сцене, чтобы не обратить на неё внимание. А если сюда добавить еще и обезоруживающую самоиронию («Меня заказали»), то впечатление создается самое положительное. Даже поставленная заключительной «Звезды не ездят в метро» начинает выглядеть по иному — логически обоснованно и вполне концептуально».</span>

Рецензия в газете «Московский комсомолец» (2002. 17 янв.):

«... «Машина времени» записала новый альбом «Место, где свет», который то ли с перепугу, то ли по наитию случайного творческого озарения нашпиговала звуками, совершенно нехарактерными для этого зрелого рок-лейбла. То же самое, как если бы вы купили классическую колу, а она на вкус оказалась вдруг похожей на энергетическую карамельную шипучку. Че к чему? — чесали бы вы репу. И постарались бы тщательно изучить этикетку с расшифровкой ингредиентов столь нестандартного продукта. В ингредиентах «новой», стало быть, «Машины времени» можно обнаружить весьма насыщенный букет из традиционных рецептов и совершенно экзотических добавок. В первой (традиционной) группе присутствуют: неизлечимый меланхоличный мелодизм и харизматичные вокальные тембры Макаревича-Кутикова — те самые «основы основ», которые вот уже четверть века ассоциируются в массовом сознании с понятием «Машина времени». Во второй группе — экзотических приправ (никуда, понимаешь, не деться от терминологии «Смака») — обнаруживаются всяческие занятные неожиданности как пряного, так и достаточно острого посола. Прежде всего, это — компьютерные лупы абсолютно нехарактерного для «MB» звукового толка с кваканьем, бульканьем, жужжанием, уханьем и громыханием; неожиданно жесткие местами гитары и мясистые барабаны, заставляющие вздрагивать и вспоминать зачем-то чуть ли не «Prodigy» с «Rammstein»; и совершенно ангельский — что тоже, кстати, заставляет вздрагивать — голосок Андрея Державина, нынешнего клавишника «Машины времени», а в прошлой жизни поп-идола, исполнявшего шлягеры-нетленки «Не плачь, Алиса» и «Давайте выпьем, Наташа, сухого вина». Отдельный вопрос к лирике <...> С одной стороны, вроде бы в наличии всегда присущая Макаревичу со товарищи мечтательная философская отрешенность, а с другой — столь похвальная возвышенность окончательно застряла в узкоколейке любовных страданий и эротических переживаний. Любовно-морковная трясина засосала «MB» по самые помидоры. Безоглядно волочиться за юбками — прерогатива ранней юности. Зрелости уместней гражданская осмысленность и социально активная позитивность. У «Машинистов» все случилось наоборот... Хотя всё мило и изысканно».</span>

Роман Ягупов («Zdob și Zdub») в интервью openmusic.ru:

«Очень понравился последний альбом «Машины времени» «Место, где свет». Очень классный современный саунд».</span>

Рецензия на сайте фестиваля «Крылья»:

«Музыкальная критика в своей массе пришла к выводу, что это действительно авангардная работа группы. «Место, где свет» полифоничен, местами — симфоничен, а главное — совершенно непривычен для уха, «натасканного» на традиционный саунд «Машины времени».</span>

Отвечая на вопрос о том, есть ли «нечто революционное» в альбоме «Место, где свет», музыкальный критик Артемий Троицкий ответил, что «это так же вероятно, как порнофильм с телепузиками».</span>

Музыкальный материал альбома являлся объектом научных исследований.

Ю. Шигарева в статье «Особенности циклизации в альбоме «Машины времени» «Место, где свет»:

«В основе композиции альбома — единство времени: один день лирического героя. Его утро обрисовано в первой песне («я просыпаюсь / в сумерках буднего дня»), днем («сегодня к обеду») ждут его выступления в «торжественном зале» («Меня заказали»), после вечернего концерта, «забывая цветы на сцене», музыканты «расходятся по домам», а в последней песне «время — ночь». Однако главным принципом построения альбома все же оказывается не время или пространство, а «логика духовного движения личности». В альбоме 11 песен, объединенных образом лирического героя. Разочарованный, он стоит на пороге нового понимания мира и своего места в нем».</span>

По итогам 2001 г. альбом «Место, где свет» стал один из самых хитовых отечественных релизов.

Портал PESNI.RU объявил его лучшим альбомом года, песня «Меня заказали» была включена в десятку лучших песен года.

Альбом выиграл опрос на звание «Лучший альбом «Машины времени», на одном из популярных неофициальных сайтов группы.

Песня «Место, где свет», по версии хит-парада «Чартова дюжина» радиостанции «Наше радио», заняла третье место в перечне лучших песен десятилетия 1998—2008 гг. (номинация «Выбор НАШЕго»).

Участники записи

«Машина времени»:

• Андрей Макаревич — вокал, гитара, укулеле;
• Александр Кутиков — вокал, бас-гитара;
• Евгений Маргулис — вокал, гитары;
• Андрей Державин — вокал, клавиши;
• Валерий Ефремов — ударные.

Приглашенные музыканты:

• Михаил Клягин — гитара;
• Леонид Хайкин — барабаны;
• Евгения Теджетова — бэк-вокал;
• Рушан Аюпов — аккордеон;
• Дмитрий Четвергов — гитара;
• Николай Ксенофонтов — перкуссия;
• Владимир Пресняков мл. — бэк-вокал (3).

Выходные данные

• Запись — студия «Полифон», 2001 г.;
• Продюсер альбома: А. Кутиков;
• Звукорежиссер: С. Оганесян;
• Сведение: А. Кутиков;
• Мастеринг: А. Бармаков;
• Фото: М. Королев;
• Дизайн: В. Гаврилов, П. Семенов (ВГDESIGN).
• На обложке диска в названии альбома и в названии одноименной композиции отсутствует запятая - "Место где свет"

Отрывок, характеризующий Место, где свет

Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.