Моксон, Кендрик

Ке́ндрик Ли́хти Мо́ксон
англ. Kendrick Lichty Moxon
Моксон в 2008 году
Род деятельности:	адвокат
Место рождения:	Пенсильвания, США
Гражданство:
Супруга:	Карла Смит
Дети:	Стейси Гров Мейрер (1979—2000)

Ке́ндрик Ли́хти Мо́ксон (англ. Kendrick Lichty Moxon) — американский юрист. Саентолог и адвокат юридической фирмы Moxon & Kobrin, представляющей исключительно интересы членов Церкви саентологии и аффилированных с ней организаций.

В первые годы своей деятельности в Церкви саентологии он занимался правовыми вопросами и носил звание «преподобный». Кроме того он работал на спецслужбу саентологов, известную как Охранный отдел и наряду с Лафайетом Роном Хаббардом и другими 19 саентологами был назван ФБР в числе обвиняемых в пособничестве при осуществлении тайной и преступной саентологической акции «Операция „Белоснежка“». Доказательства собранные в материалах дела свидетельствовали о том, что Моксон предоставлял ФБР поддельные образцы почерка сотрудника Охранного отдела Майкла Майснера, хотя сам он впоследствии заявлял, что сделал это непредумышленно.

Основная часть юридической работы непосредственно связана с саентологией. Он работал в качестве комиссара в аффилированной с саентологией Гражданской комиссией по правам человека. В 1988 году он представлял интересы Церкви саентологии в Верховном суде Лос-Анджелеса во время судебной тяжбы на сумму в один миллиард долларов США против бывших саентологов. В 1990 году он представлял Церковь саентологии в деле против Налогового управления США, с целью получить доступ к сведениям, которые ведомство смогло собрать о саентологической деятельности. Он оказывал юридическую поддержку 50 саентологам в подаче исковых заявлений против антикультовой организации Cult Awareness Network (CAN), что привело к банкротству последней, её переходу в собственность саентологов и переименование в New Cult Awareness Network, после чего направление деятельности прежней организации изменилось на прямо противоположное. Кроме того Моксон выступал адвокатом пятидесятника Джейсона Скотта в его иске против CAN и депрограмматора Рика Росса. Также Моксон представлял интересы саентологического издательства Golden Era Productions в деле против критика саентологии Говарда Кита Хенсона. В 2000 году во время расследования уголовного дела в связи со смертью Лизы Макферсон Моксон представил аффидавит, а также отстаивал её право на лечение по саентологическим методикам, как части религиозной практики.

Биография

Родился в Пенсильвании.

В 1972 году получил степень бакалавра гуманитарных наук по антропологии в Американском университете.

В 1981 году получил степень доктора права в Университете Джорджа Мейсона.

6 сентября 1984 года стал членом коллегии адвокатов Вашингтона

17 июня 1987 года стал членом коллегии адвокатов штата Калифорния.

Семья

В 1979 году у Моксона и его жены Карлы Смит родилась дочь Стейси Гров Мейер. 25 июня 2000 года находясь на работе в саентологическом издательстве Golden Era Productions Мейер погибла, упав с лестницы и задев провод, находившийся под напряжением 7200 вольт. Калифорнийское управление по охране труда и здоровья провело расследование обстоятельств гибели Мейер и пришла к выводу, что причина смерти не связана с нарушением правил техники безопасности. Мейер работала в Golden Era Productions два года и занималась озеленением и техническим обслуживанием.

Саентологическая деятельность

Охранный отдел

В 1977 году Моксон официально числился членом Церкви саентологии и имел звание «преподобный». В это время он занимал в Церкви саентологии должность директора министерства по правовым вопросам. Кроме того он работал спецслужбу саентологов, известную как Охранный отдел и наряду с Лафайетом Роном Хаббардом и другими 19 саентологами был назван ФБР в числе обвиняемых в пособничестве при осуществлении тайной и преступной саентологической акции «Операция „Белоснежка“». Эта операция была придумана Хаббардом с целью незаконными путями получить документы Правительства США. В её рамках саентологами проникали в государственные службы США, включая Налоговую службу США, с целью похищения документов имеющих отношение к саентологии.

Доказательства собранные в материалах дела свидетельствовали о том, что Моксон предоставлял ФБР поддельные образцы почерка сотрудника Охранного отдела Майкла Майснера. Обе стороны дела были согласны в том, что Моксон ответил на повестку от 14 октября 1976 года «Повестка Большого жюри для всех подлинных экземпляров почерка Майкла Мейснера и о приёме на работу и кадровом учёте г. Мейснера в распоряжении Церкви саентологии», предоставив американскому правительству «поддельные образцы почерка вместо подлинных экземпляров г. Майснера». Из материалов дела следовало, что Моксон «направил в распоряжение правительства поддельные образцы почерка». Девять саентологов подписали соглашение как часть сделки о признании вины. Согласно письму Калифорнийского окружного отделения Охранного отдела «Рик Моксон» и четыре других лица «знали всё или почти всё» о тайных операциях против американского правительства. Согласно письму Охранного отдела Моксон под угрозой наложения штрафа в $50000 не стал раскрывать имеющиеся у него сведения о проводившихся саентологами операциях. Соглашение о неразглашении имело заголовок «Пакт о неразглашении; Соглашение Судного дня». В письме Церкви саентологии официально указывалось дать понять Моксону, что «если они заговорят, то будут навсегда изгнаны, преследоваться ОО [Охранным отделом] до Судного дня и оставлены гнить в физической Вселенной».

Сам Моксон заявил Phoenix New Times условия показаний были написаны агентами ФБР, а затем подписаны официальными представителями Церкви саентологии. Он утверждал, что неумышленно представил поддельные образцы почерка ФБР и до того как заниматься адвокатской деятельностью прошёл проверку в коллегиях адвокатов в Вашингтоне и Калифорнии. Согласно изданию Моксон находится «в хороших отношениях» с обеими коллегиями. В свою очередь бывший сотрудник Отдела особых дел, пришедшего на смену Охранному отделу, Фрэнк Оливер рассказал Phoenix New Times, что его последнее задание заключалось в оказании помощи Моксону в создании особого подразделения, целью которого был сбор сведений о деятельности Cult Awareness Network, а также вербовка людей, которые бы согласились стать истцами в судебных процессах против этой организации.

Судебные процессы

Ранние годы

Моксон выступал в качестве адвоката Церкви саентологии в 1988 году, когда бывшие саентологи подали исковые заявления на общую сумму один миллиард долларов. Моксон заявлял, что в число истцов входили некоторые бывшие саентологи, которые были изгнаны и выступали с требованием вернуть пожертвования, которые сделали Церкви саентологии, как и оплату за всё проведённое там время. Дело было прекращено судьёй Верховного суда Лос-Анджелеса, а Моксон оценивал истцов как «нескольких бывших членов, которые объединились с целью совершить денежное убийство».

В 1990 году представлял Церковь саентологии во время судебного процесса с Налоговым управлением США в попутке получить доступ к ведомственным документам о саентологической деятельности. Он заявлял, что «действия, предпринятые Налоговым управлением в этом деле характеры для принудительного лечения агентством религиозных групп». Во время тяжбы юридическая фирма Моксона наняла частных детективов для расследования деятельности агентства. Так частный детектив Майкл Л. Шомерс рассказывал, что проводил операцию под названием «Вашингтонское бюро новостей», выдавая себя за репортёра и пытаясь собрать сведения о критиках саентологии. Шомерс также отмечал, что проникал на совещания в Налоговом управлении США в попытках собрать данные о служащих. Оплату от Bowles & Moxon Шомерс получал наличными или банковскими чеками. Согласно The New York Times Моксон заявлял, что деятельность Шомерса являлась законной, и что он и другие адвокаты саентологов пользуются услугами частных детективов с целью противостоять лжи «жуликоватых правительственных агентов».

Дело Cult Awareness Network

Моксон помогал саентологам в подаче 50 исковых заявлений против против Cult Awareness Network, которые привели эту организацию к банкротству. Сам Моксон заявлял St. Petersburg Times, что его юридическая фирма помогала саентологам в судебном процесс против CAN преимущественно бесплатно и что Церковь саентологии в этом деле «помогала немного, но совсем немного». Он также утверждал, что отдельные саентологи обратились к нему за юридической помощью из-за большого опыта ведения подобных дел. Моксон говорил, что иски были поданы отдельными саентологами, которые утверждали, что являются «жертвами CAN». Кроме в передаче 60 Minutes Моксон заявил: «Они не появились сами по себе. Некоторое количество саентологов пришли в нашу фирму и сказали: „Я подвергаюсь дискриминации со стороны CAN“».

Джейсон Скотт из пятидесятнической общины «Церковь скинии жизни» (входящей в состав Объединённой пятидесятнической церкови, международной) был похищен в 1991 году из своего дома в Белвью и подвергнут депрограммированию. Депрограмматор Рик Алан Росс обратился к матери Скотта через добровольцев CAN и Моксон выступил pro bono адвокатом Скотта в судебном процессе против Росса и CAN. Согласно передаче 60 Minutes использовавшиеся Моксоном в суде в качестве доказательства два аффидавита были ложными. Суд удовлетворил иск Скотта обязав выплатить ему 5 миллионов долларов США, из которые 1,8 миллиона должна была выплатить CAN. Пос того, как CAN была объявлена банкротом, Скотт отказался от услуг Моксонаи и пригласил из Лос-Анджелеса адвоката Грэма Берри, который ранее представлял своих клиентов в судебных делах против Церкви саентологии. В итоге размер штрафных санкций в отношении Росса был сокращён до 5 тыс. долл. и 200 часов услуг «как опытного консультанта и специалиста по депрограммерским операциям».

Скотт заявил, что чувствовал, что им манипулировали с целью воплощения саентологического плана по разрушению CAN. Согласно Chicago Tribune Скотт и его родственники ощущали, что Моксон не уделяет должного внимания ведению дела своего доверителя, а вместо этого сосредоточился на «личной вендетте» CAN, а мать Скотта Кэтрин Тонкин отметила: «В целом, Джейсон сказал, что устал быть ширмой для саентологов. Мой сын никогда не был членом Церкви саентологии. Когда он связался с Моксоном, тот соблазнил его возможностью получить 1 миллион долларов, вот он и пошёл на это».

После того как Скотт отказался от услуг Моксона, тот начал проводить широкую информационную кампанию в двух штатах, заявляя, что Берри был навязан сторонниками CAN. Так The Washington Post приводит следующие слова Моксона по этому поводу: «Им действительно злоупотребляла CAN и безобразно злоупотреблял это парень Берри». Моксон, утверждавший, что с Росс и его единомышленники лишили свободы полноправного взрослого человека с целью навязать ему свои религиозные убеждения, немедленно подал в суд документы стремясь воспрепятствовать примирению сторон и назначить опекуна, поскольку посчитал Скотта «недееспособным», но получил отказ.

Млксон имел непосредственное отношение к получению архивных документов CAN после признания банкротства организации арбитражным судом. Бывший сотрудник юридической фирмы Моксона и саентолог Стивен Хэйес, приобрёл имущество Cult Awareness Network. Лица принадлежавшие к старой Cult Awareness Network выразили беспокойство тем, что их личные данные могут попасть в чужие руки, но Моксон в ответ заявил: «Люди, которые совершили преступления, не хотят, чтобы они были раскрыты». В 2000 году Моксон в соавторстве Энсоном Шупом и Сьюзан Дарнелл на основании этих архивных документов Cult Awareness Network написал статью «CAN. Мы вряд ли знали: секс, наркотики, откаты депрограмматорам в (Старой) Cult Awareness Network», которая была представлена в Хьюстоне на встрече Общества научного религиоведения.

Согласно внутренним саентологическим документам Моксон воспользовался саентологической доктриной для разрушения CAN. Так в документе за авторством Курта Вейланда сказано следующее: «Гражданский иск был подан против жертвы [Рика] Росса и Cult Awareness Network. На этот раз он был тем адвокатом, который знал, что он делает и понял технику PTS/SP! Адвокатом был саентолог и ОТ Рик Моксон». PTS/SP в саентологической терминологии означает тактику обработки врагов, которых именую «подавляющие личности» (англ. suppressive persons (SP's)), а связанные с ним люди называются «постоянным источником неприятности» (англ. potential trouble sources (PTSs)). Так Cult Awareness Network была отнесена саентологами к разряду организаций «подавляющих личностей».

Другие

В феврале 1998 года Моксон представлял интересы менеджера саентологического издательства Golden Era Productions Кена Ходена в деле против критика саентологии Говарда Кита Хенсона. Ходен пытался добиться запретительного приказа после того, как Хенсон выступил в мае 1997 и январе 1998 года против саентологии вне киностудии Golden Era в Гилман Хот Спрингс. Моксон утверждал, что Хенсон представляет опасность поскольку выложил критические сведения о саентологии в Интернет, а также обладает знаниями в области крионики и изготовлении взрывчатых веществ. Ходен добился временного запретительного приказа в отношении Хенсона, но затем Верховный суд Риверсайда отказал Ходену в удовлетворении требования бессрочного запретительного приказа.

В 1999 году Моксон представлял интересы адвентистов седьмого дня и Церкви объединения в судебном процесса против Рабочей группы штата Мэриленд, которая занималась расследованием влияния деструктивных культов на студентов колледжей. Адвентисты и мунисты посчитали, что деятельность Рабочей группы по изучению влияния деятельноси культов на государственный высшие учебные заведения является «религиозной инквизицией».

В 2000 году в связи со смертью Лизы Макферсон Моксон совместно своей коллегой по юридической фирме Хелен Корбин предоставил Окружному суду Пинеллас-Паско аффидавит, а также жалобу на уголовное преследование Церкви саентологии. Моксон и Корбин заявили, что уголовное преследование основано на «крайнем религиозном уклоне» и «предрассудочном понимании церкви». Они выступали в защиту использования саентологами созданной Хаббардом одитинговой практики сжатого самоанализа, которая применялась к Лизе Макферсен в гостинице Форт Харрисон в Клируотере и которую они бозначали как «полностью религиозную». Они писали, что «Принуждение саентолога к получению психиатрических услуг равносильно тому, как заставить ортодоксального иудея съесть свинину, или принудить верующего католика сделать аборт. Это просто немыслимо и недопустимо для нашей веры и совести». Кроме того Моксон заявил, что считает судебный иск родственников Лизы Макферсон это «не более чем повод для того, чтобы плохо отозваться» о Церкви саентологии. Уголовное дело было прекращено из-за недостаточности оценки судебно-медицинского эксперта, а гражданский иску о смерти в связи с противоправными действиями был урегулирован в 2004 году.

По мнению главного юрисконсульта саентологов Эллиота Абельсона основная часть юридической работы Моксона связана с саентологией. Наряду с юридической фирмой у Моксона имеется второй офис в штаб-квартире Церкви саентологии в Лос-Анджелесе. Кроме того Моксон является юрисконсультом аффилированной с саентологами Гражданской комиссии по правам человека. Согласно пресс-релизу 2001 года Моксон является комиссаром Гражданской комиссии по правам человека.

Ссылки

• [www.linkedin.com/pub/kendrick-moxon/a/46/a0a Kendrick Moxon], LinkedIn

Отрывок, характеризующий Моксон, Кендрик

– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!