Одзежинский, Роман

Роман Одзежинский Roman Odzierzyński
Председатель Правительства Польши в изгнании
25 сентября 1950 года — 8 декабря 1953 года
Президент:	Аугуст Залеский
Предшественник:	Тадеуш Томашевский
Преемник:	Ежи Хриневский
Член Совета Трёх
1966 год — 15 октября 1968 года
Соправитель:	Владислав Андерс Эдвард Бернард Рачинский
Вероисповедание:	Католик
Рождение:	28 февраля 1892(1892-02-28) Лемберг, Австро-Венгрия
Смерть:	9 июля 1975(1975-07-09) (83 года) Лондон, Великобритания
Военная служба
Годы службы:	1910 - 1945
Принадлежность:	Австро-Венгрия, Польша
Звание:	Генерал бригады
Сражения:	Оборона Варшавы (1939)
Награды:

Роман Одзежинский (польск. Roman Odzierzyński; 28 февраля 1892, Лемберг, Австро-Венгрия - 9 июля 1975, Лондон, Великобритания) - польский государственный и политический деятель, генерал бригады, премьер-министр правительства Польши в изгнании в 1950-1953 годах.

Ранние годы

В молодости изучал право и политические науки во Львовском университете. Позднее, в 1919, стал доктором права. С 1910 служил в австро-венгерской армии, окончил Офицерскую школу артиллерии. Получал звания подпоручика (1914), поручика (1916). С 1918 в Войске Польском в звании капитана. Участвовал в Советско-польской войне. Позднее Одзежинский сделал успешную военную карьеру, став в 1935 комендантом Артиллерийской школы в Торуни. Участвовал в обороне Варшавы в 1939 году, но после поражения и оккупации страны вынужден был эмигрировать в Румынию, затем во Францию и Великобританию, где командовал артиллерией в Польской Армии на Западе, которая принимала участие в военных операциях Великобритании, в частности, в Ираке.

В эмиграционном правительстве

После войны вернулся в Великобританию, где занимал посты министра обороны и министра внутренних дел в Правительстве Польши в изгнании. В 1950 году сменил Тадеуша Томашевского на посту премьер-министра правительства и оставался там на протяжении 3 лет. В 1966—1968 годах входил в состав Совета Трёх — органа, исполнявшего обязанности президента Польши в изгнании.

Отрывок, характеризующий Одзежинский, Роман

Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.