Андерс, Владислав

Владислав Андерс Władysław Anders<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Член Совета Трёх
8 августа 1954 год — 12 мая 1970 года
Соправитель:	Эдвард Бернард Рачинский (1954-1972) Томаш Арцишевский (1954—1955) Тадеуш Бур-Коморовский (1956—1966) Роман Одзежинский (1966—1968) Станислав Мглей (1968—1969) Альфред Урбанский (1969—1972)
Рождение:	11 августа 1892(1892-08-11) Блоне, Кутновский уезд, Варшавская губерния, Привислинский край, Российская империя
Смерть:	12 мая 1970(1970-05-12) (77 лет) Лондон, Великобритания
Военная служба
Годы службы:	1913—1917 1918—1946
Принадлежность:	Российская империя Российская империя Польская Республика
Звание:
Командовал:	2-й Польский корпус
Сражения:	Первая мировая война Великопольское восстание (1918—1919) Советско-польская война Вторая мировая война: Вторжение в Польшу Битва под Монте-Кассино Прорыв Готской линии Северо-Итальянская операция
Награды:	Российские:

Влади́слав А́ндерс (польск. Władysław Anders, 11 августа 1892, Блоне, Польша — 12 мая 1970, Лондон) — дивизионный генерал (генерал-лейтенант) польской армии, польский военный и политический деятель, командовал отдельными польскими формированиями во время Второй мировой войны (см. Армия Андерса (2-й Польский корпус)), главнокомандующий польскими силами на Западе (1945 год).

Молодость

Родился в семье мелких шляхтичей (отец — агроном, земельный агент) и мать (урождённая Таухерт) — из балтийских немцев. Собираясь стать инженером, окончил реальное училище в Варшаве, потом политехнический институт в Риге. Однако сразу по его окончании был призван в русскую армию (1913 год), и по окончании офицерской кавалерийской школы, уже после начала Первой мировой войны, в чине поручика направлен в 3-й драгунский полк. В боях проявил большую храбрость и способности, вскоре уже командовал эскадроном, имел три ранения (всего в своей жизни он был ранен 8 раз), несколько боевых орденов (в том числе орден Св. Георгия IV степени). Как отличившийся офицер, был направлен в Академию Генерального Штаба в Петрограде, где прошёл ускоренный курс; её он окончил буквально накануне революции (в середине февраля 1917), получив диплом из рук Николая II и чин капитана генерального штаба.

Андерс и русская революция

Февральскую революцию Андерс, по собственным словам, встретил, как и все поляки, «с энтузиазмом». Вскоре он был направлен в формировавшийся Временным правительством национальный польский корпус (1-й Польский корпус генерал-майора Юзефа Довбор-Мусницкого) и вступает в 1-й Креховецкий уланский полк; момент, когда он приколол к своей форме польского орла, был, по его словам, одним из самых счастливых в его жизни. Осенью Андерс назначается начальником штаба 7-й Польской стрелковой дивизии; на этом посту застаёт его Октябрьская революция 1917 года в России. 12 января 1918 Довбор-Мусницкий объявляет войну большевистскому правительству; на следующий день части Андерса берут Рогачёв. Однако 31 января дивизия была выбита из Рогачёва подразделениями 1-го Даугавривского и 4-го Видземского латышских стрелковых полков и сводным отрядом матросов Балтийского флота. Общее руководство осуществлял Иоаким Вацетис. 7-я Польская стрелковая дивизия отошла к Бобруйску и там после Брест-Литовского мира сдалась немцам и была расформирована. Андерс вместе с Довбор-Мусницким возвращается в Польшу.

Служба независимой Польше

После Ноябрьской революции в Германии Довбор-Мусницкий становится главой сформированной в Познани повстанческой Великопольской армии, а Андерса, уже в чине подполковника, назначает своим начальником штаба. В этом качестве Андерс ведет бои с немцами до самого вхождения Познанщины в состав Польши (16 февраля 1919 года). С апреля того же года, в качестве командира сформированного им 15-го Уланского Познаньского полка, принимает участие в боях с Красной Армией. После заключения Рижского мира между Польшей и РСФСР (1921) получает высшее военное образование в Париже («Высшая военная школа») и Варшаве, с ноября 1925 года в звании полковника — военный комендант Варшавы. Во время мятежа Пилсудского 12 мая 1926 года Андерс сохраняет верность демократическому правительству и руководит военным отпором путчистам, что после установления режима «санации» самым неблагоприятным образом сказывается на его карьере: вплоть до Второй мировой войны он находится в должности командира кавалерийской бригады, Волынской (с 1928), затем Новогрудовской (с 1937). Во главе последней вступает в войну.

Начало войны и плен

Вскоре после начала войны бригада Андерса сливается с остатками двух польских дивизий в оперативную кавалерийскую группу «Андерс», а сам Андерс, получивший уже звание генерала, сражается во главе её в районе Плоцка и к юго-востоку от Варшавы, а после поражения поляков под Варшавой отходит к Львову; 22 сентября 1939 года успешно атаковал наступавших немцев; 24 сентября, собрав вокруг себя остатки разбитых польских войск, попытался прорваться через немецкое и советские окружение в Венгрию, надеясь затем перебраться во Францию и продолжать борьбу. Однако в ходе боев 27—28 сентября группа Андерса была разбита советскими войсками, сам Андерс — дважды ранен и на следующий день попал в плен.

Андерс прошёл курс лечения в польском военном госпитале во Львове, затем содержался во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке вплоть до августа 1941, когда были установлены союзнические отношения между СССР и польским эмигрантским правительством.

Игорь Бунич в книге «Лабиринты безумия» приводит данные о боях между советскими войсками и частями польской армии под Пшемыслем, среди которых были и уланские части Андерса; в этих боях уланы уничтожили два полка пехоты.

В книге Михаила Мельтюхова «Советско-польские войны» этот эпизод описан несколько иначе. В 6.30 27 сентября 26-й и 27-й уланские полки группы Андерса атаковали 148-й кавполк в Сутковице, однако встреченные артогнём и контратакой, отошли на опушку леса. В ходе трёхчасового боя противник потерял 300 человек убитыми, 200 пленными, 4 орудия и 7 пулемётов. На следующий день группа была рассеяна, но генерал Андерс с несколькими офицерами скрылся и попал в плен лишь 30 сентября.

Во главе «Армии Андерса» и Польских Вооруженных сил

4 августа 1941 года Андерс (до этого 22 месяца содержавшийся как заключённый на Лубянке) был доставлен в кабинет Берии, где последний лично сообщил ему, что он свободен и что он назначен лондонским правительством командующим польской армией в СССР (с производством в чин дивизионного генерала). Армия должна была быть сформирована, частью по призыву, частью на добровольной основе, из граждан Польши в СССР (главным образом это были выпущенные из тюрем и лагерей военнопленные и репрессированные). На назначение её командующим Андерса повлияли несколько моментов: то, что он имел опыт командования войсковой группой; его политическое лицо, то есть непричастность к окружению Пилсудского; наконец, хорошее знание русского языка и репутация специалиста по России. Однако Андерс, крайне негативно относясь к советскому режиму и России, категорически не желал сражаться против немцев под знаменами СССР, в котором видел врага поляков и который, как он полагал, воспользуется любым удобным случаем, чтобы поработить Польшу; поэтому он планировал, вызволив из-под власти СССР как можно больше поляков, увести их из СССР на Запад. Он пишет:

Я понимал, что если даже сейчас, когда Россия находится в трудных условиях, немцы постоянно наступают, Союзу грозит разгром, если даже сейчас советские власти так неприязненно относятся к нам, полякам, что же будет, когда военное счастье отвернётся от немцев? Политические руководители, всё Политбюро, всё советское правительство — это те же люди, которые заключили пакт с Германией и устами Молотова выражали радость, что Польша, «ублюдок версальской системы», навсегда прекратила своё существование. Это были те же люди, которые причинили невиданные ранее в истории страдания миллионам поляков и уничтожили многие сотни тысяч человеческих жизней.

Весной 1942 года по пути в Лондон он остановился в Каире, где пообещал командующему британскими войсками на Ближнем Востоке отдать в распоряжение англичан все дивизии, сформированные в СССР ..

Большинство офицеров категорически не желало воевать на стороне Советского Союза, для них Россия-СССР был историческим врагом, ничуть не лучшим (а для некоторых и хуже), чем гитлеровский рейх. Из записок адъютанта генерала Андерса — Ежи Климковского:

Договор с Советским Союзом Андерс считал не чем-то постоянным, что должно было служить основой дальнейшего существования, а лишь необходимым временным злом.

…было видно, что он лишь ожидает момента, «когда Советский Союз будет побежден».

В возможность победы Советского Союза никогда не верил..

Глава польского правительства генерал Сикорский, более лояльно настроенный к союзнику и стремившийся иметь польские войска на всех фронтах, противился этим планам; но Андерс через голову Сикорского, с помощью Черчилля, сумел добиться их осуществления. Официально (перед Сталиным) выдвигались утверждения, что поляков следует перевести в Иран из-за более тёплого климата и лучших возможностей для снабжения (англичанами); Андерс утверждал, что после того, как армия будет сформирована и обучена, она вернется в СССР — Сталин этому, разумеется, не верил. По свидетельству адъютанта Андерса, Ежи Климковского, Андерс пытался установить контакт с немцами:

...Что касается политических вопросов, то он был глубоко убежден в неизбежном поражении Советского Союза и не сомневался в победе Германии настолько, что искал даже определенных людей и путей к высшим немецким военным чинам. Лучшим эмиссаром он считал бывшего премьера Польши профессора Леона Козловского, рассуждавшего таким же образом, как Андерс, и мыслящего теми же категориями, убежденного в победе Германии. Леон Козловский считал, что Польша, несмотря на все происшедшее в сентябре 1939 года, должна сотрудничать с Германией, как [131] это сделали Румыния, Венгрия и другие сателлиты «оси». Поэтому Андерс, встретив Козловского в посольстве в Москве, направил его в штаб Бузулук и под видом определения на работу в армию, одел его в военное обмундирование....

...Господин Козловский в течение недели работал в финансовом отделе армии в звании поручика, после ряда совещаний и заседаний, которые были проведены в это время, он получил распоряжение отбыть в Москву, вроде как бы в посольство, хотя в это время оно находилось не в Москве, а в Куйбышеве. В действительности же он должен был перейти через линию фронта, что в условиях немецкого наступления являлось делом нетрудным. Фронт в это время быстро перемещался и доходил почти до самой Москвы. Это был конец октября 1941 года. Как раз в это время Козловский в компании с двумя офицерами перешел линию фронта и уже в конце ноября был в Варшаве и в этом же месяце представлялся в Берлине....[militera.lib.ru/memo/other/klimkovsky_e/05.html]

...В это же время, примерно в конце декабря 1941 года, советские органы сообщили нам, что к ним явились курьеры из Польши с просьбой о направлении их к Андерсу. Они перешли линию фронта, чтобы установить связь между подпольем в Польше и польской армией в СССР.... .....В штабе их приняли приветливо, а их руководитель, поручик Шатковский, встретился с Андерсом на квартире, поскольку рабочий день в штабе закончился.

Когда поручик Шатковский, пришедший вместе с майором Бонкевичем, доклад Андерсу, я находился в комнате. Сначала беседа была общей и касалась тем, всех нас интересующих. Поручик Шатковский передал Андерсу письмо [168] от его жены, находившейся в Варшаве, собственноручно ею написанное, в котором говорилось, чтобы муж оказал полное доверие курьеру. Поручик Шатковский заверил генерала, что его жене ничто не угрожает, так как у неё хорошие отношения с немцами и что о ней заботится один из немецких полковников. Я заметил, что это не понравилось генералу..... ....курьер привез из Польши от подпольной организации какую-то инструкцию на пленке, но каково её содержание — генерал не сказал. Я узнал лишь то, что пленку должны были проявить и расшифровать.... ....С момента приезда поручика Шатковского Андерс все время ходил сам не свой, казалось, он испытывает какую-то тревожную растерянность. Я не знал, в чем дело. Узнал лишь то, что курьера прислала организация, которая намеревалась сотрудничать с немцами и такое же сотрудничество она предлагала Андерсу.

Предложение и способ его осуществления (как мне позже рассказывал майор Бонкевич) содержались на этой пленке. Все это время генерал интересовался не столько привезенными инструкциями, сколько беспокоился по поводу того, знают ли советские органы её содержание. Ведь курьер находился [169] в их руках около недели и пленка с успехом могла быть прочитанной НКВД... ....Как-то поручик Шатковский в общем разговоре сказал, что видел в Варшаве бывшего премьера Леона Козловского. Это известие начали связывать с недавним выездом Козловского из Бузулука именно в Варшаву и в Берлин. Опять стали говорить о Козловском и Андерсе, тем более, что курьер из Польши рассказывал, что встречался с Козловским в Варшаве. Люди, посвященные в это дело, стали проявлять беспокойство. Андерс узнал об этом. Его реакция имела эффект разорвавшейся бомбы.

Андерс испугался этой истории, в особенности того, что в ней оказалась замешанной его жена. Опасаясь серьезной угрозы для себя, он решил ликвидировать курьера....Андерс приказал немедленно арестовать Шатковского. Чтобы окончательно пресечь различные слухи, он потребовал суда над Шатковским и вынесением ему смертного приговора.... ....Судебный приговор Андерс выслал телеграфно на утверждение Сикорскому.

Через несколько дней от Сикорского пришел ответ, что приговор он не утверждает и приказывает вновь пересмотреть дело в суде и все материалы выслать в Лондон.

Андерс не ожидал этого. Вопреки приказу Сикорского он решил все же расстрелять Шатковского. Он предложил скрыть получение телеграммы, предлагавшей приостановить исполнение приговора...[militera.lib.ru/memo/other/klimkovsky_e/07.html]

Эвакуация «армии Андерса» в Иран проходила весной — летом 1942 года и была завершена к 1 сентября; к тому моменту (с 12 августа) эта армия получила официальное название «Польской Армии на Востоке» и состояла из 3, 5, 6 и 7-й пехотных дивизий, танковой бригады и 12-го уланского полка. (Андерс лично командовал 5-й дивизией, считавшейся самой боеспособной в армии.) 21 июля 1943 г. «Польская армия на Востоке» преобразована во «2-й Польский корпус» в составе британской армии. Корпус насчитывал около 50 тыс. человек и состоял из: 3-й Карпатской пехотной дивизии (2 стрелковые бригады и уланский полк); 5-й Кресовой пехотной дивизии (2 пехотные бригады и уланский полк); 2-й Польской бронетанковой бригады (2 бронетанковых и уланский полк), 2-го Артиллерийского корпуса (3 артиллерийских, 1 противотанковый и 2 противовоздушных полка), а также отдельного уланского полка, десантно-диверсионной роты и различных мелких подразделений.

Дислоцировались поляки Андерса сначала в Ираке, потом в Палестине и Египте, а с декабря по апрель 1944 года были переброшены в Италию, где тотчас отличились при прорыве так называемой «линии Густава» (прикрывавшей Рим с юга), после многодневных кровопролитных боев 18 мая ключевой пункт немецких укреплений — монастырь Монте-Кассино. После этого 2-й Польский корпус был переброшен на Адриатический фронт и принимал участие в боях под Анконой; он закончил свой боевой путь в апреле 1945 г. взятием Болоньи. Героические бои под Монте-Кассино сделали Андерса наиболее популярным из всех польских генералов. С февраля 1945 года Андерс — исполняющий обязанности главнокомандующего польскими силами на Западе (до 28 мая, когда из плена вернулся командующий Армией Крайовой генерал Бур-Коморовский).

После войны

По окончании войны Андерс последовательно занимал позицию, враждебную коммунистическому режиму в Польше. Добился отмены планировавшейся британским правительством принудительной репатриации его солдат; в 1946 году коммунистическое правительство лишило его польского гражданства. С 1954 года — член (наряду с Бур-Коморовским и Эдуардом Рачиньским) и фактический лидер «Совета трёх», самозванного руководящего органа польской эмиграции. Согласно завещанию, похоронен в Монте-Кассино, рядом со своими павшими солдатами.

После встречи со своим бывшим сослуживцем П. Шандруком, возглавлявшим на последнем этапе войны дивизию СС «Галичина», добился от британских властей признания бойцов этой дивизии польскими гражданами, не подлежащими выдаче СССР.

В. Андерс — автор книги мемуаров [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book1fb1.html?id=83930&aid=956 «Без последней главы»].

Личная жизнь

Был дважды женат. От первого брака с Иреной Марией Иордан-Краковской родилась дочь Анна, автор книги воспоминаний «Мой отец генерал Андерс», и сын Ежи. Второй женой генерала была Ирена Рената Андерс, в браке с которой родилась дочь — Анна Мария.

От рождения Андерс был лютеранином, однако 27 июня 1942 года находившийся в СССР с визитацией польских военных частей полевой епископ Войска Польского Юзеф Гавлина, принял его в Католическую Церковь.

Основные награды

• Польша: орден Белого орла, орден Virtuti Militari 4 степеней; 4 Крестов Доблести (3 за польско-советскую войну и 1 за Оборонительную войну 1939 г.); Крест Независимости; командорский крест Polonia Restituta; золотой крест «За Заслуги» с мечами; Медаль Войска; крест Армии крайовой; крест Монте Кассино.
• Россия: орден Святого Георгия; св. Владимира с мечами и бантом; св. Анны с мечами II, III и IV степеней; св. Станислава с мечами II и III степеней.
• США: орден Почётного легиона; орден Лафайета.
• Великобритания: орден Бани.
• Франция: орден Почётного легиона III степени; Военный крест с пальмой; Военный крест.
• Италия: орден свв. Маврикия и Лазаря; Военный крест «За военные заслуги».
• Чехословакия: орден Белого Льва.
• Югославия: командорский орден Св. Саввы.
• Мальта: крест Аль Мерито дель Соврано.
• Иран: орден Хумаюна I степени.

Интересные факты

• Во время переговоров между Сикорским и Сталиным 3 декабря 1941 бывший капитан Генерального штаба Русской императорской армии Владислав Андерс, естественно прекрасно владеющий русским, выступал в качестве переводчика.
• Сталин на предложение Сикорского о выводе части поляков на запад отреагировал очень резко:

  Если поляки не хотят здесь воевать, то пусть прямо и скажут: да или нет… Я знаю, где войско формируется, так там оно и останется… Обойдемся без вас. Можем всех отдать. Сами справимся. Отвоюем Польшу и тогда вам её отдадим. Но что на это люди скажут…

• Документы свидетельствуют, что в этих условиях особо жесткую и бескомпромиссную позицию заняло командование польской армии. В июне 1942 г. В. Андерс потребовал от В. Сикорского разрешения на эвакуацию всей армии. После переговоров с В. Молотовым в Лондоне В. Сикорский 12 июня направил В. Андерсу телеграмму, в которой, обосновывая своё решение высшими политическими целями, предлагал армии остаться в СССР и воевать вместе с Красной Армией. Инструкция польского премьера В. Андерсом выполнена не была. Более того, судя по воспоминаниям лиц из его ближайшего окружения, он разрабатывал план вооруженного прорыва через афганскую или иранскую границу в случае отказа советского руководства выпустить польскую армию.

• Андерс утверждал, что он наверняка знает, что дело дойдет до войны между США и Россией.…

  — .

• Во время заключения Андерса на Лубянке начальник ГУГБ НКВД В. И. Меркулов заметил, что с ним как с бывшим царским офицером возможно будет довольно легко расправиться при случае, поскольку Андерсу предъявлялись очень серьёзные обвинения по 58 статье УК РСФСР (наказание могло быть вплоть до расстрела).
• Каждому бывшему польскому военнопленному при освобождении из лагеря было выдано единовременное пособие. Персонально генерал Андерс получил — 25 000 рублей (килограмм хлеба на рынке стоил 10 руб, килограмм сала 80 — 100 руб, серебряный портсигар или суконный мужской костюм можно было купить за 350 рублей).
• Британское правительство назначило В. Андерсу пожизненную ренту.

См. также

• Армия Андерса
• 1-я Польская армия
• 2-я Польская армия

Литература

• Zaron P. Armia polska w ZSRR, na Bliskim i Srodkowym wschodzie.— Warszawa, 1981.
• Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники СССР. — М.: АСТ, 2004. — Т. 1. — 702 с. — ISBN 5-17-025106-8.
• Гордиенко А. Н. Командиры Второй мировой войны. Т. 2., Мн., 1998. ISBN 985-437-627-3
• Paweł Wieczorkiewicz, Historia polityczna Polski 1935—1945, Warszawa 2005, s. 241—242.
• А. В. Усовский, «Проданная Польша», Минск, «Современная школа», 2010 год.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_a/anders_vladi.html Андерс, Владислав]
• [militera.lib.ru/memo/other/klimkovsky_e/index.html Мемуары. Климковский Ежи. «Я был адъютантом генерала Андерса» на militera.lib.ru]
• [militera.lib.ru/docs/da/terra_poland/01.html Нереализованные возможности военного союза (армия В. Андерса на территории СССР в 1941—1942 гг.)]

Отрывок, характеризующий Андерс, Владислав

Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.