Осада Арля (507—508)

Осада Арля
Основной конфликт: Вестгото-франкская война (507—509)
Дата	507—508 годы
Место	Арль
Итог	победа остгото-вестготского войска
Изменения	Прованс присоединён к Королевству остготов
Противники
вестготы остготы франки бургунды
Командующие
Ибба неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Осада Арля — часть Вестгото-франкской войны 507—509 годов. Во время неё союзное франкско-бургундское войско в 507—508 годах осаждало принадлежавший вестготам город Арль, но было вынуждено отступить под ударами остготов во главе с военачальником Иббой.

Описание

Арль в вестгото-франкско-бургундских отношениях

После падения Западной Римской империи и взятия Арля королём Эйрихом в 476 году, галло-римский город перешёл под контроль вестготов. Здесь было установлено характерное для Королевства вестготов городское управление: расквартирован гарнизон и произведено перераспределение земель, а во главе административной и военной организации был поставлен герцог. Таким образом, в начале VI века Арль — один из наиболее крупных населённых пунктов вестготского Прованса, очень хорошо защищённый, с сильным военным гарнизоном, портовый, коммерческий и налоговый центр. Однако Арль и его окрестности находились под постоянной угрозой нападений соседних народов — бургундов, королевство которых располагалось менее чем в 50 километрах от города, и франков. По мнению историка Эдуара Баратье, Арль был взят королём бургундов Гундобадом самое позднее в 499 году или, возможно, вскоре после смерти Эйриха в 484 году, и был возвращён вестготам во время междоусобной войны 500 года. В свою очередь, историк Жюстен Фавро, не упоминая о предыдущем завоевании города бургундами, сообщает, что весной 500 года, когда Гундобад просил помощи у Алариха II, город уже находился под контролем вестготов: в этом году Гундобад направил знатного человека по имени Аридий в Арль, где со своим двором находился король Аларих. Вскоре после бургундо-франкского примирения, состоявшегося, вероятно, весной 501 или 502 года при встрече королей Гундобада и Хлодвига I вблизи пограничной реки Ла Кур, франки так же попытались расширить свои владения до побережья Средиземного моря. Вскоре после этого и незадолго до смерти в августе 502 года епископа Арля Эона, сын Хлодвига, принц Теодорих, одержал победу при Ниме, а затем сражался около Арля и на равнине у современного Бельгарда. Поражение франков и бургундов нашло отражение в завещании Эона, в котором сообщалось, что епископ «получил обещание, что его желания будут выполнены и что всё его имущество будет предназначено для выкупа пленников».

Осада Арля

Вторжение франков в Аквитанию

В 506 или 507 году король остготов Теодорих Великий, обеспокоенный притязаниями франков на бывшую Римскую Галлию, угрожавшими безопасности его собственных владений, предпринял попытку примирить Хлодвига I и короля вестготов Алариха II. Он всё ещё считал, что добился в этом успеха, когда до него дошли известия о гибели короля вестготов в битве при Вуйе и полной дезорганизации вестготских сил в Галлии. Эти события положили конец существованию так называемого Тулузского королевства вестготов.

Начало осады

Франки и их союзники бургунды воспользовались поражением вестготов: Аквитания быстро перешла в руки Хлодвига I, в то время как бургунды, преодолев Дюранс и Рону, захватили Септиманию. Затем, как и в 501/502 году, эти два народа пытались захватить Прованс и взять штурмом Арль. Вероятно, с осени 507 года, на обратном пути из Септимании, город был осаждён объединенным войском франков и бургундов, усиленным мобилизованными отрядами местных поселенцев. Однако, вместо того чтобы сдаться захватчикам, арльцы выступили на защиту своего города, защищаясь от их атак самым решительным образом.

Неизвестно, участвовал ли лично Хлодвиг I в этих событиях. Григорий Турский не упоминает об этой осаде, сообщая лишь то, что войско франков было отправлено к границам с Королевством бургундов. Однако, если Хлодвиг и присутствовал здесь, то это могло продолжаться не далее начала 508 года, то есть до момента, когда он, захватив сокровища вестготской королевской казны в Тулузе и Бордо, возвратился в Париж.

Обвинение епископа Цезария в измене

О внутригородских событиях времён осады Арля известно из жития святого Цезария, бывшего тогда здешним епископом.

Согласно этому источнику, вскоре после начала осады Арля, в то время как франки и бургунды готовились к взятию города, бегство молодого клирика, родственника епископа Цезария и, по предположению вестготов, его посланника, навлекли на прелата подозрения в измене. Предъявленные епископу обвинения тем более казались не беспочвенными, что Цезарий, по происхождению бургунд, ещё в 505 году был вынужден оправдываться в Бордо перед королём Аларихом II от обвинений в симпатиях к своим единоплеменникам. Арестованный в собственном доме, епископ был насильно посажен в лодку, которая ночью попыталась достичь находившегося к северу от города укрепления Ugernum (современного Бокера). Однако контроль берегов врагом помешал выйти епископу и сопровождавшим его лицам на берег, заставив их возвратиться в Арль, где Цезарий был заключён под стражу в своём доме.

Цезарий оставался там некоторое время, до открытия реального анти-вестготского заговора: один из арльских евреев сбросил со стены осаждавшим записку, в которой обещал сдать им город в месте, которое охраняли его единоверцы при условии, что евреи не пострадают при взятии города. После раскрытия заговора оправданный от всех обвинений епископ был незамедлительно освобождён. Вероятно, что этим актом вестготы намеревались добиться полной поддержки влиятельной в осаждённом городе христианской общины.

Снятие осады

Осада, начатая в конце 507 года, продолжалась несколько месяцев. Сопротивление Арля, главным образом, обуславливалось большой численностью его гарнизона и, по словам короля Теодориха Великого, смелостью и верностью его жителей. Арльцы сопротивлялись таким образом до конца лета 508 года, ожидая помощи от остготов. Однако только 24 июня 508 года Теодорих Великий издал указ о созыве войска, которое должно было выступить в поход в Прованс. Задержка с оказанием помощи вестготам, вероятно, была вызвана как быстротой, с которой франки смогли нанести поражение вестготам, так и антиостготскими действиями военного флота византийского императора Анастасия I, ещё одного союзника короля Хлодвига I.

Прибывшие, вероятно, в августе или осенью в окрестности Арля остготы во главе с герцогом Иббой атаковали с севера на левом берегу Роны франко-бургундское войско, располагавшееся на обоих берегах реки. Нападение Тулума, подчинённого Иббе, позволило остготам пробиться на правый берег и после ожесточённых боёв взять под контроль единственный в этом месте мост через реку, который соединял город с островом Камарг. Войско франков и бургундов, сняв осаду, укрепилось в своём лагере, но атакованное здесь остготами, потерпело тяжёлое поражение, потеряв, по словам Иордана, убитыми около 30 000 человек. После этой победы остготы вошли в освобождённый от осады Арль, ведя с собой «огромное число» пленных, которые заполнили все базилики и даже дом епископа. Сохранилось свидетельство, что Цезарий, как и его родственник и предшественник епископ Эон в 501 или 502 году, расплавил золотую и серебряную церковную утварь, чтобы выкупить пленников.

Последствия осады

Разрушенная страна

С начала осады окрестности Арля были полностью разорены, в том числе, были разрушен уже почти полностью построенный монастырь, который Цезарий возводил для своей сестры Цезарии. Это здание, расположенное вне стен Арля, вероятно, к юго-востоку от города вблизи Алискампа, стало одним из первых мест «посещённых яростью захватчиков», которые не оставили там ничего, кроме руин.

Среди других последствий осады — голод, охвативший Арль. Вероятно, что в конце лета 507 года у арльцев было время запастись провизией, но после почти годичной осады продовольствие начало уже подходить к концу. Эта нехватка была усугублена тем, что в 508 году не было произведено сбора продовольствия для снабжения им горожан. Магн Аврелий Кассиодор в одном из писем от имени Теодориха Великого сообщал о помощи правителя вестготов, но другие авторы сообщают о помощи королей Гундобада и Сигизмунда, направивших епископу Цезарию три корабля с провизией в благодарность за выкуп тем пленных бургундов.

Временная остановка наступления франков и бургундов

Вмешательство остготов в Провансе и Септимании заставило франков и бургундов удалиться, а присутствие остготского войска, направленного в помощь вестготам, предотвращало в дальнейшем любую новую попытку вмешательства соседей в дела Прованса. Этот период спокойствия, продлившийся для провансских земель до середины 530-х годов, получил у историков название «Pax ostgothica».

Арль: политическое и церковное восстановление

После освобождения Арля остготским герцогом Иббой осенью 508 года, Теодорих Великий взял на себя снабжение жителей, финансирование восстановления городских укреплений. Он объявил жителей находящимися под его защитой, о чём упоминается в одном из писем, сохранившемся в коллекции Магна Аврелия Кассиодора. Для учредителя остготской монархии, его правление — продолжение существования Римской империи и жители Арля должны были рассматриваться с точки зрения этого монарха не как завоеванный народ, а как освобождённый. Это мнение, вероятно, соответствовало и чаяниям арльцев, которые уже в 476 году направляли посланцев в Константинополь, чтобы испросить согласия на оставление города под властью императора.

После разгрома франков и бургундов король Теодорих Великий присоединил Прованс к своим владениям. Не позднее 510 года Теодорихом была восстановлена Галльская префектура, а Арль стал резиденцией остготского наместника Галлии («vicarius Galliarum») по имени Гемелл. Известно о нескольких знатных арльцах, ставшими видными сановниками остготского королевского двора. Один из них, Флавий Аркадий Плацид Магн Феликс, получил честь быть назначенным консулом в 511 году. Два племянника Магна Феликса Эннодия, Лупицин и Парфений, были допущены в школы Рима, где обучались те, кого Теодорих Великий предназначал для занятия в будущем государственных должностей. Второй из них обучался затем при королевском дворе в Равенне, а позднее был направлен в качестве чиновника в Прованс. В период 508—536 годов основной опорой короля остготов в Провансе были два местных уроженца — епископ Цезарий Арльский и новый префект претория Галлий (præfectus prætorio galliarum) Либерий.

Впервые с момента взятия Арля Эйрихом в 476 году местной епархии было дозволено восстановить свою юрисдикцию над своими суффраганами. Тем не менее, и при остготах епископ Цезарий не избежал подозрений в симпатиях к бургундам и франкам и в 513 году в Равенне он был вынужден оправдываться от этих обвинений перед Теодорихом Великим. Вероятно, что король по политическим причинам не захотел делать из арльского прелата мученика и снова разжигать конфликт между арианами и никейцами. Оправданный епископ Арля отправился затем в Рим, где получил от папы Симмаха право носить паллий, а в июне 514 года был назначен папой римским «апостолическим викарием в Галлии и в Испании».

Литература

• Вольфрам Х. Готы. — СПб.: Издательский Дом «Ювента», 2003. — 656 с. — ISBN 5-87399-142-1.
• Baratier É. Histoire de la Provence. — Toulouse: Privat, 1990. — ISBN 978-2-7089-1649-4.
• Favrod J. Les Burgondes: un royaume oublié au cœur de l’Europe. — Lausanne: Presses polytechniques et universitaires romandes, 2002. — (Le savoir suisse). — ISBN 978-2-8807-4596-7.
• Malnory A. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k330725.image.f35 Saint Césaire, évêque d’Arles: 503—543]. — Paris: E. Bouillon, 1894. — P. 317.

Отрывок, характеризующий Осада Арля (507—508)

– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».