Отшельничество

Отше́льничество, анахоретство — аскетическое отречение по различным убеждениям от мирской жизни с максимальным ограничением внешних связей и удалением для жительства в пустынные места.

Отшельничество как спорадическое явление существовало в религиях Индии, Китая, Японии и других стран Востока (иудаизм, буддизм, даосизм и др.). В разное время встречались следующие типы нехристианской монашеской жизни: отшельники Сераписа в Египте; аскеты-буддисты; ессеи, жившие подобно монахам у Мертвого моря примерно III века до н. э.; иудейские аскеты, называемые терапевтами, жившие неподалеку от Александрии; гностики неоплатоновского толка; аскеты-приверженцы бога Митры.

Отшельничество в Китае выступало как альтернатива политической карьере, однако идеологически было во многом с нею связано.

Отшельничество в христианстве

Особенного распространения и развития отшельничество достигло у христиан. Своими предшественниками первые христианские отшельники считали пророка Илию и Иоанна Крестителя. Прообразом будущего отшельничества также служило 40-дневное пребывание одного в пустыне Иисуса Христа, упоминаемое в Евангелиях.

В христианском мире слово «отшельник» означает то же, что и «анахорет» (или еремит — из греческого ἐρημίτης (erēmitēs)), хотя первоначально эти два понятия отличались в соответствии с местом обитания отшельника — анахорет обитал в келье при храме или поблизости от человеческого жилья, а отшельник-пустынник уходил далеко от цивилизации. Отшельничество в христианстве известно с III века и было связано как с преследованиями первохристиан со стороны римских императоров, так и с христианской идеей греховности мира и спасительности отказа от его соблазнов. Первым из известных христианских отшельников (анахоретов) был Павел Фивейский, который ушёл в пустыню, спасаясь от преследований христиан императором Децием.

Примером пустынножительства служит жизнь Антония Египетского, избравшего уединение в двадцатилетнем возрасте и скончавшегося в 356 г. в возрасте 105 лет. Вокруг св. Антония собралось несколько учеников, привлеченных строгостью жизни и дороживших его наставническим руководством.

Постепенно пустынножительство проникает на другие территории. Св. Аммоний († 350), в день бракосочетания уговоривший жену принести обет целомудрия, удалился с нею в Нитрийскую пустыню и основал там колонию монахов. Они не имели общего устава, и каждый отшельник сам определял своё правило и жизненный уклад, хотя по субботним и воскресным дням они вместе собирались в храме для богослужения и наставления.

В Скитской пустыне, лежащей южнее Нитрийской, подвизался в ещё более строгом уединении Макарий Египетский († 390) со своими учениками. Примерно тогда же в местности, называемой «Келлии отшельнические» (пустыня на западном берегу Нила), обосновался со своими последователями Макарий Александрийский († 394). К этой колонии присоединился и Евагрий Понтийский, остававшийся в ней до своей смерти в 399 году. В этот же период в Келиях проживал преподобный Дорофей, пустынник Египетский. Аскетизм, практиковавшийся этими пустынниками был невероятно суровым, и некоторые его элементы сегодня расценивались бы как мазохистские.

Египетские пустынники, по-видимому, оказали большое влияние на сирийских отшельников, которые довели аскезу до крайности. Они отрицали всякую дисциплину, предпочитали странствующий образ жизни в диких и пустынных местностях, отказались полностью от ручного труда, посвятив свою жизнь непрерывной молитве.

В Палестине, напротив, аскеты вели почти неподвижную жизнь, прилепляясь к святым местам, чтобы иметь защиту и совершать богослужение. К четвёртому веку их ряды значительно пополнились из числа паломников; их также посещали св. Иероним, св. Павла и Иоанн Кассиан.

Таким образом, зародившись в египетской пустыне, к концу IV в. отшельничество распространилось в Палестине, Каппадокии, Армении, а затем в Галлии, Испании и Италии. Постепенно в результате стремлений аскетически настроенных христиан к более совершенному образу жизни, отшельничество превращается в один из важнейших церковных институтов — монашество. Впоследствии отшельничество исчезло в западном христианстве, но сохранилось в восточном.

Самым важным источником информации о пустынножительстве служит Житие св. Антония, написанное св. Афанасием в 357 г. Другим полезным документом являются Apophthegmata Patrum или изречения известных отшельников. Наконец, следует упомянуть, что характерная для более позднего периода, более четко оформившаяся монашеская жизнь представлена в Historia monachorum in Aegypto, запечатлевшей жизнь монахов в конце четвёртого века, и в написанной Палладием († 431) Historia Lausaica (История Лавсаика), повествующей о монашеской жизни в Египте, Палестине, Сирии и Малой Азии.

Одним из наиболее ранних и известных примеров отшельничества в пустыне является житие святой V века н. э. Марии Египетской, написанное Софронием Иерусалимским.

В православии отшельничество — форма монашеского, «скитского» или «пустынного» жития, уединения, связанного с добровольным принятием помимо общих уставных дополнительных аскетических обетов (например, усиленной молитвы, строгого постничества, молчальничества).

Известные христианские отшельники

• Аммон (святой)
• Антоний Великий — основатель отшельнического монашеского подвига.
• Антоний Печерский — основатель русского монашества.
• Дорофей, пустынник Египетский
• Евагрий Понтийский
• Евфимий Великий — один из основателей монашества.
• Кириак Отшельник, Палестинский.
• Макарий Великий — основатель скитского монашеского подвига.
• Пахомий Великий — основатель общежительного монашества.
• Мария Египетская — палестинская отшельница VI века.
• Нил Мироточивый — известный афонский отшельник.
• Нил Сорский — основатель русского скитского подвижничества.
• Нил Столобенский — русский отшельник XVI века.
• Онуфрий Великий — величайший отшельник IV века.
• Павел Обнорский — ученик Сергия Радонежского.
• Павел Фивейский — первый известный православный пустынник.
• Петр Афонский — православный отшельник VII века, основатель Афонского монашества.
• Сергий Маковецкий — святой православных, англиканских и римско-католической церквей, величайший подвижник Русской земли.
• Тихон Калужский — русский пустынник XV века.

Другие религии

С религиозной точки зрения, уединенный образ жизни является одной из форм аскетизма, где отшельник отказывается от мирских забот и удовольствий, чтобы приблизиться к Богу или божествам. Они поклоняются и почитают его. Эта практика проявляется также в индуизме, буддизме и суфизме. Даосизм также имеет долгую историю аскетизма. В аскетической отшельнической жизни, отшельник ищет уединения для медитации, созерцания и молитвы без отвлечений на контакт с человеческим обществом. Аскетические дисциплины могут также включать упрощенную диету и/или ручной труд в качестве средства поддержки.

Известные отшельники

• Будда Гаутама, который отказался от своей королевской жизни для поиска духовного просветления, впервые стал отшельником, а затем аскетом, что послужило возникновению Буддизма.
• Эмили Дикинсон, американская поэтесса.
• Лао-цзы, в некоторых источниках описывается, что он провел свои последние дни как отшельник.
• Чжан Даолин, основатель Тяньши Дао.

См. также

Ямабуси (дословно «скрывающийся в горах») Киновия Идиоритм Затворники Хикикомори Монашество Скит

Лавра Одиночество Тишина Столпник Пустынь Новое монашество Еримит

Ссылки

• Войтенко А. А. [www.mitropolia-spb.ru/news_links/bolotov_dokladi/voitenko.php Формы монашеской организации в Египте в IV — начале V веков]
• Свенцицкий В. [az.lib.ru/s/swencickij_w_p/text_0450_grazhdane.shtml Граждане неба. Моё путешествие к пустынникам Кавказских гор]. СПб., 1915.
• Отшельничество // Отоми — Пластырь. — М. : Советская энциклопедия, 1975. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 19).</span>
• [sibirica.su/potaynaya-dver/chotya-bi-raz-v-zhizni Очерк-исследование «Хотя бы раз в жизни». Отшельники Сибири. Одиночество: беда или благо?]

Религия

Отрывок, характеризующий Отшельничество

Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.