Полонски, Абрахам

Абрахам Полонски
Abraham Polonsky
Имя при рождении:	Abraham Lincoln Polonsky
Дата рождения:	5 декабря 1910(1910-12-05)
Место рождения:	Нью-Йорк США
Дата смерти:	26 октября 1999(1999-10-26) (88 лет)
Место смерти:	Лос-Анджелес Калифорния США
Профессия:	Сценарист Кинорежиссёр Писатель
Карьера:	1947-1982
IMDb:	0689796

Абрахам Полонски (англ. Abraham Polonsky) (5 декабря 1910 года — 26 октября 1999 года) — американский кинорежиссёр, киносценарист и писатель. «Убеждённый коммунист, Полонски был одной из самых известных жертв Голливудского чёрного списка эпохи маккартизма начала 1950-х годов».

Полонски пришёл в кино в качестве сценариста в 1937 году после непродолжительной преподавательской и адвокатской карьеры. Во время Второй мировой войны Полонски служил в Управлении стратегических служб (предшественнице ЦРУ), затем вернулся в Голливуд, где написал сценарий для выпущенной независимо нуаровой боксёрской драмы «Тело и душа» (1947). Вслед за этим Полонски поднялся до должности режиссёра «с великолепным фильмом нуар „Сила зла“ (1948), который привлёк огромное внимание, несмотря на проблемы с дистрибуцией». «Как режиссёр и сценарист, Полонски был „автором“ трёх великих фильмов нуар прошлого века: „Тело и душа“ (1947) (он был автором сценария, фильм поставил его коллега по Компартии США Роберт Россен), „Сила зла“ (1948) (сценарист и режиссёр) и „Ставки на завтра“ (1959) (написал сценарий, используя имя другого человека)».

«Стойкий марксист, Полонски никогда не скрывал своего членства в Коммунистической партии». В 1951 году Полонски был внесён в чёрный список после отказа назвать имена своих друзей-коммунистов в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Он продолжал работать как сценарист, но его следующая режиссёрская работа — фильм «Скажи им, что Вилли-Бой здесь» — вышла только в 1970 году".

Ранние годы

Абрахам Полонски родился 5 декабря 1910 года в Нью-Йорке в семье выходцев из России еврейского происхождения. Его отец был фармацевтом, который окончил Колумбийский университет и владел несколькими языками. Абрахам «находился под сильным влиянием социалистических идей своего отца».

В 1928 году Полонски поступил в Сити-колледж Нью-Йорка, где специализировался на английском языке и литературе. Затем после недолгой службы на торговом флоте он поступил в Юридическую школу Колумбийского университета, одновременно преподавая английский в Сити-колледже. После окончания Юридической школы в 1935 году он стал практикующим адвокатом, рассчитывая в перспективе заняться писательским трудом.

«В районе 1935-36 годов Полонски принял решение прочно связать себя с марксистскими убеждениями и вступил в Коммунистическую партию».

Писательская и общественная карьера (1937-43)

Одной из клиенток Полонски по юридическим вопросам была руководительница популярного радиошоу «Голдберги» Гертруда Берг. В 1937 году она обратилась к нему за помощью найти интересный материал для сюжета о махинациях с законом. Написанный им текст настолько понравился Берг, что она немедленно наняла его в качестве одного из своих сценаристов. Полонски также написал несколько сценариев для радиопостановок Театра Меркурий Орсона Уэллса.

В 1935 или 1936 году Полонски вступил в Коммунистическую партию США, и стал редактором основанной из газеты «Домашний фронт». В 1939 году он стал директором по образованию Конгресса промышленных организаций, крупнейшей профсоюзной федерации квалифицированных рабочих в штате Нью-Йорк.

В этот период Полонски написал свой первый роман, «Первопроходцы», который рассказывал о богеме, радикалах и отчаявшихся интеллектуалах Нью-Йорка. Права на книгу приобрёл издатель, который вскоре вышел из бизнеса, и в итоге роман так и остался неопубликованным. В конце концов, Полонски добился успеха как романист. В 1942 году издательство «Саймон энд Шустер» опубликовало роман «Гусь приготовлен» (The Goose is Cooked), написанный им в соавторстве с Митчеллом А. Уилсоном под общим псевдонимом Эмметт Хогарт, а в 1943 году издательство «Литтл Браун» опубликовало его роман о морских приключениях «Враждебное море». В этом романе, рассказывавшем о попытке нацистов потопить американский нефтяной танкер, Полонски показал свою способность смешивать «жанровый материал с антифашистской политической тематикой в духе голливудских левых», что позволило ему выйти на самую широкую аудиторию.

Карьера в кино (1947-51)

Творчеством Полонски заинтересовалась студия «Парамаунт», подписав с ним контракт в качестве сценариста, который гарантировал ему работу после войны. Будучи убеждённым противником нацизма, Полонски добился права поступить на службу в армию, несмотря на то, что был освобождён от воинской службы из-за плохого зрения. В 1943-45 годах он работал в Управлении стратегических служб, которое занималось разведывательной деятельностью. Полонски направили сначала в Лондон, а затем во Францию в качестве офицера по связи с французским Сопротивлением.

Вернувшись с войны, Полонски быстро испортил личные отношения с руководителем сценарного отдела студии «Парамаунт». В результате он не мог получить достойной работы, кроме очень слабого фильма «Золотые серёжки» (1947) с участием Марлен Дитрих. И хотя его имя было указано в титрах, по словам самого Полонски, ничего из того, что он написал, не попало на экран.

Полонски ушёл с «Парамаунт» и нашёл работу в только что созданной продюсерской компании «Энтерпрайз продакшнс», созданную популярным актёром Джоном Гарфилдом. «Гарфилд исповедовал коллективистскую философию, родственную Театру Группа на Бродвее, где проходила его театральная карьера. Гарфилд был сторонником левых идей, но не был членом Коммунистической партии, хотя и нанял режиссёра Роберта Россена, который, как и Полонски, был членом Компартии США».

Полонски достиг высшей точки успеха со сценарием классической боксёрской нуаровой драмы режиссёра Роберта Россена «Тело и душа» (1947) с Джоном Гарфилдом в главной роли боксёра, «который прокладывает себе путь к чемпионству бесчестным путём». Во время работы над фильмом Полонски постоянно присутствовал на съёмочной площадке и активно помогал Россену советами. Некоторые критики даже рассматривают Полонски как сорежиссёра, однако Полонски отверг это замечание, заявив, что «никто не может быть сорежиссёром фильма Роберта Россена». Фильм стал самым большим хитом студии «Энтерпрайз». Полонски завоевал номинацию на Оскар за лучший сценарий фильма, который был «очень высоко оценён в профессиональной среде как классика жанра вскоре после его выхода на экраны». «Сегодня перечень создателей картины читается как список жертв эпохи маккартизма: Гарфилд, который отказался „называть имена“, умер от сердечного приступа в 39 лет; актриса Энн Ревир была внесёна в чёрный список; Россен в конечном итоге прошёл ритуал очищения путём донесения на своих друзей; актёр Канада Ли также был внесён в чёрный список».

«Гарфилд подтолкнул Полонски к тому, чтобы попробовать себя в роли режиссёра, что дало бы ему больший контроль над своим сценарием и возможность воплотить на экране собственное видение». Взяв за основу криминальный роман Айры Уолферта «Люди Такера» (1940), Полонски по собственному сценарию, написанному в соавторстве с Уолфертом, поставил фильм «Сила зла» (1948), плотную нуаровую драму о борьбе крупных дельцов за полный контроль над подпольным тотализатором в Нью-Йорке. «Один из самых ярких образцов американского кино и широко недооценённая классика, фильм демонстрирует изящество и скрытый формализм языка, создавая фон для жёсткой тематики и ярко выраженного холодного безразличия Гарфилда в роли познавшего всё преступного адвоката». Фильм содержал «нелицеприятные обвинения в адрес большого бизнеса, капитализма и политической коррупции» и восхвалялся как «лучший низкобюджетный фильм нуар всех времён». Так, критик Эндрю Сэррис заявил, что «Сила зла» (1948) является «одним из величайших фильмов современного американского кино».

Фильм «Сила зла», как и «Тело и душа», был посвящён теме «разрушительного воздействия материализма на человеческую душу, оба главных героя этих фильмов (которых сыграл Джон Гарфилд на вершине своего таланта) сталкиваются с потерей души под давлением соблазна больших денег. Вполне понятно, почему консерваторы были оскорблены „Силой зла“ так как, возможно, это самый радикальный фильм, который выпустил мейнстримовский Голливуд, и который был определённо заряжен марксизмом». Оба фильма «ставили под сомнение приоритет материальных целей, что было вызовом сложившемуся в обществе пониманию американской мечты в параноидальном климате Холодной войны начала 1950-х годов».

К моменту завершения работы над фильмом «Сила зла» студия Гарфилда обанкротилась, и «Метро-Голдвин-Майер», на которую фильм произвёл впечатление, взяла его в прокат. Однако по сути «Метро-Голдвин-Майер» утопила картину, выпустив её, во-первых, на Рождество, и, во-вторых, как дополнение к основному фильму на сдвоенных сеансах. Фильм был вскоре забыт вплоть до своего повторного открытия в начале 1960-х годов. Он стал классикой для целого поколения и оказал большое влияние на такие фильмы, как «Крестный отец» (1972) Фрэнсиса Форда Копполы, «где на одну доску ставились преступность и бизнес, бизнес и криминальное поведение». Этот фильм оставался единственной режиссёрской работой Полонски на протяжении почти 20 лет. В 1994 году фильм был отобран для сохранения в Национальном реестре кино Библиотекой Конгресса как «культурно, исторически и эстетически значимый».

Полонски стал соавтором сценария драмы из сферы швейного бизнеса «Я могу достать это вам по оптовой цене» (1951), которая стала его последней официальной работой в большом кино на последующие 17 лет. Взяв за основу роман, рассматривавший тему антисемитизма на примере отношения к еврейскому бизнесмену, Полонски заменил ей на историю о подавлении женщины в мире бизнеса. Вероятно, сценарий был слишком радикальным для студии «Двадцатый век Фокс», и некоторые части текста Полонски были «смягчены».

Чёрный список Голливуда

В 1951 году Полонски предстал перед Комиссией палаты представителей конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности. Отказавшись назвать имена известных ему коммунистов, он был внесён в чёрный список и на 17 лет был лишён возможности официально работать в американской киноиндустрии. Уйдя из Голливуда, Полонски вернулся в Нью-Йорк и стал работать для телевидения. «По иронии судьбы, он зарабатывал там почти столько же денег, как и на своём голливудском пике (2000 долларов в неделю)». Выступая под прикрытием чужого имени, он писал для телеканала «CBS» сценарии сериалов «Опасность» (1950-55) и «Ты там» (1953-57).

«Полонски написал несколько киносценариев либо под псевдонимами, либо под прикрытием чужих имён реальных людей, использованных по согласованию с ними. Его участие в большинстве этих фильмов так и осталось не известным — Полонски уважал тех людей, которые позволили ему использовать свои имена, и считал правильным признать за ними официальное авторство». «Впоследствии это стало разочарованием для тех, кто хотел разыскать фильмы, которые были созданы по его сценариям, написанным им под чужими именами… Полонски сказал, что дал людям слово, что он не предаст их доверия, и действительно, он отказался назвать свои анонимные работы, так как чувствовал, что этим нарушит своё обещание перед людьми, которые помогли ему в тяжёлый период, так как это привело бы к тому, что им будет отказано в признании их работы. Полонски заключил с ними честную сделку, и будучи человеком принципа, отказался нарушить свою клятву». Считается, в частности, что он был сорежиссёром (без упоминания имени) фильма Тайрона Гатри «Царь Эдип» (1957).

Наиболее известной работой Полонски (в которой он не был изначально указан в титрах) был сценарий фильма нуар Роберта Уайза «Ставки на завтра» (1959),. Полонски написал сценарий под именем своего друга, чернокожего писателя Джона О. Килленса. В 1996 году Гильдия писателей Америки добилась восстановления его имени в титрах фильма. Этот фильм, продюсером и исполнителем главной роли в котором был Гарри Белафонте, был криминальной драмой, и, «по мнению некоторых, последним „классическим“ фильмом нуар, который поставил тему расизма более жёстко, чем другие фильмы того времени, такие как „Не склонившие головы“ Стенли Крамера». Фильм представил темнокожего героя (роль которого играл Белафонте) как среднего, неудачливого человека, обременённого долгами от азартных игр и несчастным браком, что заставляет его принять участие в ограблении банка вместе с бывшим полицейским, а также психически неуравновешенным бывшим солдатом с расистскими взглядами (Роберт Райан), отношение которого к чернокожему партнёру в конечном счёте приводит к провалу.

Дальнейшая карьера

«Реабилитированный значительно позже, чем его коллеги Далтон Трамбо, Джозеф Лоузи и Карл Форман, Полонски наконец увидел своё имя снова на экране в качестве автора сценария детективной драмы Дона Сигела „Миллионы Мадигана“» (1968), остро поставившей вопросы полицейской коррупции.

На следующий год Полонски стал режиссёром своего второго фильма (через 21 год после дебюта) «Скажи им, что Вилли-бой здесь» (1969), «истории о бродяге-индейце, которого преследует грубое и бесчувственное общество», которую Полонски превратил «в обвинение геноциду, расизму, и человеческой травле», что «несло значительное сходство с преследованием его самого».

После выхода получившего хорошие отзывы «Вилли-боя» Полонски поставил фильм «Роман конокрада» (1971), который вернул его к этническим корням, польской приграничной территории, откуда на рубеже веков бежал его отец. Фильм описывался как представляющий «радикальную версию „Скрипача на крыше“, восточноевропейской еврейской саги эпохи до Холокоста, как её рассказал бы только непоколебимый марксист» . «Кажется, что это глубоко личный фильм для Полонски, несмотря на то, что сценарий написал не он. В основу сценария положена история о двух конокрадах, которые прячут своё имущество от царского чиновника в годы начала Русско-японской войны. Такую историю Полонски мог услышать в детстве, и фильм, со всех точек зрения, довольно игривый и лёгкий». Этот, третий и последний фильм Полонски «стал жертвой плохой дистрибуции и рекламы».

После этого фильма врачи поставили Полонски в известность, что его сердце может не выдержить напряжения режиссёрской работы, так что он оставил эту часть работы, хотя и продолжал писать сценарии вплоть до конца жизни.

Сценарии шпионского триллера Марка Робсона «Экспресс Лавина» (1978) с Ли Марвином и Робертом Шоу, а также драме о восхождении священника к власти в Ватикане «Монсиньор» (1982) с Кристофером Ривом в главной роли подвели итог кинокарьере Полонски. Неофициально он участвовал в работе над сценарием биографической драмы «Мамочка дорогая» (1981) о голливудской звезде Джоан Кроуфорд, поставленной по мемуарам её приёмной дочери Кристины Кроуфорд и по роману А. Е. Хотчнер «Человек, который жил в Ритц» (1981).

Последние годы жизни

«После выхода в свет в 1980 году книги Виктора Наваски „Называя имена“, общественное мнение отвернулось от информаторов Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, а Полонски был заново открыт исследователями кино».

Полонски преподавал философский курс в Киношколе Университета Южной Калифорнии под названием «Сознание и содержание».

Полонски был глубоко оскорблён, когда в его сценарии фильма «Виновен по подозрению» (1991) режиссёр Ирвин Уинклер заменил главного героя (режиссёра, который был внесён в чёрный список после отказа сотрудничать с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности) с члена Коммунистической партии на относительно аполитичного либерала. Полонски не только снял своё имя с упоминания в картине, но также отказался от должности исполнительного продюсера, которая сулила ему немалый доход. Он громко выступал в прессе, выражая гнев в отношении Уинклера и своё несогласие с фильмом.

Он также «резко возражал против награждения почётным Оскаром режиссёра Элии Казана, который был самой заметной фигурой, „назвавшей имена“ Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности». В интервью «Village Voice» 23 марта 1999 года Полонски сказал: «В отношении Казана я скажу три вещи. Первое, я бы не хотел быть похроненным на одном кладбище с этим парнем. Второе, если бы я находился на необитаемом острове с ним, я боялся бы заснуть, так как он, возможно, съел бы меня на завтрак. Третье, мы уже вручили ему премию Бенедикта Арнольда, которую обычно держат для убийц президентов. Разница в том, что он убил не президента, а всего лишь своих лучших друзей».

В 1999 году Полонски разделил с Джулиусом Эпстейном награду кинокритиков Лос-Анджелеса за достижения на протяжении жизни.

Абрахам Полонски умер от сердечного приступа в Беверли-Хиллс, Калифорния, 26 октября 1999 года.

Фильмография

Сценарист

• 1947 — Золотые серьги / Golden Earrings
• 1947 — Тело и душа / Body and Soul
• 1948 — Сила зла / Force of Evil
• 1951 — Я могу достать это вам по оптовой цене / I Can Get It for You Wholesale
• 1959 — Ставки на завтра / Odds Against Tomorrow
• 1963 — 65 — Театр саспенса Крафт / Kraft Suspense Theatre (сериал)
• 1968 — Миллионы Мадигана / Madigan
• 1969 — Скажи им, что Вилли-Бой здесь / Tell Them Willie Boy Is Here
• 1979 — Экспресс Лавина / Avalanche Express
• 1982 — Монсиньор / Monsignor

Режиссёр

• 1948 — Сила зла / Force of Evil
• 1957 — Царь Эдип / Oedipus Rex
• 1969 — Скажи им, что Вилли-Бой здесь / Tell Them Willie Boy Is Here
• 1971 — Роман конокрада / Romansa konjokradice

Ссылки

• [www.imdb.com/name/nm0689796/?ref_=fn_al_nm_1 Абрахам Полонски] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/artist/abraham-polonsky-p106792 Абрахам Полонски] на сайте Allmovie
• [sensesofcinema.com/2005/great-directors/polonsky/#top Абрахам Полонски] на сайте Senses of Cinema
• [www.tcm.com/tcmdb/person/153874%7C7197/Abraham-Polonsky/ Абрахам Полонски] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Полонски, Абрахам

– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».