Русские говоры центра и периферии

Ру́сские го́воры це́нтра и перифери́и — говоры русского языка на территории его первичного формирования, в которых ареалу языковых явлений (по большей части совпадающих с явлениями литературного языка) центральной части противопоставляется совокупность ареалов явлений всех остальных говоров русского языка в периферийных областях. Разделение русских говоров на центральные и периферийные является в достаточной степени условным и неопределённым в отличие от разделения на равно и чётко противостоящие северное и южное наречия. Языковые черты центральной территории сложились не под влиянием литературного языка, а, напротив, развившись из древнего ростово-суздальского диалекта, послужили основой формирования современного русского литературного языка.

Особенности размещения центральных и периферийных говоров

Говоры центральной и противопоставленной им периферийной территорий очерчиваются такими изоглоссами, которые не используются для установления диалектного членения русского языка, так как не имеют определённых совпадений с изоглоссами основных диалектных величин (наречий, диалектных зон, групп и подгрупп говоров), и называются изоглоссами явлений индивидуального характера распространения.

Область центральных говоров окружается областью периферийных говоров, образуемых ареалами различных очертаний диалектных членов соответственных явлений с общей для них особенностью размещения, при которой они не захватывают говоры на территории вокруг Москвы и к северо-востоку от неё. Говоры центра, имеющие несколько типов охвата территории, отличаются от говоров периферии тем, что члены соответственных явлений в них совпадают с литературными.

Ядром центральных говоров являются восточные среднерусские говоры, включая говоры окружающие Москву, на основе которых сложился русский литературный язык, и в которых языковые черты центрального типа встречаются в том числе и в исключительном распространении. Также к центральным говорам относятся примыкающие к восточным среднерусским говорам части северного и южного наречий, и некоторые районы западных среднерусских говоров. В соответствии с этим основы языковых комплексов групп говоров русского языка характеризуются в том числе и наличием или отсутствием в них языковых явлений центральной территории.

Сравнение говоров центральной и периферийной территорий

Различия центральных и периферийных говоров лежат в областях фонетики, лексики, грамматики, связаны с двучленными и многочленными соответственными явлениями. При двучленных соответственных явлениях диалектному члену на периферии противостоит диалектный член явления в центре, совпадающий с литературной нормой, редко наоборот. Например, наличие ударного гласного е в окончании в формах косвенных пад. притяжательного и возвратного местоимений жен. рода ед. числа: мой[е́]й, твой[е́]й, свой[е́]й в центральных говорах соответствует формам косвенных падежей с ударным о в окончании: мойо́й, твойо́й, свойо́й в периферийных. При многочленных соответственных явлениях диалектному члену явления в центре противостоят различные диалектные члены периферии. Например, словоформе в именительном пад. ед. числа свекро́вь в центре (как и в литературном языке) противостоят слова с тем же значением на периферии: свекры́, свекра́, свекро́ва, свекро́в’а, свекров’йа, свекро́вка, свекру́ха.

Между говорами центральной и периферийной территорий отсутствует характер соотносительности. Исходя из того, что в истории русских говоров никогда не существовало диалектного объединения, занимавшего всю периферийную часть говоров в отличие от центральной части, диалектные члены языковых соответственных явлений периферии не охватывают сплошь всей территории периферийных говоров, всегда сосуществуя на ней с диалектными членами центра, имея значительное своеобразие распространения, нередко в виде разрозненных ареалов, характеризуя группы говоров в разных наречиях (например, употребление звуков w или ў в конце слова и слога (ла́wка, дроw; ла́ўка, дроў) одновременно встречается и в периферийных говорах Вологодской группы северного наречия, и в юго-западной диалектной зоне в пределах главным образом южного наречия). Отдельные диалектные явления периферии часто отсутствуют на значительной части периферийной территории, явления периферии объединяет только то, что они не распространяются в центральной области. Каждому диалектному явлению центра соответствует в каждом отдельном случае особое расположение ареала диалектного явления периферии, и ареалам явлений центра ареалы периферийных явлений противостоят только вместе взятые. В отличие от периферийных говоры центра образуют внутреннее единство, что объясняется их общим происхождением от Ростово-Суздальского диалекта.

Типы говоров центральной территории

Рассматривается три варианта говоров центра, занимающих разные по величине территории (I тип внутри II типа, и оба этих типа внутри самого крупного III типа). Такое размещение говоров центральной части обусловлено сложностью определения границ территории, так как члены соответственных явлений, совпадающие с литературным языком, также известны и на территории периферийных говоров, при этом ареалы этих языковых явлений выделяют говоры центра в самых различных пределах. Такая неоднозначность и сложность определения границ связана с условностью разделения русских говоров на центральные и периферийные. В связи с этим область центральных говоров определяется как расширяющаяся территория от I типа к III типу, на которой отсутствуют диалектные члены соответственных явлений периферийных говоров. Различие размеров территорий разных типов говоров центра соответствует различию размеров ареалов говоров периферии, I типу центральных говоров соответствует наиболее широкое размещение диалектных членов периферийных говоров, а II и III типам соответствуют менее широкое или совсем ограниченное их распространение.

I тип центральных говоров

I тип центральных говоров, наименьший по размерам, охватывает говоры окружающие Москву и занимающие часть территории Владимирско-Поволжской группы. К его отличительным чертам относят такие, как: наличие твёрдой возвратной частицы -с, -са в различных формах глаголов: умо́йу[с] или умо́йу[са], умо́й[са], умы́л[са], умо́йеш[са] и т. п. (в периферийных говорах — мягкость согласных в возвратных частицах глаголов: умо́йу[с'] или умо́йу[с’а], умо́й[с’а], умы́л[си] и т. п.) (по распространению этого языкового явления очерчен ареал говоров I типа на карте); распространение долгих мягких шипящих ш’ш' , ж’ж' : [ш’ш']у́ка, та[ш’ш']у́, во[ж’ж']и́ и т. п. (в периферийных говорах — наличие долгих твёрдых шипящих шш, жж или разных звуковых комплексов в соответствии долгим мягким шипящим ш’ш' , ж’ж' ); чередование задненёбных согласных с шипящими в парадигме наст. времени глаголов с основой на задненёбный согласный (в периферийных говорах — парадигмы глаголов с разного типа обобщением задненёбных согласных в основе):

	Центральные говоры		Периферийные говоры
	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число
1 лицо	п’о[к]у́, мо[г]у́	пе[ч']о́м, мо́[ж]ем	пе[к]у́, мо[г]у́ / мо́[ж]у	пе[к']о́м, мо́[г]ем / мо́[ж]ем
2 лицо	пе[ч']о́ш, мо́[ж]еш	пе[ч']о́те, мо́[ж]ете	пе[к']о́ш (пе[к]о́ш), мо́[г]еш (мо[г]е́ш, мо[г']о́ш) / мо́[ж]еш	пе[к']о́те, мо́[г]ете (мо[г']о́те) / мо́[ж]ете
3 лицо	пе[ч']о́т, мо́[ж]ет	п’о[к]у́т, мо́[г]ут	пе[к']о́т, мо́[г]ет / мо́[ж]ет	пе[к]у́т, мо́[г]ут / мо́[ж]ут

Данное явление также известно в говорах северо-западной диалектной зоны в исключительном распространении, что подтверждает условность разделения говоров центра и периферии.

II тип центральных говоров

II тип центральных говоров, средний по размерам, помимо говоров окружающих Москву и занимающих часть территории Владимирско-Поволжской группы, включает все остальные восточные среднерусские говоры, территории Костромской группы говоров и восточную часть Селигеро-Торжковских говоров. К нему относятся следующие черты: произношение слов хоровод, хлев и др. с начальным к: клев, крест (крестец) (названия укладки снопов), коровод и т. п. (по распространению этого языкового явления очерчен ареал говоров II типа на карте); наличие ударения на окончании в формах прош. времени жен. рода возвратных глаголов: вз’алса́, вз’алс’а́, родилса́, родилс’а́ (в периферийных говорах — ударение на основе в возвратных глаголах прошедшего времени: вз’а́лс’а, роди́лс’а); формы именительного — винительного пад. существительных мать и дочь, образованных без суффикса -ер, употребляемого только в косвенных пад. этих существительных (в периферийных говорах формы именительного пад. — ма́тер' , до́чер' , ма́тка, до́чка (дочка́), ма́ти, до́чи, ма́тер’а, до́чер’а и др.); распространение форм дательного и предложного пад. ед. числа существительных жен. рода с окончаниями на мягкий согласный типа грязь, различающихся по месту ударения: по гр’а́зи, в гр’ази́ и т. п. (в периферийных говорах — наличие форм по гр’ази́, по гр’азе́ — в гр’ази́, в гр’азе́, совпадающих по месту ударения) (данное явление отсутствует в восточных среднерусских акающих говорах и известно в говорах на востоке северо-западной диалектной зоны за пределами центральной территории) и др.

III тип центральных говоров

III тип центральных говоров, наибольший по размерам, охватывает все восточные среднерусские говоры и примыкающие к ним части северного наречия, части западных среднерусских говоров (в основном Селигеро-Торжковских говоров) и части южного наречия (Тульской группы и севера Курско-Орловской группы говоров). На этой территории распространены такие черты, как: наличие ударного гласного о во всех личных формах глаголов I спряжения наст. времени (в периферийных говорах распространение ударного гласного е или разного типа чередований е и о) (по распространению этого языкового явления очерчен ареал говоров III типа на карте):

	Центральные говоры		Периферийные говоры
	Ед. число	Мн. число	Ед. число	Мн. число
1 лицо		нес'[о́]м		нес[е́]м / нес'[о́]м
2 лицо	нес'[о́]ш	нес'[о́]те (нес'[о́]т’о)	нес[е́]ш / нес'[о́]ш	нес[е́]те (нес[е]те́, нес[е]т’о́) / нес'[о́]те (нес'[о́]т’о)
3 лицо	нес'[о́]т		нес[е́]т / нес'[о́]т

Употребление формы винительного пад. ед. числа личного местоимения жен. рода с ударным о в окончании: йей[о́] (в периферийных говорах — наличие форм йу, йейу́, йону́, ону́, йейе́, йей и др.); наличие твёрдых согласных н и р в сочетании с последующим ц: полоте́[нц]о, со́[н]цо; огу[рц]ы́, се́[рц]о и т. п. (в периферийных говорах — мягкость н' и р' в словах полоте́[н’ц]о, со́[н’ц]о; огу[р’ц]ы́, се́[р’ц]о и т. п.); обобщение ударного гласного о (из е) во всех формах словообразования и словоизменения независимо от качества последующего согласного: ме[шо́к] — ме[шо́ч]ек, зе[л’о́н]ой — зе[л’о́н]ен’кий, бе[р’о́з]а — бе[р’о́з]е и т. д. Часть диалектных явлений неизвестна в говорах Костромской группы и севера Владимирско-Поволжской группы.

Другие языковые черты центральной территории

К другим диалектным явлениям, связанным в той или иной степени с говорами центра (когда диалектному члену соответственного явления периферии может противопоставляться член соответственного явления, выходящий за пределы центральной территории) относят: отсутствие случаев употребления гласных ê, ие перед твёрдыми согласными в соответствии ě и случаев употребления ô, уо в соответствии о под восходящим ударением (в периферийных говорах — наличие гласных ê, ие в соответствии ě и наличие ô, уо в соответствии о: л[ê]с, л[ие]с, в[ô]л’а, в[уо]л’а и т. п.); последовательное различение аффрикат ч' и ц (в периферийных говорах — разные случаи неразличения аффрикат или их отсутствие); наличие в, чередующегося с ф в конце слова и слога: [в]ода́, пра́[ф]да, дро[ф] и т. п. (в периферийных говорах — наличие в, чередующегося с w или ў в конце слова и слога: [в]ода́, пра́[w]да, пра́[ў]да, дро[w], дро[ў] и т. п.); произношение звука ф в словах иноязычного происхождения (в периферийных говорах — замена ф на х, хв: [хв]а́брика, ко́[х]та и т. п.); различение твёрдых и мягких губных согласных на конце слова: ду[п] — го́лу[п'], сйе[м] — се[м'] и т. п. (в периферийных говорах — произношение твёрдых губных согласных в соответствии мягким на конце слова: го́лу[п], се[м] и т. п.); произношение сочетаний согласных с j: сви[н’й]а́, пла́[т’й]о и др. (в периферийных говорах — произношение долгих переднеязычных согласных в соответствии сочетаниям согласных с j: сви[н:']а́, пла́[т:']а и др.); распространение словоформы предложного пад. ед. числа в лêсу́ (в периферийных говорах — наличие словоформ: в ле́сê, в лêсу́); наличие глагольных форм 3-го лица с окончаниями -т или -т' (в периферийных говорах — возможность произношения глагольных форм 3-го лица без окончаний -т или -т' : он нес’о́, он дêлайе и т. п.).

См. также

• Диалекты русского языка

Литература

• Иванов В. В. Русские народные говоры. — Изд. 2-е. — М.: Учпедгиз, 1957. — 84 с. — (Библиотека «Вопросы советского языкознания»). — 25 000 экз. (обл.)

Отрывок, характеризующий Русские говоры центра и периферии

Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.