Чайлд, Вир Гордон

Вир Гордон Чайлд
Vere Gordon Childe
Дата рождения:	14 апреля 1892(1892-04-14)
Место рождения:	Сидней
Дата смерти:	19 октября 1957(1957-10-19) (65 лет)
Место смерти:	Катумба, Новый Южный Уэльс, Австралия
Страна:	Австралия
Научная сфера:	Археология
Место работы:	Эдинбургский университет
Альма-матер:	Оксфордский университет
Известен как:	теоретик археологии, автор термина Неолитическая революция

Вир Гордон Чайлд (Чайльд) (англ. Vere Gordon Childe; 14 апреля 1892, Сидней — 19 октября 1957, близ Катумбы, Маунт Виктория, Новый Южный Уэльс, Австралия) — британско-австралийский историк-марксист, один из ведущих археологов XX века. Член Британской академии с 1940. Автор понятий «неолитическая революция» и «урбанистическая революция». Основоположник антропологического неоэволюционизма.

Биография

Уроженец Австралии, Гордон Чайлд в 1914 поступил в Куинз-колледж Оксфордского университета для изучения классических языков в качестве стипендиата. В числе его преподавателей были знаменитые археологи Артур Эванс и Джон Линтон Майерс. В Оксфорде Чайлд с особым интересом изучал первобытную и древнюю историю, а также гегельянскую и марксистскую философию. В университете его соседом по комнате и близким другом был будущий деятель коммунистической партии Раджани Палм Датт.

Вернувшись в Австралию, с 1919 по 1921 был личным секретарем лейбориста Джона Стори, члена законодательного совета и премьер-министра штата Новый Южный Уэльс. Кроме того, он вступил в синдикалистский профсоюз «Индустриальные рабочие мира». После внезапной смерти премьер-министра Чайлд, разочарованный разрывом между реформистским руководством лейбористов и «Индустриальными рабочими мира», оставил политику и отправился в Европу. Свои воспоминания об опыте работы в администрации Нового Южного Уэльса Чайлд отобразил в книге «Как управляют лейбористы» (How Labour Governs, 1923). В дальнейшем историк сохранял левые убеждения и стал одним из самых известных марксистских интеллектуалов в Западной Европе. В 1925 Чайлд окончательно перебрался в Великобританию, став библиотекарем Королевского антропологического института в Лондоне.

В 1927—1946 гг. занимал кафедру доисторической археологии в Эдинбургском университете. В 1946—1957 годах возглавлял Институт археологии при Лондонском университете. Проводил важные раскопки на Оркнейских островах (поселение Скара-Брей, 1928—1930), в Шотландии и Северной Ирландии, принимал участие в археологических экспедициях на Балканы, в Грецию, Венгрию, Ирак, Индию и США.

Чайлд, будучи убеждённым социалистом, четырежды посещал Советский Союз. В результате последней поездки в Москву и Ленинград (1956) он обратился к ведущим советским археологам с письмом, в котором критически оценивал состояние археологических исследований в их стране.

В 1956 Чайлд покинул Лондон и вернулся в Австралию, однако из-за левых убеждений учёного ему не позволили преподавать в Сиднейском университете. Он вышел на пенсию и спустя год погиб: посещая Большой Водораздельный хребет, он упал с 70-метровой скалы. Полагают, что это было самоубийство: археолог был озабочен ухудшением состояния здоровья и боялся угасания интеллектуальных возможностей. Впрочем, свидетельство о смерти констатирует несчастный случай. Щедрый при жизни, Чайлд умер, не оставив никаких сбережений, и завещал своё скудное имущество Институту археологии Лондонского университета.

Чайлд владел большим количеством европейских языков и, по утверждениям студентов, во время лекций мог забыться и перейти на немецкий, португальский или другой язык, непонятный его слушателям.

Сочинения

Работы Чайлда выявляют синтез широты знаний, касающихся древней и доисторической истории, и уникальной манеры изложения. По уровню охвата доисторического материала в географическом отношении они остаются непревзойденными до нашего времени.

В число известнейших трудов Чайлда входят следующие книги: «У истоков европейской цивилизации» (другой вариант перевода названия «Рассвет европейской цивилизации», The Dawn of European Civilization; 1925, последнее, 6-е, прижизненное издание, 1957), «Дунай в доисторические времена» (The Danube in Prehistory; 1929) и опубликованная посмертно «Предыстория европейского общества» (Prehistory of European Society; 1957), ставшие классикой европейской археологии и древней истории, а также «Социальная революция» (The Social Revolution, 1951) и «Восстановление прошлого» (1956). В книге «Арийцы: исследование индоевропейских корней» (The Aryans: A Study of Indo-European Origins, 1926) Чайлд определял в качестве прародины индоевропейцев южнорусские степи (в дальнейшем эти взгляды были офомлены литовско-американским археологом Марией Гимбутас в курганную гипотезу).

Кроме того, перу Чайлда принадлежат научно-популярные книги, предназначенные широкому кругу читателей, например, «Человек создаёт себя» (Man Makes Himself; 1936), представляющая комплексную картину параллельной эволюции общества и технологии, и «Что произошло в истории» (What Happened in History, 1942), введение в древнюю и доисторическую археологию.

Вклад в науку

Исследование Чайлдом истории первобытных обществ Европы III—II тысячелетий до н. э. было призвано определить корни европейской цивилизации, оценить степень влияний, дивергентной эволюции и диффузии достижений культуры (в первую очередь, в сфере земледелия и бронзовой металлургии) с Ближнего Востока на доисторическую Европу, а также исследовать структуру и характер археологических культур Европы накануне их включения в ойкумену цивилизованного мира. Источником европейской цивилизации Чайлд считал высокие культуры Древнего Востока. Книга «У истоков европейской цивилизации» снискала ему славу «лидера британского диффузионизма», однако Чайлд избегал преувеличения диффузионистского фактора в мировой истории, что проявилось в поздних переизданиях этого труда, где археолог критически пересмотрел ряд своих выводов.

Исходя из материалистических позиций и марксистской методологии, Чайлд создал универсальную концепцию развития человечества. Заслугой Чайлда в области археологии является перемещение акцента с тривиального изучения и описания артефактов на изучение общества, восстанавливаемого на их основании.

Чайлд рассматривал развитие цивилизации как следствие двух событий, названных им революциями (по аналогии с промышленной революцией). Первая, неолитическая, сделала возможным производящее хозяйство (приручение и разведение домашних животных, земледелие) и распространение оседлых сельских общин. Вторая, урбанистическая революция, непосредственно связана с возникновением городов, цивилизации и государственных институтов как таковых. Ключевыми причинами урбанистической революции являются развитие технологий и наличие растущих излишков пищи. Чайлд предлагал 10 критериев, отличающих городскую цивилизацию от предшествовавших обществ:

1. увеличение размеров и плотности поселений, превращение их в города;
2. социальная стратификация (классовое расслоение), предусматривающая существование привилегированного правящего класса, использующего государственную машину для сохранения своего превосходства над угнетёнными;
3. механизмы извлечения «социальных излишков» для поддержания государственного аппарата, включая налоги или дань;
4. политическая организация, построенная по территориальному, а не только родственному признаку, — государство; концентрация власти;
5. общественное разделение труда, позволяющее выделение категорий ремесленников и специалистов в непроизводственных сферах;
6. интенсивная экономика, предусматривающая внешнюю торговлю;
7. письменность или её заменители;
8. возникновение зачатков точных наук;
9. развитое изобразительное искусство;
10. монументальные общественные постройки.

Список трудов Чайлда

• [www.munseys.com/book/1482/How_Labour_Governs How Labour Governs (1923)]
• The Dawn of European Civilization (1925)
• The Aryans: A Study of Indo-European Origins (1926)
• The Danube in Prehistory (1929)
• The Bronze Age (1930)
• The Forest Cultures of Northern Europe: A Study in Evolution and Diffusion (1931)
• The Continental Affinities of British Neolithic Pottery (1932)
• Neolithic Settlement in the West of Scotland (1934)
• New Light on the Most Ancient East (1935)
• Prehistory of Scotland (1935)
• Man Makes Himself (1936, slightly revised 1941, 1951)
• Prehistoric communities of the British Isles (1940, 2nd edition 1947)
• What Happened in History (1942)
• The Story of Tools (1944)
• Progress and Archaeology (1944, 1945)
• History (1947)
• Social Worlds of Knowledge (1949)
• The Constitution of Archaeology as a Science (1953)
• Society and Knowledge (1956)
• Piecing Together the Past: The Interpretation of Archeological Data (1956)

Литература на русском языке

• Чайлд Г. Прогресс и археология / Пер. с англ. М. Б. Граковой-Свиридовой; предисл. А. В. Арциховского. М.: Издательство иностранной литературы, 1949.
• Чайлд Г. У истоков европейской цивилизации. М., 1952.
• Чайлд Г. Древнейший Восток в свете новых раскопок / Предисловие В. И. Авдиева; пер. с англ. М. Б. Граковой-Свиридовой. М.: Издательство иностранной литературы, 1956. — 324 c.
• Чайлд Г. Арийцы. Основатели европейской цивилизации / Пер. с англ. И. А. Емец. М.: Центрполиграф, 2009. — 272 с. ISBN 978-5-9524-4554-3 — [lib.aldebaran.ru/author/chaild_gordon/chaild_gordon_ariicy_osnovateli_evropeiskoi_civilizacii/chaild_gordon_ariicy_osnovateli_evropeiskoi_civilizacii.rtf.zip архив]
• Чайлд Г. Расцвет и падение древних цивилизаций. М.: Центрполиграф, 2012. — 384 с. (перевод What Happened in History)
• Лынша В. А. Гордон Чайлд и американский неоэволюционизм // Этнографическое обозрение. — № 5 . — 2001 . — С. 3—17.

Ссылки

• Клейн, Л. [trv-science.ru/2010/05/25/dva-skandala-v-arxeologii/ Два скандала в археологии] // Троицкий вариант. 25 мая 2010. № 54. С. 14.
• Сонькин, В. [ezhe.ru/ib/issue617.html Гордон Чайлд: Доисторический революционер]
• [www.bbc.co.uk/history/historic_figures/childe_gordon.shtml Vere Gordon Childe (1892 - 1957) at BBC Historic Figures]
• [www.isj.org.uk/index.php4?id=367=116 International Socialism: Gordon Childe and Marxist archaeology]

Отрывок, характеризующий Чайлд, Вир Гордон

Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.