Песоа, Эпитасиу

Эпитасиу Линдолфу да Силва Песоа порт. Epitácio Lindolfo da Silva Pessoa<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
11-й президент Бразилии
28 июля 1919 года — 15 ноября 1922 года
Вице-президент:	Делфин Морейра, Буэну ди Пайва
Предшественник:	Делфин Морейра
Преемник:	Артур Бернардис
Рождение:	23 мая 1865(1865-05-23) Умбузейру, штат Параиба
Смерть:	13 февраля 1942(1942-02-13) (76 лет) Петрополис, штат Рио-де-Жанейро
Награды:

Эпита́сиу Линдо́лфу да Си́лва Песо́а (порт. Epitácio Lindolfo da Silva Pessoa; 23 мая 1865, Умбузейру, Параиба — 13 февраля 1942, Петрополис, Рио-де-Жанейро) — бразильский государственный деятель, адвокат и прокурор, одиннадцатый президент Бразилии (1919—1922).

Биография

Ранняя карьера

Эпитасиу Песоа родился в городе Умбузейру, штат Параиба в 1865 году. В 1873 году его родители умерли от оспы, после чего воспитанием Эпитасиу занимался его дядя по материнской линии Энрики ди Лусена, губернатор Пернамбуку.

В 1886 году Песоа окончил юридический факультет университета Ресифи. Работал преподавателем университета. В 1890—1891 годах заседал в Конституционной ассамблее Бразилии. После вступления на пост президента Флориану Пейшоту Песоа временно ушёл из политики, жил в Европе. В 1898 году занял место министра юстиции в правительстве Кампуса Салиса. В 1902—1905 годах работал генеральным прокурором Бразилии.

В 1919 году Песоа возглавлял бразильскую делегацию на международной конференции по послевоенному мирному урегулированию в Париже. Именно там он был извещён о том, что выдвинут в кандидатом в президенты на внеочередных президентских выборах, а затем и о том, что победил и стал президентом Бразилии.

На посту президента

Будучи выходцем с северо-востока Бразилии, став президентом, Песоа инвестировал много средств в развитие этого засушливого региона. В частности, при нём была начата программа строительства водохранилищ и развития гидроэлектроэнергетических ресурсов в штатах Параиба, Риу-Гранди-ду-Норти и Сеара.

Песоа вёл жёсткую внутреннюю политику: назначал гражданских лиц на должности в правительстве, которые традиционно занимали военные, а в 1921 году принял «Закон о подавлении анархизма». Также в годы его правления была модернизирована армия, национализирован рыболовный промысел и начата всеобщая перепись населения.

Песоа поддерживал национальное предпринимательство, но в то же время проводил активную социальную политику: при нём были заложены основы трудового законодательства. Хорошо известна фраза Песоа: «Рабочим вопросом должна заниматься не только полиция».

Много разноплановых событий произошло в 1922 году, который был последним годом правления Песоа. Среди них Неделя современного искусства в Сан-Паулу (это событие считается отправным моментом формирования многих направлений бразильского национального искусства, которое начало освобождаться от доминирующего влияния европейских течений). В этом же году Бразилия праздновала 100-летний юбилей своей независимости. Была организована большая Международная выставка, которую посетил президент Португалии Антониу Жозе ди Алмейда. В отношении бывшей бразильской королевской семьи Песоа сделал жест примирения, отменив закон об изгнании. Также в этом году была образована Бразильская коммунистическая партия.

Источники

• [www.dec.ufcg.edu.br/biografias/PBELSP.html Epitácio Lindolfo da Silva Pessoa]  (порт.)
• [www.braziliada.ru/brazil/presidents/presidents_a1.shtml Braziliada — Все президенты Бразилии].

Отрывок, характеризующий Песоа, Эпитасиу

– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.