Эра Варгаса

Эра Варгаса (порт. Era Vargas) — период в истории Бразилии, когда у власти находился Жетулиу Варгас, который правил страной с 1930 по 1945 годы, фактически обладая авторитарными полномочиями. Также носит название периода Нового государства (порт. Estado Novo). Иногда к этому периоду относят и 1951—1954 годы, когда Варгас был избран на пост президента Бразилии в результате демократических выборов. Эта эпоха стала поворотной точкой в истории страны в связи с многочисленными нововведениями Варгаса, как экономическими, так и социальными.

Предпосылки

Великая депрессия в Бразилии

Восстание лейтенантов, вспыхнувшее в 1922 году в период Олигархической республики, не привело к значительным изменениям социальной структуры Бразилии. Тем не менее, правящая паулистская кофейная олигархия не смогла выдержать острый кризис мирового капитализма 1929 года. Такая чувствительность Бразилии к Великой депрессии объяснялась большой зависимостью экономики страны от иностранных рынков и ссуд. Несмотря на ограниченное индустриальное развитие в Сан-Паулу, экспорт кофе и другой необработанной продукции всё ещё оставался основой экономики. После того, как фондовые биржи США потерпели крах 29 октября 1929 года (Чёрный вторник), цены на кофе неожиданно упали на 30%. Дальнейшее снижение цен было ещё более острым: в период с 1929 по 1931 год кофе подешевел с 22,5 до 8 центов за фунт. Мировая торговля резко уменьшилась, и экспортёры кофе понесли значительные потери доходов в иностранных валютах. Великая депрессия, возможно, повлияла на Бразилию больше, чем на США.

Крах бразильского правительства был тесно связан с крахом бразильской программы валоризации (поддержки цен), которая лежала в основе поддержки олигархии. Кофейные плантаторы стали опасно зависимыми от правительственной валоризации. К примеру, вследствие спада, наступившего после Первой мировой войны, правительство не тратило средства, необходимые для поддержки кофейной промышленности. Но в период 1929—1930 годов мировой спрос на бразильскую первичную продукцию упал намного сильнее, не оставляя возможности поддерживать доходы государственного бюджета. В конце 1930 года золотой запас Бразилии был исчерпан, что ещё сильнее толкало обменный курс вниз. В результате программа поддержания цен на кофе путём скупки излишков полностью провалилась.

Правительство Вашингтона Луиса было не в состоянии найти выход из сложившейся ситуации, в итоге производители кофе натолкнулись на невозможность продать урожай. Из-за того, что власть основывалась на патронаже, широкомасштабное нарушение деликатного баланса региональных интересов делало режим Вашингтона Луиса очень уязвимым. Правительственная политика защищала интересы иностранцев, которые также пострадали от кризиса, провоцируя враждебное отношение почти от всех слоев бразильского общества. Следуя за паникой на Уолл-стрит, правительство попробовало удовлетворить иностранных кредиторов поддержкой конвертируемости денег, что предлагалось иностранными банкирами и экономистами, несмотря на отсутствие поддержки этой идеи в бразильском обществе. Несмотря на утечку капитала, Вашингтон Луис придерживался политики твёрдого обменного курса, гарантируя конвертируемость бразильской валюты золотом, но как только золотой запас был исчерпан, правительство было вынуждено временно приостановить конвертируемость валюты, что привело к полной остановке внешнего кредитования.

Причины революции 1930 года

Кроме депрессии и появления буржуазии, историческая динамика межрегиональной политики была существенным политическим фактором. Именно нарушение баланса привело к созданию альянса, который Жетулиу Варгас создал между новой городской буржуазией и землевладельцами, враждебно настроенными к правительству во всех штатах кроме Сан-Паулу в 1930 году.

Вместе с городскими буржуазными группами, Северо-западные сахарные бароны на протяжении долгого времени терпели притеснения от кофейных олигархов Юга. Северо-западные землевладельцы остро протестовали против прекращения Вашингтоном Луисом в 1930 году противозасуховых программ его предшественника. Это напряжение продолжалось уже многие годы. Упадок сахарной олигархии Северо-востока начался с лютой засухи 1877 года. Быстрый рост производства кофе в Сан-Паулу было обратной стороной той же монеты. После отмены рабства в 1888 году (Золотого закона) в Бразилии произошла массовая миграция эмансипированных рабов и крестьян с Северо-востока на Юго-восток, обеспечив стойкое поступление дешёвой рабочей силы для кофейных плантаторов.

Политика Старой республики, которая шутливо называлась «кофе с молоком» (порт. café com leite), основывалась на преимуществе в политике юго-восточных штатов Сан-Паулу и Минас-Жерайс, которые были самыми богатыми и густонаселёнными штатами Бразилии. На протяжении большей части Старой республики на посту президента страны чередовались губернаторы этих штатов.

В связи с недовольством правящим режимом на Юго-востоке и в Риу-Гранди-ду-Сул, кандидат в президенты 1930 года и лидер оппозиционного Либерального Альянса Жетулиу Варгас выбрал своим кандидатом в вице-президенты 1930 Жуана Песоа из северо-восточного штата Параиба. Понимая, что в таком случае при победе Либерального Альянса власть землевладельцев в сельских областях станет абсолютной, северо-восточные олигархи объединились под руководством Варгаса в новую политическую партию, PSD.

Карьера Варгаса до революции

Губернатор Риу-Гранди-ду-Сул, самого южного штата Бразилии, Варгас был гаучо (владельцем ранчо крупного рогатого скота), и имел докторскую степень по юриспруденции. В 1930 году он выдвинулся кандидатом в президенты от Либерального Альянса.

Варгас был представителем олигархии землевладельцев, и поднялся высоко в политике благодаря системе патронажа, но имел свежее видение того, как должна развиваться бразильская политика, чтобы поддерживать национальное развитие. Он был экономическим националистом, который поддерживал развитие промышленности и либеральные реформы.

Также Варгас понимал, что с поломкой прямых отношений между работниками и собственниками расширяющихся бразильских предприятий, трудящиеся могли стать основой для новой формы политической власти — популизма. Именно применяя такой подход, он постепенно установил такую власть над политикой страны, которая позволила ему оставаться диктатором на протяжении пятнадцати лет. В связи с ростом проблем сельскохозяйственной кофейной олигархии, новые собственники промышленных предприятий получили большее влияние на политику Бразилии, даже средний класс начал показывать определённую силу. Хотя на протяжении раннего периода политической карьеры Варгас зависел от поддержки Восстания лейтенантов 1922 года, позднее он получил значительную поддержку городского населения.

Революция 1930 года

Кризис власти начался в начале 1930 года, когда президент Вашингтон Луис объявил своим наследником губернатора штата Сан-Паулу Жулиу Престиса, что противоречило политике «кофе с молоком», согласно которой кандидатом от власти должен был стать губернатор Минас-Жерайса Антониу Карлус Рибейру ди Андрада. После этого Антониу Карлус, которого называют архитектором революции, примкнул к оппозиционному Либеральному альянсу Варгаса. Выборы, состоявшиеся 1 марта 1930 года, прошли легко для власти: Жулиу Престис одержал победу с 1 091 тыс. голосов против 742 тыс. голосов за Варгаса.

Однако эта победа не была признана Либеральным альянсом, который обвинил правительство в фальсификации результатов выборов. Кроме того, Альянс заявил о своей победе и начал приготовления к вооружённому противостоянию с правительством, опираясь на лояльных губернаторов и младших офицеров армии. Ситуация в стране значительно ухудшилась, когда 26 июля в Ресифи (штат Пернамбуку) был убит кандидат в вице-президенты Жуан Песоа. Хотя причины убийства так и не были выяснены, оно привело к массовым выступлениям протеста против властей. Началась мобилизация лояльных Альянсу сил, в основном под руководством младших офицеров.

Приблизительно за два месяца до окончания полномочий Вашингтона Луиса (15 ноября) массовые антиправительственные выступления значительно усилились, с жертвами на Северо-востоке страны. До 3 октября были свергнуты уже 8 лояльных правительству губернаторов штатов. 10 октября Жетулиу Варгас во главе своих сторонников выехал поездом в Рио-де-Жанейро, столицу страны. В попытке остановить его, правительственные войска попытались перекрыть дороги, в результате 12-13 октября в Кватигви, на границе штатов Сан-Паулу и Парана, произошли вооружённые столкновения с революционными войсками. Большое сражение могло произойти в Итараре, но его предотвратило фактическое падение правительства, когда 24 октября генералы Аугусту Тасу Фрагозу и Мена Баррету и адмирал Исайас ди Норонья создали военную хунту. Жетулиу Варгас прибыл в столицу через неделю после этих событий и официально занял пост временного президента 3 ноября 1930 года.

Эра бразильского популизма

Первый президентский пост Варгаса

Революция 1930 года стала результатом коалиции бразильских промышленных магнатов, городского населения, части землевладельцев и армии. На протяжении 1930—1934 годов Варгас пытался примирить очень разные интересы этих групп с помощью социального реформизма и внедрения программы социального обеспечения. Его реформы очень напоминали «Новый курс» американского президента Франклина Рузвельта, так что тот даже с гордостью называл Варгаса «одним из двух авторов Нового курса». Варгас стремился вывести Бразилию из Великой депрессии за счёт политики государственной интервенции. Он приобрёл симпатии новой городской буржуазии с помощью новых для Бразилии массовых идеологий популизма и национализма. Также как и у Франклина Рузвельта, его первые шаги были сосредоточены на экономическом стимулировании, программы, с которой были согласны все фракции коалиции.

Варгас проводил политику государственной интервенции в экономику, используя налоговые льготы, снижение требований к производителям и квоты на импорт для расширения местного промышленного производства. Он публично идеализировал средний класс и убеждал население в «непатриотичности использования иностранных товаров». На протяжении самого раннего периода правления Варгас сильно зависел от поддержки армейских низов. Его политика в чём-то напоминала политику Муссолини в фашистской Италии, с увеличенной долей популизма. Варгас стремился быть посредником в противоречии между рабочей силой и капиталом. Например, президент прекратил забастовку женщин-работников в Сан-Паулу, утвердил многие из их требований в законе и требовал от «фабричных комиссий» обращаться за посредничеством правительства в будущем.

Оппозиция существовала в первую очередь в среде могущественной паулистской кофейной олигархии, которая выступала резко против политики государственной интервенции в экономику и увеличения централизации власти, против его популистской и профашистской позиции, протекционализма (защиты политически лояльных производителей за счёт других) и усиления диктаторской позиции самого Варгаса. Его политика часто не была целостной, разные мероприятия объединялись только общей и плохо обозначенной идеей «модернизации». Попытки балансировать между слишком разными группами по своим социальным, политическим и экономическим интересам объясняют постоянные смены альянсов и идеологий Варгаса. Вместе с либеральной основой этого режима, они объясняют и его постепенный переход к диктатуре, построенной по образцу европейского фашизма.

Отношения с сахарными баронами

Удовлетворение землевладельческого крыла коалиции скоро выявило реакционность правительства, особенно после 1934 года. Для поддержки дружественных латифундистов государство не только не вмешивалось в дела сельских олигархов, но даже помогала сахарным баронам закрепить контроль над сельской Бразилией.

Консерватизм Варгаса в делах сельского хозяйства усиливал раскол между обедневшим полуфеодальным Северо-западом и динамичным урбанизованным Юго-востоком. В ответ на поддержку сахарных баронов, государство подавило волну крестьянских восстаний на Северо-востоке, известных как кангасу (cangaço), что привело к возрождению латифундий, которые постепенно исчезали начиная с 1870-х годов. На протяжении Старой республики латифундии разлагались изнутри в результате оттока населения и крестьянских восстаний. В прошлом, во время царствования Педру II (1831—1889), крестьянство оставалось абсолютно подчинённым землевладельцам. Каждый плантатор имел собственную милицию, которая отвечала за поддержание порядка в границах его территории и контролировала крестьян.

Но крестьяне не были зависимыми, а полубандитские формирования были общей формой протеста. Среди крестьян были распространены анархические восстания и уклонение от налогов, что было общей практикой до 1930 года. С включением Северо-восточной олигархии в правящую коалицию правительство сосредоточилось на реструктуризации сельского хозяйства. Фактически государство все более и более жестко боролось с кангасьерами, восстанавливая порядок и власть плантаторов.

Варгас не только не сдержал свои предвыборные обещания реформировать сельское хозяйство, но полностью отнял у крестьян, большинство которых было индейского происхождения, возможность получить права рабочего класса, аналогично политике Муссолини, Франко, Салазара или Сталина.

Таким образом, удовлетворение интересов землевладельцев привело к изменениям в правящей коалиции, игнорируя интересы её левого крыла. После середины 1932 года влияние младших офицеров на Варгаса быстро ослабло, хотя некоторые представители группы все ещё занимали важные правительственные должности. С этого времени становится заметным сдвиг коалиции вправо.

Восстание в Сан-Паулу

Важную роль в смене курса правительства Варгаса сыграло восстание в Сан-Паулу в 1932 году, так называемая «Конституционалистская революция», за которой стояла кофейная олигархия, пытавшаяся вернуть власть. Поводом для восстания стало назначение Варгасом офицера с левыми взглядами, Жуана Алберту, временным губернатором (так называемым «интервентором») Сан-Паулу, вместо выбранного губернатора. Кофейные магнаты не могли смириться с кандидатурой Алберту, не принимая его усилия по централизации и проведению экономических реформ, такие как увеличение налогов на 5 процентов и раздачу части земли участникам революции. Под угрозой восстания Варгас заменил Жуана Алберту гражданским паулистой, назначив министром финансов банкира из Сан-Паулу и объявив дату проведения учредительских сборов. Но это только подзадорило кофейных олигархов, которые продолжали подготовку восстания.

Среди гражданского населения Сан-Паулу не существовало однозначного мнения относительно восстания, и на улицах городов проходили многочисленные митинги как в поддержку, так и против Варгаса. Во время одного такого митинга в городе Сан-Паулу 23 мая 1932 года пять молодых паулистов были убиты сторонниками правительства, что внезапно вызвало волну протестов. Уже 9 июля начались вооруженные стычки отрядов добровольцев с правительственными войсками, на помощь паулистам пришли отряды из Минас-Жерайс, Мату-Гросу и других штатов. Паулистская армия насчитывала около 3 тыс. солдат, 10 тыс. полицейских и около 20 тыс. добровольцев, в её планы входил захват Рио-де-Жанейро. Но восстание не продержалось долго, повстанческая армия была остановлена у долины Параиба и до 2 октября восстание было подавлено.

Последствия восстания

До 1934 года режим Варгаса пришёл к форме, гибридной между фашистским режимом Муссолини в Италии и «Новым государством» Салазара в Португалии. Постепенно Варгас отошёл от идеи «временного правительства», отказался от либерального капитализма и социального реформизма, которые были основой левого крыла (крыла младших офицеров) Либерального Альянса. Отторжение левого крыла коалиции в наибольшей мере проявилось в отказе провести обещанную земельную реформу.

Варгас в наибольшей мере поддерживал плантаторское крыло коалиции и, несмотря на попытку восстания, был настроен на создание нового альянса с кофейной олигархией Сан-Паулу. Варгас освободил кофейных плантаторов, которые все ещё имели существенное влияние на выборную государственную машину, от значительной части банковских долгов, что помогло им оправиться от краха программы валоризации. Чтобы помириться со своими противниками после неудачного восстания, он даже приказал Банку Бразилии принять долговые обязательства, выпущенные правительством повстанцев.

Конституция 1934 года

Президентский срок Варгаса должен был закончиться в ноябре 1934 года, а текущая бразильская конституция не позволяла проводить перевыборы. Для продолжения своего срока Варгас согласился на принятие новой конституции, надеясь получить таким образом возможность баллотироваться снова. Эта конституция была принята на всенародном голосовании 16 июля 1934 года. Как стало видно уже несколькими годами позднее, Варгас просто собирал силы, чтобы уничтожить демократические учреждения и установить фашистский диктаторский режим.

Как ни удивительно, но голосование за эту конституцию было самым демократичным за всю раннюю бразильскую историю. Несмотря на свою недолговечность, эта конституция впервые была написана на пустом месте выбранными представителями народа на практически справедливых многопартийных выборах. Вследствие этого она содержала ряд усовершенствований политической, социальной и экономической жизни, например предоставление независимости судебной власти, предоставление выборных прав женщинам, создание веток судебной власти для контроля над выборами и трудовыми отношениями, провозглашение свободы слова, религии, передвижений и митингов. С другой стороны, следует отметить, что конституция содержала и некоторые элементы европейского фашизма, она давала Варгасу контроль над рабочими союзами и лишала некоторых прав младших офицеров.

Многие положения новой конституции так никогда и не осуществились на практике. После 1934 года режим стал очень реакционным и характеризовался почти полным подавлением оппозиции, что не давало возможности исполнять многие из требований конституции.

Трудовые отношения и переход к диктатуре

Режиму Варгаса все больше угрожали прокоммунистические группы, которые искали альянс с крестьянством большинства богатых штатов, поддерживая земельную реформу. Несмотря на популистское прозвище «отец бедных», Жетулиу Варгас отдал всю власть в периферийных штатах земельной олигархии, что не отвечало народным ожиданиям.

Его дальнейшее продвижение в направлении удовлетворения требований латифундистов привело Варгаса к альянсу с интегралистами (Ação Integralista Brasileira, сокращенно AIB), полувоенным фашистским движением. Этот альянс способствовал заметному росту роли движения, которое быстро превратилось в важную политическую силу в Бразилии. После 1934 года также начинается получение контроля над общественными организациями и профсоюзами через создание фиктивных организаций такого рода, государственное посредничество и объединение организаций.

Несмотря на силовое подавление любых организаций крестьянской бедноты, требования земельной реформы становились все громче. Новые прокоммунистические альянсы между крестьянами, младшими офицерами и пока ещё небольшим слоем городского пролетариата набирали силу. Поскольку они потенциально могли привлечь преимущественное большинство населения страны, такие союзы серьёзно угрожали режиму Варгаса.

Коммунистическо-фашистское противостояние

Продолжительные тенденции предполагали благоприятную для идеологического экстремизма атмосферу, особенно на Юго-востоке Бразилии. В основе этих тенденций лежали быстрое развитие промышленности на Юго-востоке и постоянные классовые конфликты, которые создали условия для роста массовых движений европейского типа. Коммунистическая партия Бразилии была основана в 1922 году, и на протяжении 20-х годов выросло количество забастовок, организованных ею. Великая депрессия, которая сопровождала приход Варгаса к власти на волне разочарования консервативным строем предыдущего периода, значительно усилила левые партии и провоцировала призывы к социальным реформам.

С подавлением реакционного паулистского восстания и постепенной мобилизацией нового потенциального врага — городского пролетариата — основным направлением политики Варгаса стало получение контроля над рабочим классом. Сторонники Варгаса как в городской, так и в сельской Бразилии, как и в европейских фашистских странах, начали видеть в возрастающей организации рабочего класса угрозу своим интересам. С полным уничтожением кангасу на Северо-востоке, все сегменты правящего класса — как новой буржуазии, так и земельных олигархов — начали видеть в роли главного врага рост профсоюзного движения на более урбанизированном и более европейском (как по происхождению, так и по идеологии) Юго-востоке.

К 1934 году в Бразилии сформировались два чрезвычайно идеологизированных массовых движения европейского типа, которые охватили всю страну: одно профашистское, связанное с идеологией Рима и Берлина, другое — прокоммунистическое, связанное с Москвой. Первое движение было представлено в первую очередь уже упомянутым интегралистским движением (AIB), а второе составляло левый популярный фронт Aliança Nacional Libertadora (ANL). После распада альянса Варгаса с рабочей силой, главные города Бразилии превратились в поля битвы между коммунистическими и фашистскими силами, что напоминало Берлин 1932-33 годов. К середине 1935 года это привело к значительной дестабилизации всей политической жизни в стране.

Левый блок ANL был создан в начале 1935 года из социалистов, коммунистов и других прогрессивных деятелей, под руководством Коммунистической партии и её лидера Луиса Карлоса Престеса, известного как «Рыцарь надежды» восстания лейтенантов (хотя он ещё не был коммунистом в то время). Предвестник Че Гевары, Престес провёл легендарный, но бесполезный «Долгий марш» через бразильскую провинцию во время участия в неудачном восстании лейтенантов 1922 года против кофейных олигархов. Этот опыт, напротив, оставил Престеса скептичным относительно революционных политических методов борьбы, и позднее привёл к отделению маоистской части партии, настроенной на борьбу, от её консервативной марксистско-ленинской части.

Фашистское интегралистское движение AIB было основано в начале 1933 года его неизменным лидером Плиниу Салгаду. С самого начала интегралисты использовали нацистскую символику, латинское приветствие и все другие видимые элементы европейского фашизма. AIB была военизированной организацией, которая была известна уличными демонстрациями и агрессивной риторикой и непосредственно финансировалась итальянским посольством. Интегралисты заимствовали пропагандистские лозунги непосредственно из нацистской литературы, включая нападки на коммунистов, либералов и евреев и поддержку фанатичного национализма (который не существовал в разнородной и терпимой стране) и «христианской морали». Так же, как и европейские фашисты, это была, по сути, мелкобуржуазная организация. В частности, они имели поддержку офицеров, особенно на флоте.

Противостояние закончилось в связи с активным вмешательством правительства, которое полностью поддерживало фашистскую сторону в конфликте. В так называемом «Акте государственной безопасности», принятом в марте 1935 года, федеральный парламент заклеймил всю левую оппозицию как «неконструктивную», что позволило Варгасу запретить ANL. В результате этого в ноябре того же года, хотя и очень неохотно, альянс начал вооружённое восстание. Авторитарный режим, также как и фашистские режимы Европы, ответил арестами и казнями левых лидеров и государственным террором.

До конца года альянс и коммунистическая партия были полностью разгромлены, а интегралисты заняли лидирующие позиции в государственной политике. AIB начала быстро наращивать число членов по всей Бразилии, особенно на Юге, где было значительное число бразильцев немецкого происхождения.

Централизация и корпорализм

Начиная с 1935 года политика профашистского правительства страны преследовала две главные цели: стимулирование промышленного роста (под лозунгами национализма) и порабощение рабочего класса. Правительство реализовало корпоралистские идеи, заложенные в конституции 1934 года, которые должны были объединить все слои населения, как в фашистской Италии. На практике это означало ослабление организованной рабочей силы и получение полного контроля над рабочим классом. При этом рост промышленности и урбанизация увеличивала роль рабочего класса, приводя к необходимости объединения его в альянс. Варгас, как и несколько позднее Хуан Перон в соседней Аргентине, следовали стратегии Муссолини, объединяя рабочий класс под лозунгами национализма.

Согласно конституции 1934 года усиливалась централизация власти в стране в Рио-де-Жанейро и решительно ограничивалась автономия штатов. По сути центральная роль паулистской кофейной олигархии была заменена системой, где интересы землевладельцев все ещё учитывались, но была создана экономическая основа, необходимая для развития нового промышленного сектора.

Конституция также давала Палате Депутатов право контроля над частным сектором экономики, который использовался для индустриализации страны и снижения иностранной зависимости. Промышленность страны была организована в государственные синдикаты, которые состояли из бизнес-структур, которые находились в частной собственности бразильцев. Таким образом государство обеспечивало прямой механизм планирования и прямых инвестиций в важнейшие отрасли промышленности. Государственные и частично государственные компании доминировали в тяжёлой и инфраструктурной промышленности, а частный бразильский капитал преобладал в производстве, но на протяжении 1930-х годов также выросли и прямые иностранные инвестиции, поскольку иностранные корпорации стремились увеличить свою долю внутреннего рынка и преодолеть тарифные барьеры и проблемы обмена валют путём перенесения части производства в Бразилию. Государство таким образом делало акцент на основных секторах экономики, столкнувшись с нелёгким заданием создания жизнеспособной финансовой базы для будущего роста стратегических отраслей: горной промышленности, переработки нефти, стали, тяжёлого машиностроения и химической промышленности.

Эстадо Ново

Конституция 1937 года

Также как и европейские фашисты, Варгас использовал угрозу коммунизма для оправдания собственной диктатуры. Фашистская диктатура «Эстадо Ново» (Новое государство) была построена по образу номинально нейтрального, но по сути фашистского «Нового государства» Салазара в Португалии. Эта диктатура окончательно материализовалась в 1937, когда предполагалось, что Варгас оставит пост президента в январе 1938 года, как это требовала конституция 1934 года. Но 29 сентября 1937 года генерал Дутра представил «План Коэна» (назван в честь венгерского коммунистического лидера, Белы Куна), который описывал детальный план коммунистической революции. «План Коэна» был лишь фальсификацией, сделанной интегралистами, но Варгас использовал его чтобы объявить предложенное Дутрой состояние чрезвычайного положения в государстве, также как Гитлер несколькими годами раньше использовал поджог Рейхстага для обвинения коммунистов и оправдания диктатуры. 10 ноября Варгас в радио-обращении к народу заявил о принятии на себя диктаторских полномочий, которые закреплялись новой конституцией (второй за время его режима), полностью переписанной с конституций европейских фашистских государств, таким образом приостановив президентские выборы и распуская конгресс. Варгас, как Гитлер и Муссолини, укреплял свою власть постепенно в рамках установленного государственного строя, а не путём одной революции.

Хотя режим «Эстадо Ново» и был откровенно тоталитарным, он был мягче по сравнению с режимом нацистской Германии. Также как и европейские фашисты, Варгас отменил оппозиционные политические партии, ввёл жёсткую цензуру, организовал централизованную полицию и наполнил тюрьмы политическими диссидентами, пропагандируя национализм и устанавливая полный контроль над государственной политикой.

Хотя конституция Эстадо Ново и запрещала военизированные группы, включая интегралистов, которые угрожали личной власти Варгаса, политическая и экономическая политика государства имела много общего с политикой Муссолини. Варгас запретил забастовки и отнял у работников право организовывать независимые от правительства профсоюзы. Как и Муссолини, он использовал правительство в качестве посредника между классами, устанавливая, например, минимальную заработную плату для промышленных рабочих, но не для крестьян, точно так же, как Муссолини поддерживал городской пролетариат, но игнорировал крестьянство. Его политика индустриализации с помощью центрального планирования при сохранении частной собственности была ещё одной общей чертой.

Индустриализация

На протяжении Эстадо Ново государство анонсировала амбициозный Пятилетний план, целью которого были развитие тяжёлой промышленности, создание новых источников гидроэлектроэнергии, расширение железнодорожной сети и развитие финансовой базы Бразилии. Эти мероприятия без сомнения вели к буржуазной революции, как минимум частичной. В 1940 году производство электроэнергии в Бразилии достигло 1 миллиона киловатт, из которых 60 процентов производилось в районе штата Сан-Паулу, в первую очередь благодаря сооружению гидроэлектростанций. Производство цемента выросло с 87 тыс. тонн в 1930 году до 700 тыс. тонн в 1940. Производство железа и стали выросло с 90 тыс. тонн в 1929 году до 150 тыс. тонн в 1939. Число производственных предприятий было более чем удвоено на протяжении десятилетия, достигнув 50 тыс. в 1940 году. Фабрики в штате Сан-Паулу использовали 35 процентов индустриальной рабочей силы и производили 43 процента стоимости промышленной продукции. За исключением экспорта ткани, бразильская промышленность почти исключительно обслуживала местный рынок.

К 1941 году в Бразилии было 44 100 заводов, где работало 944 тыс. рабочих (для сравнения в 1920 году эти цифры составляли 13 336 заводов и около 300 тыс. рабочих). В 1942 году правительство основало Компанию Долины Риу-Доси (Companhia Vale do Rio Doce) для разработки богатых месторождений железной руды Итабиры, в 1944 оно основало компанию для добычи и первичной переработки материалов, необходимых химической промышленности, в 1946 году Национальная Моторная Компания начала производство грузовиков. В том же году осуществилась одна из мечт Варгаса — Национальная Сталелитейная Компания начала производство на заводе в Вольта-Редонда между Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Предвидя необходимость в топливе для современной промышленности, Варгас в 1938 году создал Национальную Нефтяную Компанию, которая начала поиск нефти. К 1940 году бразильское промышленное производство выросло очень существенно, но производство кофе снизилось. В результате для удовлетворения интересов старой олигархии правительство инвестировало значительные суммы в производство кофе, который продолжал быть главным экспортным продуктом Бразилии.

Городское планирование

Эстадо Ново имела значительный эффект для развития бразильской архитектуры, в первую очередь потому что государство имело достаточные полномочия для осуществления амбициозных планов городского планирования. Хотя для осуществления всех этих планов и не хватало средств, эти проекты имели значительный и продолжительный эффект для организации городов. Один из лучше всего спланированных городов в мире, Куритиба, получил свой первый генплан в 1943 г. в период Эстадо Ново. Генеральный план развития города был разработан известным французским архитектором-планировщиком Альфредом Агашем (фр. Alfred Agache).

Вторая мировая война

Несмотря на фашистскую природу Эстадо Ново, Бразилия в конце концов выступила на стороне союзников во Второй мировой войне. Но сначала, ещё до провозглашения Эстадо Ново, считалось что Бразилия склонялась к поддержке стран оси. Между 1933 и 1938 годами Германия стала главным рынком для бразильского хлопка и вторым наибольшим импортёром бразильского кофе и какао. Немецкий Банк Южной Америки даже открыл триста филиалов на территории Бразилии. В конце концов прагматичное бразильское правительство приняло сторону союзников, хотя и после долгого периода выторговывания для себя наиболее выгодных торговых условий. Даже в мае 1941 года, уже после вторжения Германии в Польшу, Варгас направил Гитлеру поздравительную телеграмму в его день рождения, передавая «лучшие пожелания вашего личного счастья и процветания Немецкой нации», таким образом все ещё пытаясь играть двойную игру. Такая двойная игра, вместе с быстрым увеличением гражданской и военной торговли между Бразилией и нацистской Германией, вызывала постоянное беспокойство правительств союзников, которые продолжали задаваться вопросом «кто такой Варгас и чего он хочет».

Бразильская правящая коалиция также разрывалась между просоюзническими и пронемецкими крыльями. Бразильские генералы, например ближайшие к Варгасу Педру Монтейру и Эурику Дутра, восхищались немецким военно-индустриальным комплексом и горели желанием подписать договор с Германией. Пронемецкая фракция режима Варгаса была сильнейшей в армии, тогда как его помощники из олигархии были более лояльны Союзникам, благодаря установленным экономическим связям с США с Великобританией. Так как Союзники были более перспективными торговыми партнёрами, Варгас в конце концов и принял их сторону, объявив войну Германии и Италии в 1942 году и послав 25-тысячный Бразильский экспедиционный корпус в Европу на помощь союзникам. Бразилия понесла довольно заметные потери от войны, когда в августе 1942 года немецкие подводные лодки начали постоянные нападения на бразильские торговые суда.

Конец Эстадо Ново

Соглашение с антифашистскими Союзниками привело к непониманию среди бразильского среднего класса, которое, например, Салазар и Франко избежали в связи с поддержкой номинального нейтралитета, что позволило им не провоцировать антифашистские настроения в обществе и избежать вооружённого противостояния с Союзниками. В связи с антифашистскими настроениями Варгас был вынужден пойти на некоторую либерализацию своего режима, в обществе, которое больше не боялось беспорядков в стране и коммунистического реванша. Он объявил «новую послевоенную эру свободы», что включало амнистию для политических заключенных, возвращение президентских выборов и легализацию оппозиционных партий, включая безнадежно ослабленную Компартию.

Тем не менее, именно недовольство этой либерализацией и привело к новому государственному перевороту. 29 октября 1945 года наиболее правые члены правительства Варгаса, генералы Педру Монтейру и Эурику Дутра, свергли его с президентского поста и назначили временным президентом главу Верховного суда Бразилии Жозе Линьяриса. Хотя Варгас ещё вернулся на президентский пост в 1950 году, эта дата считается концом Эстадо Ново.

Литература

• Ready, Lee J. Forgotten Allies: The European Theater. Vol. I.
• Jefferson, McFarland, 1985.

Ссылки

• [www.cpdoc.fgv.br/nav_historia/htm/ev_main.htm Эра Варгаса на сайте FGV]  (порт.)

Отрывок, характеризующий Эра Варгаса

Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.