Эрхарт, Амелия

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Амелия и фамилией Эрхарт.

Амелия Мэри Эрхарт
Amelia Mary Earhart
Род деятельности:	Авиатор, писательница, журналистка
Место рождения:	Атчисон, штат Канзас
Дата смерти:	пропала без вести 2 июля 1937
Место смерти:	Неизвестно. Вероятно, Тихий океан
Отец:	Эдвин Эрхарт
Мать:	Эми Отис
Супруг:	Джордж Палмер Путнэм
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Аме́лия Мэ́ри Э́рхарт (англ. Amelia Mary Earhart; 24 июля 1897 — пропала без вести 2 июля 1937) — известная американская писательница и пионер авиации. Она была первой женщиной-пилотом, перелетевшей Атлантический океан, за что была награждена Крестом Лётных Заслуг (англ. Distinguished Flying Cross). Она написала несколько книг-бестселлеров о своих полётах и сыграла важную роль в формировании «Девяносто девять» — организации женщин-пилотов, была избрана её первым Президентом.

В 1935 году Эрхарт начала работать на факультете авиационного отделения Университета Пердью в качестве приглашённого преподавателя. Занимая эту должность, она стремилась привлечь больше женщин в сферу авиации и консультировать их в вопросах карьеры. Она также была членом Национальной Партии Женщин и одним из первых сторонников «Поправки о Равных Правах».

В 1937 году при попытке совершить кругосветный полёт на двухмоторном легком транспортном и пассажирском самолёте, Локхид Модель 10 Электра (англ. Lockheed Model 10 Electra), который был финансирован Университетом Пердью, Эрхарт пропала без вести в центральной части Тихого океана в районе острова Хауленд. И по сей день многие продолжают интересоваться её жизнью, карьерой, а также деталями исчезновения.

Ранние годы

Амелия Мэри Эрхарт родилась 24 июля 1897 года в городе Атчисоне (штат Канзас) в семье адвоката Эдвина Эрхарта. Супруга Эдвина, Эми, была дочерью местного судьи. Амелия была старшим ребёнком в семье; вторая дочь, Мьюриэл, родилась через два с половиной года.

С ранних лет сестры Эрхарт пользовались необычайной для того времени свободой выбора интересов, друзей и развлечений. Амелия с детства была отличной наездницей, плавала, играла в теннис и стреляла из подаренной отцом винтовки 22 калибра. Читать она научилась в четыре года и с ранних лет поглощала множество разнообразной литературы, но особенно притягивали её книги о великих открытиях и приключениях. В результате, несмотря на свою принадлежность к «слабому полу», среди детей с соседних улиц Амелия стала признанным лидером и заводилой. Её отметки в школе почти всегда были отличными, особенно по естественным наукам, истории и географии. В возрасте 10 лет Амелия впервые увидела самолёт, но в тот момент не испытала к нему особого интереса. Позже она описывала его как «штуку из ржавой проволоки и дерева, совсем неинтересную».

Со временем финансовое положение семьи ухудшилось; Эдвин Эрхарт начал сильно пить, что постепенно погубило его карьеру адвоката. В поисках новой работы семья несколько раз переезжала — сначала в Де Мойн (Айова), затем в Сент Пол (Миннесота). К 1915 году семье пришлось познать настоящую бедность, когда платья подрастающим дочерям шили из старых оконных занавесок… В итоге Эми, забрав дочерей, переехала к родственникам в Чикаго. Тем не менее, осенью 1916 года, использовав деньги, полученные по завещанию, мать отправила Амелию в элитный колледж Ogontz School в Пенсильвании.

На Рождество 1917 года, приехав в Торонто, чтобы навестить младшую сестру, Амелия увидела на улице тяжело раненых солдат, прибывших с фронтов Первой мировой войны. Впечатление было столь сильным, что вместо возвращения в школу она записалась на ускоренные курсы медсестер и пошла работать в военный госпиталь. К концу войны накопленный опыт склонял её к мысли посвятить свою жизнь медицине. Однако недалеко от госпиталя находился военный аэродром, и, посетив несколько аэрошоу, Амелия заинтересовалась авиацией, что впоследствии изменило её жизнь.

Начало авиационной карьеры

Некоторое время Эрхарт изучала в Колумбийском университете физику, химию и медицину, а также французскую классическую литературу (она знала четыре иностранных языка). В 1920 году воссоединившаяся семья переехала в Лос-Анджелес. На Рождество 1920 года Амелия попала на выставку летательных аппаратов в Лонг-Бич, штат Калифорния, и через три дня — на аэродроме Роджерс Филд — провела свой первый десятиминутный полёт, в качестве пассажира. Очарованная ощущением полёта, Амелия решила научиться летать сама и в январе 1921 года начала брать уроки лётного мастерства.

Её первым инструктором была Анита (Нета) Снук — одна из считанных в те годы женщин-лётчиц. Для обучения использовался подержанный Curtiss JN-4. Нета отметила естественность новой ученицы, спокойно и уверенно чувствовавшей себя в кабине; впрочем, отметила она и некоторую её склонность к авантюризму — несколько раз ей приходилось вмешиваться в управление, препятствуя попыткам Амелии при заходе на посадку пролететь под проводами линии электропередач, проходившей рядом с аэродромом.

Уроки стоили недешево и, чтобы оплатить обучение, Амелия стремилась получить работу. Она играла на банджо в мюзик-холле, работала фотографом, кинооператором, учительницей, секретаршей, телефонисткой, автомехаником и водителем грузовика — и в то же время пыталась узнать все, что могла об авиации, от теории полёта до устройства авиамотора. Летом 1921 года Эрхарт приобрела небольшой ярко-жёлтый биплан «Киннер Эйрстер» — её первый собственный самолёт. Нета Снук не одобрила приобретения. «Эйрстер» был опытным самолётом, существовавшим в единственном экземпляре, оснащенным 3-цилиндровым двигателем воздушного охлаждения — одним из первых подобной конструкции в США. Один из цилиндров этого двигателя имел склонность к заклиниванию; в целом же многие считали, что это опасный самолёт, строгий и не прощающий ошибок в пилотировании. Тем не менее, Амелия высоко оценила приобретение и проводила много времени в воздухе, осваивая искусство воздушной акробатики под руководством одного из опытных отставных армейских пилотов.

22 октября 1922 года Амелия Эрхарт установила свой первый мировой рекорд, поднявшись на высоту 14 000 футов (около 4300 м) — выше, чем это удавалось до сих пор любой женщине-пилоту. Постепенно она «нарабатывала профессиональную репутацию». Интерес публики к авиации в те годы был огромен и на аэродромах Калифорнии часто проводились авиашоу с имитацией воздушных боев, разнообразными рискованными трюками и состязаниями в искусстве высшего пилотажа. Уже к концу года Амелия стала признанной звездой подобных воздушных родео, её имя стало все чаще появляться в авиационной прессе. В тот период развития авиации в США для пилотирования личного самолёта ещё не требовалось обязательного наличия формальной лицензии. Тем не менее, 16 мая 1923 года Амелия Эрхарт получила лицензию (№ 6017) Международной авиационной федерации, став 16-й женщиной среди лицензированных пилотов.

Окончательный развод родителей в 1924 году и новое ухудшение финансового положения вынудили Амелию продать самолёт, чтобы купить автомобиль для поездки с матерью через всю страну в Бостон. Здесь Амелия получила работу преподавателя английского языка для детей иммигрантов в детском доме. Все свободное время и деньги она использовала для лётной практики. Она быстро приобрела известность и уважение в местных авиационных кругах, поскольку не только хорошо летала, но и не брезговала технической работой, помогая механикам обслуживать и ремонтировать самолёты и авиадвигатели на аэродроме.

Трансатлантический перелёт 1928 года

После перелёта Чарльза Линдберга через Атлантический океан в 1927 году жившая в Англии богатая американка Эми Гест выразила интерес к тому, чтобы стать первой женщиной, пересекшей Атлантику по воздуху. По её мысли, перелёт должен был символизировать дружбу между Великобританией и США. Перелет был организован известным нью-йоркским издателем Джорджем Палмером Путнамом. Для перелёта был куплен 3-хмоторный «Фоккер» F-VII, названный «Friendship» («Дружба»), и наняты пилот Уилмер Стульц и бортмеханик Лу Гордон.

Однако узнавшие о приготовлениях родственники заставили Эми Гест отказаться от полёта. Тогда она решила подыскать «подходящую» девушку: «американку, умеющую пилотировать самолёт, и обладавшую симпатичной внешностью и приятными манерами». Ею и оказалась Амелия Эрхарт, рекомендованная для этого предприятия адмиралом Р.Белкнапом, который интересовался авиацией и знал Эрхарт по её «авиационной активности» в Бостоне.

В глубоком секрете, дабы не привлекать внимания конкурентов, трехмоторный Фоккер был переоборудован в мастерских на окраине Бостона, оборудован всем необходимым для трансокеанского перелёта и — на всякий случай — переоснащен с колес на поплавки.

Вылетев с Ньюфаундленда 17 июня 1928 года, самолёт пересек океан за 20 часов 40 минут и приводнился у побережья Англии — в Бэрри-Порте (Уэльс). Из-за сочетания редкостно плохой погоды и отсутствия опыта управления тяжелыми многомоторными самолётами, Эрхарт, к своему глубокому сожалению, проделала этот путь фактически в качестве пассажира. После посадки она с досадой сказала репортерам: «Меня просто везли, как мешок с картошкой!». Она постоянно стремилась переключить внимание прессы на пилотов «Фоккера», однако публику интересовала только «первая женщина в трансатлантическом перелете». Тем не менее, это было реальное начало блестящей карьеры Эрхарт в авиации. После перелёта Амелия написала о нём книгу «Двадцать часов сорок минут», посвятив его жене спонсора — Джорда Палмера Путнама.

Приобретённую известность Эрхарт использовала как плацдарм для активной пропаганды своих взглядов и идей, в частности, борьбы за равноправие женщин и их активное привлечение в традиционно «мужские» профессии, в особенности в авиацию. За короткое время она опубликовала в прессе множество статей о развитии и перспективах авиации, на эту же тему она читала публичные лекции во многих городах страны. Эрхарт была убеждена в большом будущем коммерческих авиаперевозок; она стояла у истоков организации нескольких крупных регулярных авиалиний США. Она любила заканчивать свои публичные выступления фразой, обращённой к слушателям: «До скорой встречи на трансатлантической авиалинии!»

В 1929 году Эрхарт помогла сформировать международную организацию пилотов-женщин, названную «Девяносто девять» — по числу первых её членов, и в 1930 году она была избрана первым президентом новой ассоциации (сегодня её членами являются тысячи женщин-пилотов из многих стран мира). В том же году она приобрела новый самолёт «Локхид-Вега»; это была новая скоростная машина — такая, в которой она нуждалась, если хотела ставить рекорды и оставаться «на переднем крае» развития авиации.

С точки зрения многих коллег Эрхарт, как и ранее с «Киннером», выбор был не бесспорен. Одна из её главных соперниц — Элинор Смит — считала этот самолёт слишком сложным в пилотировании, а в случае вынужденной посадки — просто опасным. По мнению Смит, при отказе двигателя лётные качества этого самолёта были «как у кувалды, летящей с горы». Тем не менее, в 1931 году Смит купила «Вегу», чтобы попытаться совершить на ней первый «сольный» женский перелёт через Атлантику, но вскоре разбила эту машину при посадке на аэродроме Гарден-Сити, Нью-Джерси. В итоге, первый «сольный» женский перелёт был совершен на следующий год Амелией Эрхарт; позднее она по случаю выкупила разбитую «Вегу» Смит, и после восстановления установила на ней 3 мировых рекорда.

Пока же Эрхарт досталась десятая «Вега», выпущенная заводом «Локхид» в Калифорнии. Машина долго не летала и находилась в плохом техническом состоянии, но на новый самолёт у летчицы просто не было средств. Совмещая освоение новой для себя машины с деловой поездкой, Амелия перегнала самолёт на Западное побережье, «сражаясь» по пути с многочисленными неисправностями и тяжёлым разрегулированым управлением. В Калифорнии самолёт был осмотрен на заводе Локхид, где Уайли Пост — знаменитый лётчик-рекордсмен и «фирменный» пилот-испытатель Локхида — поднял его в воздух. После посадки он заявил, что самолёт по своему техническому состоянию представляет собой «хлам», не пригодный к полёту и почти не поддающийся управлению. То, что Амелия Эрхарт сумела на нём пересечь страну и остаться в живых, он отнёс на счёт счастливой комбинации удачи и выдающихся способностей пилота. В результате смущенное руководство Локхида бесплатно заменило самолёт на более новый.

В августе 1929 года Эрхарт участвовала в первой женской воздушной гонке Калифорния — Огайо. Перед последним этапом она имела лучшее время и все шансы на приз, однако произошёл несчастный случай. При выруливании на старт Эрхарт увидела, что у самолёта её главной соперницы Рут Николс загорелся двигатель. Заглушив мотор, Эрхарт бросилась к самолёту Николс; вытащила её из кабины горящего самолёта и оказала первую помощь. Когда к месту инцидента прибыли медики, она наконец смогла взлететь и продолжила участие в гонке, однако пришла лишь третьей.

Однако скоро она вознаградила себя за потерю «золота», установив в ноябре 1929 года в Калифорнии мировой рекорд скорости на демонстрационном экземпляре «Веги» с двигателем мощностью 425 л.с., специально предоставленном руководством «Локхида». Амелии удалось разогнать машину до 197 миль в час (предыдущий рекорд составлял 156 миль в час). Одновременно летчица продолжала осваивать тяжелые многомоторные машины; в 1929 году она получает наиболее престижную и «профессиональную» Транспортную лицензию Национальной Ассоциации Аэронавтики США, сдав экзамены на пассажирском «Ford Trimotor».

Замужество

В начале 1931 года Амелия Эрхарт приняла предложение о браке своего «пресс-агента» и делового партнёра Джорджа Путнама, который к этому времени развелся с первой женой. Исключительно тихая и семейная брачная церемония прошла 7 февраля 1931 года в небольшом доме матери Путнама в штате Коннектикут; никто из репортеров не был на неё допущен, и уже через два дня молодожены вернулись к своей работе. По мнению большинства друзей и родственников, их брак оказался удачным и был организован на тех принципах равноправного партнёрства и сотрудничества, которые исповедовала Амелия. Тем не менее, некоторые из журналистов, незнакомых с семьей, были склонны описывать его как «брак по расчёту». Эта версия, однако, была опровергнута в 2002 году, когда в распоряжение музея Университета Пардью (Индиана) была передана личная корреспонденция Эрхарт и Путнама, в том числе их любовные письма — хранившиеся до тех пор в частном семейном архиве.

Зенит карьеры: достижения, известность, общественная деятельность

Весной 1931 года Эрхарт одной из первых женщин-пилотов осваивает автожир; в апреле она установила на нём новый мировой рекорд высоты — 18451 фут. На рубеже 20—30-х годов автожиры активно рекламировались как недорогая, более безопасная и в перспективе массовая альтернатива самолётам. В реальности, однако, первые образцы автожиров славились высокой аварийностью, особенно на взлёте и посадке. Демонстрационный образец автожира Питкэрна — многократно повреждавшийся, разбивавшийся и восстанавливавшийся — пилоты на фирме окрестили «Чёрной Марией» («Black Marie»), поскольку никому из них не удавалось налетать на этом аппарате хотя бы несколько часов без аварий и инцидентов. Общее мнение пилотов, ознакомившихся с машиной, сложилось быстро и гласило, что, «вероятно, максимальное время, которое кто-либо сможет безаварийно налетать на подобном аппарате, составляет не более 10 часов».

Тем не менее, весной 1931 года Эрхарт стала первой женщиной-пилотом, пересекшим на автожире «Питкэрн PS-A2» всю территорию США; чистое время в полёте составило 150 часов, с 76 посадками для дозаправки (требовавшейся примерно каждые 2 часа). При этом весь путь с востока на запад не был отмечен ни единой аварией.

Проблемы, однако, «настигли» её на обратном пути. В городе Абилин (штат Техас) во время взлёта на пути автожира оказался «пыльный дьявол» — внезапно возникающий небольшой пылевой вихрь — специфическое природное явление, характерное для этих мест. Из-за внезапно возникшего разрежения воздуха аппарат, только что набравший скорость и оторвавшийся от земли, упал на неё с высоты нескольких метров и полностью разрушился. При этом, однако, Эрхарт оказалась даже не ранена. На следующий день заводской пилот пригнал с завода Питкэрна новый автожир и летчица продолжила свой путь на восток.

1932 год — Одиночные полёты через Атлантику

В мае 1932 года Эрхарт делает решающий шаг ко всемирной известности. Вылетев из Ньюфаундленда на своем «Локхид-Вега» вечером 20 мая, она за 15 с половиной часов пересекла Атлантику — на этот раз в одиночку. Это был лишь второй успешный одиночный полёт через Атлантику — после успеха Чарльза Линдберга в 1927 году, и после более чем десятка неудачных попыток повторить подвиг Линдберга — стоивших жизни многим опытным пилотам. Полёт был исключительно рискованным. Перегруженный топливом «Локхид-Вега» был достаточно неустойчивой и строгой в пилотировании машиной. Самолёт не имел радиосвязи, а следовательно, у Амелии не было никакой «страховки» на случай непредвиденных обстоятельств. Метеопрогноз, обещавший приемлемую погоду над Атлантикой, оказался неверным, и вскоре после наступления темноты «Вега» вошла в зону сильного шторма с грозой и мощными порывами ветра. Перегрузки были таковы, что после посадки техники, осматривавшие самолёт, обнаружили, что все четыре дополнительные усиления, установленные перед полётом в крыле для увеличения прочности, треснули, и при следующем подобном испытании крыло, безусловно, разрушилось бы. По словам Эрхарт, «ощущения были такие, как будто я нахожусь в огромном барабане, заполненном водой, и дерусь там со слонами».

Проблемы усугубил отказ нескольких приборов — включая альтиметр и тахометр. Кроме того, нарушилась герметичность топливопроводов, и, наконец, треснул выхлопной коллектор.

Когда шторм закончился, началось обмерзание. В результате отяжелевшая «Вега» сорвалась в штопор, из которого Эрхарт удалось вывести самолёт над самыми гребнями волн: установленный на самолёте барограф-самописец зафиксировал резкую потерю высоты в несколько тысяч футов — практически вертикальную линию, обрывавшуюся над самым уровнем океана. С трудом Эрхарт нашла высоту, на которой обмерзание было умеренным и самолётом можно было управлять. После рассвета, взглянув на крыло, она увидела тонкую струю топлива, вытекавшую из трещины трубопровода от дополнительного бака. Понимая, что при таком состоянии самолёта полёт до Франции исключается, Эрхарт решила садиться на первый же показавшийся внизу пригодный участок суши. Это оказалось побережье Северной Ирландии — пастбище Галлахера недалеко от Лондондерри. Теперь Эрхарт была первой женщиной-пилотом, преодолевшим Атлантику в одиночку, а также единственным в мире на тот момент человеком, пересекшим океан по воздуху дважды.

В Европе Эрхарт ожидал фантастический приём, а в США её триумфальное возвращение домой затмило торжества 1928 года. После этого полёта её статус и заслуги были безоговорочно признаны, и она была представлена ко многим государственным наградам — как США, так и других стран. Она стала первой женщиной и первым гражданским пилотом, получившим Крест лётных заслуг Конгресса США, а также Золотую медаль Национального Географического Общества — за вклад в авиационную науку и историю авиации. Эту медаль Эрхарт вручил лично президент США Герберт Гувер, в присутствии посланников более чем 20 государств. Кроме того, Эрхарт стала кавалером Ордена Почётного легиона Франции, Креста короля Бельгии Леопольда и многих других европейских наград.

Помимо почитателей, у Эрхарт также имелись и критики, ставившие под сомнение её квалификацию, лётные навыки и достижения. Особую активность в этом направлении проявила её основная соперница — упоминавшаяся женщина-пилот Элинор Смит. Особого признания, однако, позиция критиков не получила, поскольку множество фактов «лётной биографии» Эрхарт — включая многочисленные рекордные перелёты, в том числе в сложных метеоусловиях — свидетельствуют о её высокой лётной квалификации. Лучшие профессиональные пилоты-рекордсмены и авиационные специалисты 20—30 годов, сталкивавшиеся с Эрхарт на профессиональной почве, отмечали её высокий профессионализм и «природный талант» как пилота. К их числу относились: Уайли Пост, Жаклин Кокрэн, Келли Джонсон, генерал Ли Уэйд и другие. Генерал Уэйд писал о совместном полёте с Эрхарт на одном из новых экспериментальных самолётов фирмы «Консолидэйтед» (специально сконструированном с «нейтральной устойчивостью» и потому особо «строгим» и не прощавшим ошибок в пилотировании): «Она была пилотом от рождения — с естественным и безошибочным чувством самолёта». При этом для Эрхарт это был первый полёт на этом самолёте. Также характерен эпизод, когда в 1929 году Эрхарт, посещая одно из аэрошоу в качестве гостьи, в течение нескольких часов облетала несколько самолётов различных типов, с которыми ей также никогда ранее не приходилось иметь дело.

После трансатлантического перелёта 1932 года Эрхарт стала наиболее известной женщиной-пилотом в мире и одним из наиболее популярных людей в США. Она множество раз пересекла страну из конца в конец — на самолёте и в автомобиле — выступая с публичными лекциями и активно пропагандируя авиацию и воздушные перевозки. Она испытывала новый образец парашюта, совершала погружение в Атлантике в водолазном костюме и опробовала выход из подводной лодки под водой через шлюзовую камеру, выступала в качестве «крестной матери» при вводе в строй нового патрульного дирижабля для флота США. В то же время она продолжала готовить и совершать новые рекордные перелёты.

10 июля 1932 года — вскоре после возвращения из Европы — Эрхарт на своей отремонтированной «Веге» попыталась побить установленный её подругой и соперницей Рут Николс женский рекорд скорости на трансконтинентальном маршруте. Она стартовала в Лос-Анджелесе, но проблемы в топливной системе заставили её совершить незапланированную посадку в Колумбусе (Огайо), что увеличило её время на маршруте до 19 ч. 14 мин; «чистое» полётное время составило 17 ч. 59 мин. Тем не менее, рекорд был побит.

24 августа 1932 года Эрхарт установила новый рекорд, вновь преодолев трансконтинентальный маршрут — из Лос-Анджелеса в Ньюарк. Теперь она стала первой женщиной-пилотом, пересекшим Американский континент от побережья до побережья без промежуточной посадки; время в полёте — 19 час. 7 мин. 56 секунд. Одновременно, как оказалось, она побила и мировой женский рекорд дальности беспосадочного перелёта (2000 миль), установленный также Рут Николс на маршруте Окленд — Луисвилл.

На следующий год Амелия Эрхарт стала первой женщиной, принявшей участие в знаменитой трансамериканской гонке на приз Бендикса. Гонка 1933 года была отмечена целой чередой тяжёлых аварий и катастроф с гибелью пилотов и самолётов. Эрхарт была одним из немногих участников, сумевших пройти весь маршрут до конца, и перед завершением гонки могла претендовать на первое место. Однако «подвела матчасть» — неполадки в моторе привели к сильному перегреву, а затем вибрация разрушила крепление верхнего входного люка кабины; воздушный поток сорвал люк, крышка которого чуть не снесла киль самолёта. В результате Эрхарт пришла третьей.

Через несколько дней Эрхарт побила собственный прошлогодний рекорд на трансамериканском маршруте, устанавливая новое рекордное время в полёте — 17 часов 7 минут 30 секунд. При этом незадолго до завершения перелёта вибрация и воздушный поток снова разрушили крепление верхнего входного люка кабины, и последние 75 миль — до посадки — Эрхарт вела самолёт одной рукой (другой приходилось удерживать крышку люка над головой, так как, если бы её сорвало, она могла бы повредить или снести киль самолёта).

Другие одиночные полёты

11 января 1935 года Амелия Эрхарт стала первым в мире человеком, преодолевшим на своей «Веге» над Тихим океаном в одиночку расстояние от Гавайских островов до Окленда, штат Калифорния. При попытках совершить такой одиночный перелёт погибло столько пилотов, что такие попытки были в итоге запрещены специальным решением правительства США; однако Эрхарт добилась для себя специального разрешения попытаться. Время в полёте составило 18 часов 16 минут. На аэродроме в Калифорнии её ожидала толпа в 18 тысяч человек и поздравительная телеграмма президента США Ф.Рузвельта — «Поздравляю — Вы победили снова». Затем последовали рекордные полёты Лос-Анджелес — Мексико-Сити и Мексико-Сити — Нью-Йорк. Интересно, что Мексику Эрхарт посетила по приглашению её правительства и президента Лазаро Карденаса «с визитом доброй воли», то есть фактически как неофициальный государственный посланник США. В честь её визита правительство Мексики распорядилось выпустить специальную почтовую марку, почти немедленно ставшую предметом охоты филателистов. На обратном пути Эрхарт установила новый мировой рекорд, преодолев дистанцию между Мексико-Сити и Нью-Йорком за рекордные 18 часов 18 минут. При этом она также оказалась первым человеком, преодолевшим весь Мексиканский залив по воздуху по прямой. Погода в этом районе известна своей непредсказуемостью, частыми внезапными изменениями и штормами — включая знаменитые флоридские ураганы. Поэтому стандартной практикой пилотов того времени являлось лететь только вдоль береговой линии — включая Чарльза Линдберга, установившего предыдущий рекорд скорости на маршруте Мексико-Сити — Вашингтон. Благодаря прямому курсу Амелии удалось улучшить время Линдберга на 14 часов, пройдя дистанцию до Вашингтона за 13 ч. 6 минут.

К середине 30-х годов Амелия Эрхарт прочно вошла в самые высокие круги американского истеблишмента. Она стала близким другом президентского семейства и совершала ночные полёты над Вашингтоном с супругой президента Элеонорой Рузвельт; первая леди мечтала научиться сама управлять самолётом, и Эрхарт давала ей частные уроки.

В 1934 году Амелия Эрхарт и Джордж Путнам переехали в Калифорнию — в теплом и солнечном климате Западного побережья можно было летать круглый год. В 1936 году Эрхарт приняла предложение о сотрудничестве университета Пардью в Индиане, где возглавила практические исследования по аэронавтике. Здесь же она организовала лётную школу, а также занималась консультированием по планированию карьеры для ещё немногочисленных тогда девушек-студенток.

Последний полёт

В благодарность за сотрудничество летом 1936 года университет преподнёс Эрхарт ко дню рождения новейший двухмоторный моноплан «Локхид-Электра» L-10E. Теперь Эрхарт вплотную приблизилась к осуществлению своей давней мечты — совершить полёт вокруг света по самому протяжённому маршруту, держась как можно ближе к экватору. Эрхарт считала, что это будет её последний рекордный полёт. Она говорила прессе, друзьям и коллегам, что времена быстро меняются: «Скоро рекорды перестанут быть основным двигателем прогресса в авиапромышленности, и главным человеком в авиации уже теперь является не лихой пилот-сорвиголова, а хорошо подготовленный авиационный инженер». В соответствии с этим убеждением, по её словам, после возвращения из рекордного полёта она собиралась активно участвовать в разработке и осуществлении программы стратосферных и скоростных испытательных полётов, а в промежутках, наконец, отдать дань «калифорнийскому солнцу, книгам, друзьям и спокойному отдыху на природе». По воспоминаниям родственников и друзей, она также собиралась сделать хотя бы небольшую паузу в профессиональной деятельности, чтобы наконец обзавестись ребёнком (летом 1937 года ей должно было исполниться 40 лет).

Кругосветный перелёт начался 17 марта 1937 года. В полёте Эрхарт должны были сопровождать два штурмана — Гарри Мэннинг и Фредерик Нунан. Однако первая попытка оказалась неудачной. При старте с Гавайских островов для второго этапа перелёта шасси на разбеге не выдержало веса перегруженного топливом самолёта. Покрышка лопнула, и мгновенно вышедший из-под контроля самолёт, подломив шасси, проехался на брюхе по взлётной полосе, получив весьма серьёзные повреждения. Тем не менее, по невероятному везению, взрыва не произошло.

Решив совершить полёт во что бы то ни стало, Эрхарт отправила разобранный самолёт в Калифорнию морем для капитального ремонта на заводе «Локхид». Её вторая попытка началась 20 мая 1937 года. Теперь её сопровождал только один штурман — Фред Нунан. К этому времени сменился погодный сезон и господствующие ветра, и Эрхарт соответственно изменила план полёта: теперь она должна была лететь с запада на восток.

К началу июля экипаж пролетел более 22 тысяч миль, успешно преодолев 80 % маршрута — через Атлантику, экваториальную Африку, Аравию, Индию и Юго-Восточную Азию. Некоторые из 28 этапов перелёта были официально зарегистрированы как мировые рекорды. График перелёта был очень плотным, фактически не оставляя времени для полноценного отдыха. 2 июля 1937 года Амелия и Фред Нунан вылетели из Лаэ — небольшого городка на побережье Новой Гвинеи, и направились к маленькому острову Хауленд, расположенному в центральной части Тихого океана. Там предполагалось дозаправиться перед следующим полетом — до Гонолулу.

Этот этап полёта был наиболее длинным и опасным — разыскать после почти 18 часов полёта в Тихом океане островок, лишь слегка поднимающийся над водой, было сложнейшей задачей для навигационной технологии 30-х годов. По распоряжению президента Рузвельта на Хоуленде была построена взлётно-посадочная полоса, специально для перелёта Эрхарт. Здесь самолёт ожидали официальные лица и представители прессы, а у побережья находился сторожевой корабль береговой охраны «Итаска», периодически поддерживавший с самолётом радиосвязь, служивший радиомаяком и пускавший дымовой сигнал в качестве визуального ориентира.

Согласно донесению командира корабля, связь была нестабильной, с корабля самолёт слышали хорошо, но Эрхарт на их вопросы не реагировала. Она сообщила, что самолёт в их районе, остров они не видят, бензина мало, и запеленговать радиосигнал корабля ей не удалось. Радиопеленгация с корабля также не принесла успеха, так как Эрхарт появлялась в эфире на очень короткое время. Последняя принятая от неё радиограмма была: «Мы на линии 157—337… Повторяю… Повторяю… мы движемся по линии». Судя по уровню сигнала, самолёт должен был показаться над Хоулендом с минуты на минуту, однако так и не появился; не последовало и новых радиопередач. Судя по последнему сообщению, штурман определил посредством астрономической навигации, что они находятся на «линии положения» 157—337 градусов (зелёная линия на карте слева), проходящей через остров, но, не зная своего положения по широте, они летали вдоль этой линии, пытаясь найти остров.[tighar.org/wiki/%22We_are_on_the_line_157_337%22]

Поиски

Когда, по расчётам, на борту «Локхид-Электра» закончилось топливо, ВМС США немедленно начали поисково-спасательную операцию. Это была самая масштабная и дорогая подобная операция за всю историю американского флота. Множество кораблей, включая крупнейший в мире авианосец «Лексингтон» и линкор «Колорадо», покинув базы в Калифорнии и на Гавайских островах, срочно направились в центральную часть Тихого океана. Корабли и 66 самолётов в течение 2 недель осмотрели 220 000 квадратных миль водной поверхности; было проверено множество небольших необитаемых островов и рифов, но все усилия оказались безрезультатны. Через 14 дней руководство флота заявило, что надежды более нет: по всей видимости, Амелия Эрхарт и Фред Нунан, потерпев крушение, погибли в океане. Таким образом, несмотря на беспрецедентные поиски, найти Эрхарт так и не удалось. 5 января 1939 года она была объявлена умершей, хотя неофициальные поиски продолжались и значительно позже и фактически предпринимаются и в наше время. В мае 2013 года было объявлено, что предполагаемые обломки самолёта обнаружены сонаром в районе атолла Никумароро в архипелаге Феникс.

Альтернативные версии

По окончании поисков не все приняли официальное мнение о причинах катастрофы на веру. Основанием для этого была геополитическая обстановка, сложившаяся на Тихом океане к середине 30-х годов. В этот период основным потенциальным противником США на международной арене была Японская Империя. Вопреки международным соглашениям, японцы активно строили военные объекты на переданных под их управление бывших германских островах в Тихом океане. При этом они категорически отвергали возможность любой международной инспекции и жестоко пресекали все попытки проникнуть за «бамбуковый занавес». Поэтому вскоре возникла версия о том, что потерпев аварию, после вынужденной посадки экипаж «Электры» мог попасть в руки японцев, которые постарались секретно ликвидировать ненужных свидетелей их военных приготовлений.

В 1941 году началась война на Тихом океане. С боем захватывая у японцев тихоокеанские острова, американские войска получили множество свидетельств, косвенно подтверждающих версию о «японском следе». Нашлись люди, утверждавшие, что видели в плену у японцев на острове Сайпан белых женщину и мужчину — пилотов самолёта, потерпевшего катастрофу над океаном. Согласно свидетельствам, их обвинили в шпионаже и держали в тюрьме Гарапана — главного города на Сайпане. Разные свидетели приводили различные подробности, однако в общем сходились на том, что штурман Фред Нунан был убит японцами вскоре после пленения, а перед высадкой американских войск на Сайпан японцы казнили Амелию Эрхарт — вместе с несколькими другими американскими пленными, содержавшимися к этому времени в тюрьме Гарапана.

В послевоенный период несколькими экспедициями предпринимались попытки найти на о. Сайпан какие-либо материальные подтверждения этой версии. В результате было собрано много подтверждений устных свидетельств жителей острова; однако каких-либо материальных артефактов (как, например, останков Эрхарт или Нунана, или деталей их самолёта) до настоящего времени обнаружить не удалось.

Также неудачей до настоящего времени заканчивались неоднократные попытки исследовательской группы TIGHAR обнаружить следы пребывания самолёта Эрхарт и членов его экипажа на острове Никумароро (большой Гарднер, в группе островов Феникс), подтвердив тем самым свою версию катастрофы. Таким образом, тайна исчезновения Амелии Эрхарт, её штурмана и самолёта остаётся неразгаданной до сих пор.

Известность и статус в наше время

• В современных США Амелия Эрхарт по-прежнему является известной и популярной национальной героиней и примером для подражания. В последние десятилетия в среднем каждый год в США выходит 4 новые книги об Эрхарт, не считая фотоальбомов и книг для детей. О ней снято несколько фильмов, документальных и художественных. Несколько лет назад инициативная группа конгрессменов внесла на рассмотрение вопрос об установке памятника Амелии Эрхарт в здании вашингтонского Капитолия, где проводятся заседания конгресса США; 21 января 2003 года американские СМИ сообщили, что принятие соответствующего решения, в перспективе, практически обеспечено.
• В её честь назван венец Эрхарт на Венере.
• Спутник Сатурна Эрхарт назван в её честь.
• На родине Эрхарт, в г. Атчисон, штат Канзас, каждый год проводится Фестиваль Амелии Эрхарт, куда съезжается до 50 тысяч гостей. Стандартная программа фестиваля включает показательные полёты с выполнением фигур высшего пилотажа, концерты музыки кантри под открытым небом, фейерверк, и день открытых дверей в Доме-музее Амелии Эрхарт, который с 1971 года официально включён в Регистр исторических достопримечательностей национального значения США. Эрхарт часто упоминается в работах музыкантов, таких как Джони Митчелл, Патти Смит, Хитер Нова.
• Амелия Эрхарт явилась одним из главных персонажей фантастического фильма «Ночь в музее 2» (2009), где её роль исполнила актриса Эми Адамс.
• В 2009 году вышел биографический фильм Миры Наир «Амелия», в главной роли — Хилари Суонк.
• Амелия Эрхарт — центральный персонаж 1 серии 2 сезона «Тридцать Седьмые» сериала «Звёздный путь: Вояджер».
• Детский образ Амелии был использован во 2-м эпизоде (Moai Better Blues) 2-го сезона и во 2-м эпизоде (The Tomb of Sammun-Mak) 3-го сезона игры Sam & Max.
• Амелия Эрхарт упоминается в сериале «Друзья» в 9 сезоне 18 эпизоде одним из главных персонажей Россом Геллером.
• Амелия Эрхарт появляется в одной из сцен «Brian in Love», 4 серии 2 сезона «Гриффинов». По сюжету гэга её исчезновение подстроил Чарльз Линдберг, при исчезновении сына которого она якобы присутствовала.
• Амелия Эрхарт упоминается в 5 серии 2 сезона сериала «Мертвые, как я». Мрачный жрец Руб утверждает, что лично забрал её душу.
• Амелия Эрхарт — название корабля в произведении Родриго Гарсиа «Долгая дорога домой». * Также в мультфильме «Мадагаскар» убежищем лемуров является самолёт Амелии, на котором она и пропала без вести. Также в этом же мультфильме на секунду показывают её якобы скелетированный труп, висящий на ветках дерева.
• Амелия Эрхарт упоминается в 15 серии 7 сезона сериала «Американская семейка»/("Семейные ценности") отцом семейства Джеем Причеттом.

Библиография

1. Amelia Earhart. The Fun of It. — N. Y.: Harcourt Brace and Company, 1932 (republished by Gale Research Company, Book Tower, Detroit, 1975).
2. Amelia Earhart. Last Flight. Harcourt Brace and Company, New York, 1937 (republished by Orion Books, New York, 1975).
3. Amelia Earhart. 20 Hours and 40 Minutes. — N. Y.: Harcourt Brace and Company, 1928.
4. Mary S. Lovell. The Sound Of Wings. — N. Y.: St. Martin’s Press, 1989.
5. Susan Butler. East to the Dawn. The Life of Amelia Earhart. — Addison-Wesley, Reading, Massachusetts, 1997.
6. Muriel Earhart Morrissey, Carol L. Osborne. Amelia, My Courageous Sister. Biography of Amelia Earhart. — Osborne Publisher, Incorporated. Santa Clara, California, 1987.
7. James A. Donahue. The Earhart Disappearance: The British Connection. — SunShine House, Incorporated. Terre Haute, IN, 1987.
8. Roxane Chadwick. Amelia Earhart — Aviation Pioneer. Lerner Publications Company, Minneapolis, 1987.
9. Fred Goerner. The Search For Amelia Earhart. — N. Y.: Doubleday & Company, Inc, Garden City, 1966.
10. Patricia Lauber. Lost Star: The Story of Amelia Earhart. — N. Y.: Scholastic Incorporated, 1988.
11. Virginia Morell. Amelia Earhart. // National Geographic, January, 1998. — P. 112—135.
12. Страментов К. Кто знает правду об Амелии Эрхарт? // Техника-молодёжи, № 6, 1967. — С. 29—30.
13. Поляков Д. Странный кругосветный перелет. // Техника-молодёжи, № 6, 1967. — С. 30—31.
14. Мандель А. Первая леди Атлантики. // Авиация и Время, № 4, 2005. — С. 32—35.

См. также

• Ханна Райч

Ссылки

• [www.mk.ru/science/article/2009/10/26/374002-pochemu-tak-i-ne-udalos-spasti-legendarnuyu-ameliyu-erhart.html Почему так и не удалось спасти легендарную Амелию Эрхарт?]

Отрывок, характеризующий Эрхарт, Амелия

– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.