Академическая музыка XX века

Академическая музыка XX века — академическая музыка, созданная между 1900 и 2000 годами. Этот период характеризуется огромным разнообразием музыкальных стилей и не имеет одного, преобладавшего на всём его протяжении, музыкального течения. Инновационные тенденции, характерные для многих направлений музыки XX века, в европейской литературе часто обозначаются понятием «Новая музыка», введённым в 1919 году Паулем Беккером и охватывающим период приблизительно с 1910 года вплоть до современности.

История

На рубеже XIX и XX веков европейская музыкальная традиция вступила в стадию позднего романтизма. Такие композиторы, как Густав Малер, Рихард Штраус и Ян Сибелиус в своих симфонических произведениях всё дальше отодвигали^[куда?] границы пост-романтизма^{[нет в источнике]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан), а во Франции в то же время развивался музыкальный импрессионизм, ярчайшими представителями которого были Клод Дебюсси (хотя сам композитор категорически не принимал термин «импрессионизм» в отношении своих сочинений) и Морис Равель (работавший и в других стилях, не имеющих отношения к импрессионизму).

Постромантизм^[что?] и импрессионизм заставили^[как?] многих композиторов искать новые средства самовыражения и привели к развитию музыки в неожиданных направлениях. Но единственным по-настоящему существенным нововведением, получившим широкое распространение в XX веке, стал отказ от традиционной тональности. В 1900-е годы многие композиторы предложили свои варианты ухода от классики^[что?], что породило беспрецедентное разнообразие стилей, техник и выразительных средств. В Вене Арнольд Шёнберг открыл атональную музыку, которая стала проявлением экспрессионизма, пришедшего в европейское искусство начала XX века на смену импрессионизму. Позднее Шёнберг изобрёл додекафонию, которую в дальнейшем развивали его ученики: Альбан Берг и Антон Веберн. Позднее эту технику углубили и другие композиторы, в частности, Пьер Булез. К додекафонии в поздних произведения обращался Игорь Стравинский и многие другие, включая даже Скотта Брэдли, использовавшего её в музыке к серии мультфильмов «Том и Джерри».

После Первой мировой войны многие композиторы обращались к музыке прошлого за вдохновением, заимствуя из неё многие элементы: форму, гармонию, мелодию, структуру. Этот стиль музыкальных произведений получил наименование «неоклассицизм». Неоклассические произведения встречаются у таких авторов, как Игорь Стравинский («Пульчинелла», «Симфония псалмов»), Сергей Прокофьев («Классическая симфония»), Морис Равель («Гробница Куперена») и Пауль Хиндемит («Художник Матис»).

Итальянские композиторы, такие как Франческо Балилла Прателла и Луиджи Руссоло, обратились к музыкальному футуризму. Этот стиль предполагал использование повседневного звука в футуристическом контексте. Из этого направления выросла конструктивистская «музыка машин», представленная в произведениях Джорджа Антейла (начиная со Сонаты № 2 «Аэроплан») и Александра Мосолова (в первую очередь, «Музыка машин»). Расширение доступного музыкального словаря происходило также за счёт использования всех доступных тонов в виде микротоновой музыки, использующей интервалы менее полутона. Произведения в этой технике писали Чарлз Айвз, Хулиан Каррильо, Алоис Хаба, Джон Фоулдз, Иван Вышнеградский, Милдред Купер.

В 1940-е и 1950-е годы композиторы, наиболее известным среди которых был Пьер Шеффер, стали привлекать новые технологические достижения. Так появилась конкретная музыка. Позднее все формы подобной музыки были объединены в понятии электроакустическая музыка. Противоположность созданию звука из заранее записанных отрывков стала живая электронная музыка, при исполнении которой музыкант «на лету» меняет звук электроакустического инструмента, используя все доступные устройства: усилители, фильтры, модуляторы. Одним из примеров ранней живой электронной музыки является Cartridge Music (1960) Джона Кейджа. Спектральная музыка, основанная на изменении звукового спектра, стала дальнейшим развитием электронной музыки; её пионерами были Жерар Гризе и Тристан Мюрай. Электроакустическую музыку также создавали Лучано Берио, Пьер Булез, Милтон Бэббитт, Луиджи Ноно и Эдгар Варез.

С начала 1950-х годов Джон Кейдж стал использовать в музыке элемент случайности. Процессная музыка, практически отождествляемая с музыкальным минимализмом («Процессия» и «Из семи дней» Карлхайнца Штокхаузена, Piano Phase и Clapping Music Стивена Райха) предложила создавать композиции на основе простейших звуковысотных и ритмических «паттернов», многократно повторяемых и комбинируемых друг с другом. Такая музыка была объединена под термином «экспериментальная музыка» — Кейдж, предложивший его, писал, что такой способ создания произведения является «экспериментом, результат которого нельзя предсказать». Также экспериментальной музыкой принято называть композиции, которые в пределах определённого стиля расширяют его традиционные границы либо возникают на стыке несочетаемых жанров, включают в себя неожиданные, нетрадиционные, новаторские элементы.

На формирование музыкальных направлений этого периода оказывали сильное влияние общие культурные тенденции: романтизм, модернизм, неоклассицизм, постмодернизм и так далее. Игорь Стравинский (балет «Весна священная») и Сергей Прокофьев (балет «Сказка про шута») в ранних произведениях явно тяготели к примитивизму. Дмитрий Шостакович, тяготевший с конца 1920-х годов к модернизму, в 1950-е годы, по мнению МакБёрни, находился под влиянием соцреализма, а по мнению других авторов, оставался модернистом. Другие композиторы, например, Бенджамин Бриттен в «Военном реквиеме», обращались к политическим темам. Важную роль в начале века играл национализм: в частности, под его влиянием формировалась музыкальная культура США, что привело к появлению особого стиля, отражённого в произведениях Чарльза Айвза, Джона Карпентера и, в поздний период, Джорджа Гершвина. Также на академическую музыку оказывали влияние народная музыка (Пять вариаций на тему «Dives and Lazarus» Ральфа Воан-Уильямса, «Соммерсетская рапсодия» Густава Холста) и джаз (Джордж Гершвин, Леонард Бернстайн, «Сотворение мира» Дариюса Мийо).

В последней четверти XX века на передний план вышли музыкальная эклектика и полистилизм. В конце 1970-х появились также два заметных направления: новая сложность и новая простота.

Литература

• Росс, Алекс. Дальше – шум. Слушая ХХ век. — Москва: АСТ, 2015. — 560 с. — ISBN 978-5-17086985-5.
• Ross, Alex. The Rest is Noise. — London : Fourth Estate ; New York : Picador Press, 2008. — ISBN 978-1-84115-475-6. — ISBN 978-0-312-42771-9.</span>
• Politoske, Daniel T.; Werner, Martin. Music. — Prentice Hall, 1988. — ISBN 0-13-607616-5.</span>
• Morgan, Robert P. Secret Languages: The Roots of Musical Modernism // Critical Inquiry 10. — 1984. — № 3 (March). — P. 442–61.</span>
• McBurney, Gerard. [books.google.ru/books?id=bgIk4UH5k60C Fried Chicken in the Bird-Cherry Trees] / Edited by Laurel E. Fay // Shostakovich and His World. — Princeton University Press, 2004. — P. 227-274. — ISBN 0-691-12069-2.</span>
• Dack, John. [books.google.ru/books?id=PHMYAQAAIAAJ Technology and the Instrument] / Lydia Grün, Frank Wiegand (eds.) // musik netz werke. — Bielefeld : Transcript Verlag, 2002. — ISBN 3-933127-98-X.</span>
• Dufourt, Hugues. Musique spectrale: pour une pratique des formes de l'énergie // Bicéphale. — 1981. — № 3. — P. 85–89.</span>
• Dufourt, Hugues. Musique, pouvoir, écriture. — Paris : Christian Bourgois, 1991. — (Collection Musique/Passé/Présent). — ISBN 2-267-01023-2.</span>
• Evans, Peter. The Music of Benjamin Britten. — London : Dent, 1979.</span>
• Mauceri, Frank X. From Experimental Music to Musical Experiment // Perspectives of New Music 35. — 1997. — № 1 (Winter). — P. 187-204.</span>
• Кейдж, Джон. Silence: Lectures and Writings. — Middletown, Connecticut : Wesleyan University Press, 1961.</span>

Отрывок, характеризующий Академическая музыка XX века

Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.