Бриген, Александр Фёдорович

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Александр Фёдорович фон-дер Бриген
Дата рождения	16 августа 1792(1792-08-16)
Место рождения	Санкт-Петербург, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Дата смерти	27 июня 1859(1859-06-27) (66 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург, Санкт-Петербургская губерния, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1808—1821
Звание	полковник
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года Заграничный поход русской армии
Награды и премии

Александр Фёдорович Бригген (16 августа 1792, Санкт-Петербург — 27 июня 1859, Санкт-Петербург) — полковник, участник Отечественной войны 1812 года, масон и декабрист, член Союза благоденствия и Северного общества.

Семья и ранние годы

Отец — премьер-майор Фридрих Эрнест фон-дер Бригген (умер в 1797 году), происходил из древнего Лифляндского рода, служил камер-юнкером при польском дворе, а в 1784 году поступил ротмистром в русскую армию. Мать — Мария Алексеевна Микешина (умерла в 1852 году, вторым браком за Вальманом). Крестник Державина.

Воспитывался в Петербургском училище при церкви святого Петра и в пансионе Мейера, преимущественно у профессора Раупаха, слушал лекции профессора Германа с политической экономии. Особый интерес в пансионе Мейера Бригген проявил к изучению истории и классическому латынскому языку.

Служба

В службу вступил в лейб-гвардии Измайловский полк прапорщиком — 14 декабря 1808 года. портупей-прапорщик — 28 декабря 1809 года, прапорщик — 27 октября 1811 года, подпоручик — 16 апреля 1812 года. Участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов, участвовал с полком в Бородинском сражении, контужен. В сражении под Кульмом ранен в голову. Поручик — 7 декабря 1813 года, штабс-капитан — 22 октября 1816 года, капитан — 27 февраля 1819 года, полковник — 3 мая 1820 года, освобожден от службы по болезни в сентябре 1821 года. Жил в селе Понуровка Стародубского уезда Черниговской губернии.

Декабрист

Член тайных обществ

Масон, член ложи «Петра к Истине» (Peter zur Warheit) с 1814 года. Ритор ложи. Сотрудник «Военного журнала», издававшегося в 1816—1819 годах, органа «Общества военных людей», организованного при штабе гвардейского корпуса. Задачами общества были обобщения и популяризация опыта Отечественной войны и заграничных походов. Редактором его был Ф. Н. Глинка. Александр Бриген сотрудничал в этом журнале. Составил исторические заметки «Анекдот», «Записки Кайя Юлия Кесаря», «Происхождение Павла I».

Член Союза благоденствия из 1818 года, после возвращения гвардии в Россию. Приняли его в Союза благоденствия в Измайловский управу офицеры Измайловского полка М. П. Годейн и А. А. Катенин. Член Северного общества. В 1825 году выполнял поручения К. Ф. Рылеева по связи Северного и Южного обществ. Присутствовал на совещании Северной думы в октябре 1823 года на квартире И. И. Пущина. На этом совещании были разработаны условия приема в общество. Н. М. Муравьев докладывал об общих положениях разрабатываемой им конституции, М. Ф. Митьков об освобождении крестьян. Бриген знал о приезде П. И. Пестеля в 1824 году в Санкт-Петербург с целью соединения Северного и Южного обществ. В 1825 году Бриген должен был разведать как идет подготовка к выступлению на юге. В конце сентября 1825 он был в Киеве и, где встречался с С. П. Трубецким, С. И. Муравьевым-Апостолом и М. П. Бестужевым-Рюминым. Бестужев-Рюмин сообщил Бригген о присоединении Общества соединенных славян к Южному обществу и о том, что Южное общество решило не откладывать выступление позже 1826 года.

Приказ об аресте от 3 января 1826 года. 10 января 1826 года арестован в имении своего тестя М. П. Миклашевского в селе Понуровка Стародубского уезда. Привезен из Чернигова в Санкт-Петербург на главную гауптвахту частным приставом Хантинским 17 января, а оттуда 18 января переведен в Петропавловскую крепость в № 17 бастиона Трубецкого. Во время следствия Бриген утверждал, что не знал о цели общества установить республику, свергнуть или убить царя. Это он подтверждал и на очной ставке с Пестелем, который утверждал, что на петербургский совещании 1820 года Бриген голосовал за республику.

Осуждён по VII разряда и по конфирмации 10 июля 1826 года приговорён на каторжные работы на 2 года, 22 августа 1826 года срок сокращен до 1 года. Отправлен из Петропавловской крепости в Сибирь 15 февраля 1827 года. Приметы: рост 2 аршина 7 4/8 вершков, «лицо белое, чистое, румянец во всю щеку, глаза светло-карие, нос остр, волосы на голове и бровях светло-русые, на левой стороне головы небольшой шрам от полученной в сражении при Кульме контузии».

В Сибири

Наказание отбывал в Читинском остроге. После отбытия срока обращен на поселение в г. Пелым Тобольской губернии, куда прибыл из Иркутска 23 июля 1828 года. Жена Бригена София Михайловна Бриген ещё в 1827 году просила разрешение приехать с детьми на место поселения мужа. Однако ей было отказано в переезде в Сибирь в вместе с детьми. С. М. Бриген была вынуждена отказаться от переезда к мужу, так как оставить четверых детей в родных у неё возможности не было. В ожидании семьи Бриг построил в Пелым деревянный трехкомнатный дом, в котором прожил до 1836 года. В Пелым он много занимался философией, историей, собирал сведения о сосланных сюда Миниха и Бирона. О переводе с Пелым начал хлопотать в 1831 году. Ходатайство генерал-губернатора Западной Сибири И. А. Вельяминова о переводе его по болезни в город Курган Курганского округа Тобольской губернии Николаем I было отклонено. Переезд состоялся лишь в марте 1836 года. В январе 1838 года было разрешено поступить на гражданскую службу канцелярским служителем 4 разряда, в конце апреля 1848 года получил коллежского регистратора. В марте-июне 1850 года находился под следствием, поскольку будучи заседателем Курганского окружного суда, обвинил местные власти в организации убийства крестьянина М. Е. Власова, и за ненадлежащее его статуса поведение переведен заседателем в Туринский окружной суд в июне 1850 года. Из губернских секретарей произведен в коллежские секретари — 29 декабря 1853 года. 3 марта 1855 года Бригену разрешён перевод обратно в Курган. В 1856 году дослужился до титулярного советника. На поселении Александр Фёдорович занимался переводами древних историков Юлия Цезаря и Саллюстия.

После амнистии

После амнистии 26 августа 1856 года уволен со службы с сохранением получаемой платы (285 рублей) в качестве пожизненной ежегодной помощи, разрешено жить под надзором где угодно, кроме столиц. Выехал из Кургана в Глуховский уезд 12 июня 1857 года. Жил у младшей дочери в Петергофе с февраля 1858 года. 20 июля 1858 года разрешено жить в Санкт-Петербурге. В 1859 году разрешено носить Медаль «В память Отечественной войны 1812 года» и Кульмский крест. Умер в Санкт-Петербурге и похоронен на Волковом православном кладбище.

Семья

• Жена — Софья Михайловна Миклашевская (1803—1874), дочь екатеринославского губернатора Михаила Павловича Миклашевского.
  • сын Михаил (р. 1822)
  • дочь Мария (р. 1821, замужем за глуховским предводителем дворянства Владимиром Ивановичем Туманским)
  • дочь Анастасия (р. 1824, замужем за помещиком Казанской губернии И. П. Умовым)
  • дочь Любовь (р. 23.7.1826, замужем за штабс-ротмистром лейб-гвардии Уланского полка Василием Васильевичем Гербелем);
• Жена (гражданская, в Сибири) — Александра Тихоновна Томникова (р. 1819), из крестьян д. Рябковой Курганского округа;
  • дочь Екатерина (р. 4.11.1839), замужем с 3.2.1857 за учителем Омского полубатальона кантонистов унтер-офицером А. Л. Кузнецовым
  • сын Иван (8.7.1841 — 20.7.1842)
  • сын Иван (20.12.1842 — ноябрь 1856)
  • дочь Мария (р. 6.4.1844), замужем за учителем А. Федотовым
  • сын Николай (р. 13.5.1848). Николая Бриген увез с собою из Сибири, после смерти Бригена Николая, возможно, взял на воспитание Н. И. Тургенев.

Награды

• Золотая шпага за храбрость
• Орден святого Владимира 4 степени с бантом.
• Медаль «В память Отечественной войны 1812 года»
• Кульмский крест.

Литература

• Шкерин В. А. Уральский след декабриста Бригена. — Кабинетный ученый, 2016. — 314 с. — ISBN 978-5-7525-3054-8.

Отрывок, характеризующий Бриген, Александр Фёдорович

– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.