Гаске, Ришар

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ришар Гаске
Место проживания Невшатель, Швейцария
Рост 185 см
Вес 75 кг
Начало карьеры 2002
Рабочая рука правая
Удар слева одноручный
Тренер Серхи Бругера
Себастьян Грожан
Призовые, долл. 14 568 846
Одиночный разряд
Титулов 14
Наивысшая позиция 7 (9 июля 2007)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 4-й раунд (2007, 2008, 2012, 2013)
Франция 1/4 финала (2016)
Уимблдон 1/2 финала (2007, 2015)
США 1/2 финала (2013)
Парный разряд
Титулов 2
Наивысшая позиция 45 (7 апреля 2008)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 1-й раунд (2006)
Франция 1-й раунд (2002, 2003, 2005)
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза Лондон 2012 парный разряд
Государственные награды

Последнее обновление: 3 октября 2016 года

Риша́р Гаске́ (фр. Richard Gasquet; родился 18 июня 1986 года в Безье, Франция) — французский профессиональный теннисист; полуфиналист трёх турниров Большого шлема в одиночном разряде (Уимблдон-2007, Открытый чемпионат США-2013 и Открытый чемпионат США-2015); победитель одного турнира Большого шлема в миксте (Открытый чемпионат Франции-2004); бронзовый призёр Олимпийских игр 2012 года в парном разряде; победитель 16 турниров ATP (из них 14 — в одиночном разряде); финалист Кубка Дэвиса (2014) и Кубка Хопмана (2012) в составе национальной сборной Франции; бывшая седьмая ракетка мира в одиночном разряде; победитель двух юниорских турниров Большого шлема в одиночном разряде (Открытый чемпионат Франции, Открытый чемпионат США-2002); бывшая первая ракетка мира в юниорском одиночном рейтинге.





Общая информация

Начал играть в теннис в 4 года вместе с отцом Франсисом, маму Ришара зовут Марис.

Стиль игры

Ришар по праву считается одним из наиболее талантливых теннисистов мира. Гаске достаточно универсален — он успешно действует на разных покрытиях, что подтверждается его титулами на траве, грунте, харде и ковре.

Ришар — один из самых быстрых теннисистов, он успевает добежать практически за любым мячом, при этом он отличается умением очень быстро наносить удары, молниеносно выполняя замахи, при чём речь идёт об ударах как открытой, так и закрытой ракеткой. Его одноручный бэкхенд один из самых стабильных в туре, а быстрый замах позволяет ему очень удачно принимать подачи закрытой ракеткой, что не всегда удаётся другим теннисистам. Гаске успешно выступает и в паре, в апреле 2008 года впервые войдя в топ-50 мирового рейтинга — хорошая подача и уверенная игра у сетки помогают ему не затеряться даже среди признанных мастеров парной игры.

Инвентарь

Одежда — Le Coq Sportif, обувь — ASICS, ракетка — Head Youtek IG Extreme Pro 2.0

Спортивная карьера

Начало карьеры

Дебютировал на турнирах ATP в апреле 2002 года в возрасте 15 лет, получив wild card в квалификацию турнира серии Мастерс в Монте-Карло и пройдя её, стал самым молодым участником турниров серии Мастерс за всю их историю. В первом круге основной сетки Ришар победил аргентинца Франко Скиллари, став самым молодым игроком за последние 20 лет, одержавшим победу на турнире ATP. Затем он смог выиграть два турнира из серии ITF Futures. В том же 2002 году на Ролан Гаррос Гаске дебютировал на турнирах Большого Шлема в возрасте 15 лет, 11 месяцев и 9 дней, что стало вторым показателем в истории этого турнира. Помимо этого он выступал на Ролан Гаррос и в юниорских соревнованиях и сумел выиграть турнир. В июле он побеждает на первом для себя турнире из серии ATP Challenger в Монтобане.

В начале 2003 года дебютирует на Открытом чемпионате Австралии, где проиграл в первом же раунде. В марте того же года выигрывает Challenger в Сараево, в апреле в Наполи, в июне в Реджо-Эмилия, а в сентябре в Гренобле. В 2003 году стал самым молодым игроком в истории, закончившим год в первой сотне мирового рейтинга.

В феврале 2004 года в Буэнос-Айресе впервые дошёл до полуфинала турнира ATP. Затем большую часть сезона не преодолевал первых раундов на турнирах, в которых принимал участие. Зато в мае ему удалось завоевать первый чемпионский титул на турнирах серии Большого шлема. Он становится победителем Открытого чемпионата Франции в миксте в паре с Татьяной Головин. В финале они обыграли Кару и Уэйна Блэков 6-3, 6-4. В октябре 2004 года он смог впервые выйти в финал турнира ATP. В Меце он сыграл первый решающий матч за титул ATP против Жерома Энеля и уступил 6-7(9), 4-6.

2005-07

В марте и апреле 2005 года выиграл два турнира Challenger в Барлетте и Наполи. В апреле на турнире серии Мастерс в Монте-Карло Гаске удалось выйти в полуфинал. Среди тех кого он обыграл были Николай Давыденко 4-6, 7-5, 6-2 и первая ракетка мира Роджер Федерер 6-7(1), 6-2, 7-6(8). С именитым швейцарцем следующий раз он встретился в мае 2005 года в финале турнира Мастерс в Гамбурге и на этот раз уступил ему 3-6, 5-7, 6-7(4). На Открытом чемпионате Франции он вышел в третий раунд, где уступил будущему чемпиону Рафаэлю Надалю.

Успешные выступления продолжились и летом на травяных турнирах. Сначала он вышел в четвертьфинал в Лондоне, а затем выиграл первый титул на турнире ATP в Ноттингеме. На Уимблдонском турнире Гаске смог дойти до четвёртого раунда. Такого же результата он добился на дебютном для себя Открытом чемпионате США. По итогам 2005 года 19-летний француз занял 16-ю строчку мирового рейтинга.

Первая часть сезона 2006 года складывается для Гаске не очень удачно. На всех турнирах он не может преодолеть первых раундов. На Открытом чемпионате Австралии вылетел в первом раунде, а на чемпионате Франции во втором. В мае он выиграл первый парный титул ATP в Меце совместно с Фабрисом Санторо. В июне защитил свой прошлогодний титул на турнире в Ноттингеме. На Уимблдонском турнире ему в первом же раунде достался первый в мире Роджер Федерер, которому Гаске уступил 3-6, 2-6, 2-6. Обыграв в финале турнира в Гштаде Фелисиано Лопеса 7-6(4), 6-7(3), 6-3, 6-3, Ришар выиграл третий одиночный титул ATP. В августе, обыграв Фабриса Санторо, Джеймса Блэйка, Фернандо Вердаско, Томаша Бердыха, Энди Маррея, Гаске вышел в финал турнира Мастерс в Торонто. В решающем матче он проиграл Роджеру Федереру 6-2, 3-6, 2-6. На Открытом чемпионате США, как и в прошлом году он дошёл до четвёртого раунда. В конце октября ему удалось выиграть ещё один титул. В финале турнира в Лионе он выиграл у Марка Жикеля 6-3, 6-1.

2007 год Гаске начинает с четвертьфинала в Аделаиде и полуфинала в Сиднее. На Открытом чемпионате Австралии он дошёл до четвёртого раунда. В феврале дошёл до четвертьфинала в Марселе, а в апреле на Мастерсе в Монте-Карло. В начале мая сыграл финал на турнире в Эшториле, где уступил Новаку Джоковичу 6-7(7), 6-0, 1-6. На Открытом чемпионате Франции проигрывает во втором раунде.

Успешно он выступил на Уимблдонском турнире 2007 года. Гаске удалось дойти до полуфинала турнира, обыграв в четвертьфинале дважды финалиста Уимблдона Энди Роддика 4-6, 4-6, 7-6(2), 7-6(3), 8-6. В полуфинале он проиграл Роджеру Федереру 5-7, 3-6, 4-6. Выступление на Уимблдонском турнире позволило Гаске впервые войти в первую десятку и занять самое высокое место в своей карьере — 7е. На Открытом чемпионате США он остановился на стадии второго раунда. В конце сентября на турнире в Мумбае, выиграв в финале у Оливье Рохуса 6-3, 6-4, завоевал пятый одиночный титул на турнирах ATP. Затем ему удалось дойти до финала на турнире в Токио. В концовке сезона он вышел в полуфинал на турнире Мастерс Париже и отобрался на итоговый турнир, где не вышел из группы.

2008-09

На Открытом чемпионате Австралии 2008 года Гаске дошёл до четвёртого раунда. Такого же результата он добился на Мастерсе в Индиан-Уэллсе. Не смог выступить на Открытом чемпионате Франции из-за травмы. В июне на турнире в Лондоне вышел в четвертьфинал. На Уимблдонском турнире до четвёртого раунда, где в упорной борьбе проиграл Энди Маррею 7-5, 6-3, 6-7(3), 2-6, 4-6. В июле вышел в финал на турнире в Штутгарте, где проиграл Хуану Мартину дель Потро 4-6, 5-7. На Мастерсе в Торонто он вышел в четвертьфинал, выиграв для этого у № 5 в мире Давида Феррера 6-3, 6-3 и проиграв затем № 2 Рафаэлю Надалю 7-6(12), 2-6, 1-6. На Открытом чемпионате США уже в первом раунде уступил немцу Томми Хаасу 7-6(3), 4-6, 7-5, 5-7, 2-6. Осенью 2008 года вышел в полуфинал в Бухаресте и Токио, а также в четвертьфинал в Пекине.

Сезон 2009 года Гаске начинает с двух полуфиналов на турнирах в Брисбене и Сиднее. На Открытом чемпионате Австралии проигрывает в пяти сетах в третьем раунде Фернандо Гонсалесу 6-3, 6-3, 6-7(10), 2-6, 10-12. В феврале вышел в полуфинал турнира в Дубае.

Допинг-скандал весной 2009 года

9 мая 2009 года во французской спортивной газете L’Equipe появилась информация[1], что в допинг-пробе А Гаске, взятой на турнире АТП Мастерс 1000 в Майами в марте 2009 года (с которого он снялся из-за травмы плеча, не сыграв ни одного матча), было обнаружено 1,46 мг кокаина. Проба Б подтвердила результат пробы А, и Гаске грозила 2-летняя дисквалификация. На момент объявления о положительной допинг-пробе Гаске занимал 23-ю позицию в мировом рейтинге. Сам Гаске в интервью L’Equipe отрицал факт приёма кокаина.

В итоге, 15 июля 2009 года независимый антидопинговый трибунал Международной федерации тенниса, рассматривавший дело Гаске, постановил, что кокаин попал в организм 23-летнего теннисиста в результате «неосторожного поведения в ночном клубе», и что видимой вины самого спортсмена в попадании в его организм наркотика нет. Француз заявил трибуналу, что, должно быть, наглотался кокаина во время поцелуя с девушкой, с которой познакомился на музыкальном фестивале[2]. Дисквалификация Гаске «до окончания разбирательств», начавшаяся 1 мая 2009 года, завершилась 15 июля, и с этого момента Ришар мог снова принимать участие в соревнованиях.

В тур вернулся с турнира в Нью-Хейвене. На Открытом чемпионате США в первом же раунде сыграл против Рафаэля Надаля и уступил 2-6, 2-6, 3-6. В сентябре вышел в полуфинал в Меце и четвертьфинал в Куала-Лумпуре. В ноябре до четвертьфинала дошёл в Базеле, завершив сложный для себя сезон на 52-м месте.

2010-11

На старте 2010 года вышел в четвертьфинал в Брисбене, а затем смог дойти до финала на турнире в Сиднее, где уступил Маркосу Багдатису. На Открытом чемпионате Австралии в первом раунде потерпел поражение от Михаила Южного. До апреля сыграл на пяти турнирах и имел баланс встреч 1-5. В апреле дошёл до четвертьфинала в Эшториле, а в мае в Белграде. Затем он выиграл турнир из серии ниже (Challenger) в Бордо и так же во Франции, но уже турнир ATP в Ницце (в финале он обыграл № 9 в мире Фернандо Вердаско).

На Открытом чемпионате Франции ему в первом же раунде достался Энди Маррей, у которого Гаске смог выиграть два первых сета, но уступил по итогу 6-4, 7-6(5), 4-6, 2-6, 1-6. При подготовке к Уимблдону на турнире в Лондоне получил травму и в итоге пропустил главный травяной турнир сезона. На корт он вышел в конце июля на турнире в Гштаде, где смог пробиться в финал. В нём он уступает Николасу Альмагро 5-7, 1-6. На Открытом чемпионате США дошёл до четвёртого раунда, переиграв во втором № 6 в мире Николая Давыденко и уступив по итогу Гаэлю Монфису. В конце сентября сыграл полуфинал на турнире в Меце, а в ноябре четвертьфинал в Базеле, закончив сезон 30-м в рейтинге.

В начале сезона 2011 года сыграл в Ченнае (второй раунд) и Сиднее (четвертьфинал). На Открытом чемпионате Австралии выбыл в третьем раунде. В феврале вышел в четвертьфинал в Загребе и полуфинал в Дубае. В марте, победив Пабло Куэваса, Юргена Мельцера и Энди Роддика, вышел в четвертьфинал на Мастерсе Индиан-Уэллсе. На Мастерсе в Майами в Монте-Карло и турнире в Барселоне одинаково уступает в третьем раунде. На Мастерсе в Мадриде в первом. Неплохо Гаске выступает на Мастерсе Риме. На этом турнире он сумел победить Альберта Монтаньеса, Игоря Андреева, а затем и двух игроков первой десятки Роджера Федерера (№ 3) 4-6, 7-6(2), 7-6(4) и Томаша Бердыха (№ 7) 4-6, 6-2, 6-4. В итоге Гаске вышел в полуфинал, где проиграл № 1 мирового рейтинга Рафаэлю Надалю 5-7, 1-6.

На Открытом чемпионате Франции он вышел в четвёртый раунд, выиграв у Радека Штепанека, Марселя Гранольерса и Томаса Беллуччи и уступив только Новаку Джоковичу. Такого же результата он достиг и на Уимблдонском турнире, где уступил только Энди Маррею. В августе дважды дошёл до третьего раунда в Монреале и Цинциннати, а на Открытом чемпионате США проиграл во втором. После этого сыграл ещё два турнира в Меце (четвертьфинал) и Мастерс в Париже (третий раунд). Сезон закончил на 19-м месте.

2012

2012 год начинает с выступления на выставочном командном турнире Кубок Хопмана. На нём вместе со своей соотечественницей Марион Бартоли он помог команде Франции дойти до финала, где они уступили команде Чехии. На первом в году турнире ATP-тура в Сиднее дошёл до четвертьфинала. На Открытом чемпионате Австралии, выиграв у № 9 Янко Типсаревича 6-3, 6-3, 6-1 вышел в четвёртый раунд, где уступил № 6 в мире Давиду Ферреру 4-6, 4-6, 1-6. В феврале на трёх турнирах подряд в Монпелье, Роттердаме и Марселе выходит в четвертьфинал. До четвёртого раунда Гаске доходит на Мастерсе в Майами.

На первом для себя грунтовом турнире сезона в Эшториле он сумел пробиться в финал, где уступил Хуану Мартину дель Потро. Затем на Мастерсе в Мадриде в третьем раунде уступает Федереру. На Мастерсе в Риме он смог выйти в четвертьфинал, переиграв по пути № 4 в мире Энди Маррея 6-7(1), 6-3, 6-2. В борьбе за полуфинал Гаске уступил Давиду Ферреру 6-7(4), 3-6. На Открытом чемпионате Франции он смог дойти до четвёртого раунда, где за недавнее пораженее у него смог взять реванш Энди Маррей 6-1, 4-6, 1-6, 2-6. Такой же результат у Гаске был и на Уимблдонском турнире, где дорогу в четвертьфинал для него закрыл Флориан Майер 3-6, 1-6, 6-3, 2-6.

После Уимблдона принимает участие в летних Олимпийских играх 2012 года в Лондоне. Эта Олимпиада стала дебютной в его карьере. В одиночном разряде Гаске выбывает из борьбы уже на стадии второго раунда, проиграв Маркосу Багдатису 4-6, 4-6. Зато в мужских парных соревнованиях ему удалось стать призёром Олимпийских игр. В паре с Жюльеном Беннето он смог выиграть бронзовую медаль, переиграв испанский дуэт Давид Феррер / Фелисиано Лопес. На волне этого успеха по завершению Олимпиады Гаске в третий раз в своей карьере смог выйти в финал на турнире серии Мастерс. В Торонто по дороге к финалу он переиграл Михаила Кукушкина и трёх игроков из первой двадцатки: Томаша Бердыха, Марди Фиша и Джона Изнера. В борьбе за титул он уступает Новаку Джоковичу 3-6, 2-6.

На Мастерсе в Цинциннати проиграл уже в первом раунде Милошу Раоничу. На Открытом чемпионате США Гаске вышел в четвёртый раунд, уступив там Давиду Ферреру. В общей сложности на турнирах Большого шлема сезона 2012 года Гаске отличался стабильностью, дойдя на всех четырёх до стадии четвёртого раунда и не сумев пройти дальше. После выступления в США выигрывает турнир в Бангкоке. В финале он переиграл Жиля Симона 6-2, 6-1 и завоевал свой 7й одиночный титул ATP.

Рейтинг на конец года

Год Одиночный
рейтинг
Парный
рейтинг
2015 9 600
2014 26 188
2013 9 237
2012 10 180
2011 19 206
2010 30 452
2009 52 129
2008 25 83
2007 8 78
2006 18 112
2005 16 411
2004 107 969
2003 93 425
2002 161 1 312
2001 1 309

Выступления на турнирах

История выступлений на турнирах

По состоянию на 17 ноября 2014 года

Для того, чтобы предотвратить неразбериху и удваивание счета, информация в этой таблице корректируется только по окончании турнира или по окончании участия там данного игрока.

Напишите отзыв о статье "Гаске, Ришар"

Примечания

  1. [www.lequipe.fr/Tennis/breves2009/20090509_195949_gasquet-positif-a-la-cocaine.html Gasquet positif à la cocaïne]  (фр.)
  2. [news.sport-express.ru/2009-07-16/311397 Ришар Гаске рад вернуться на корт] «Спорт-Экспресс» от 16 июля 2009 года
  3. 1 2 3 4 5 Начал турнир с квалификации.

Ссылки

  • [richardgasquet.net/V3/index.php Официальный сайт]  (фр.)  (англ.)

  • [www.atpworldtour.com/en/players/wikidata//overview Профиль на сайте ATP]  (англ.)
  • [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid= Профиль на сайте ITF]  (англ.)
  • [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

  • [www.itftennis.com/antidoping/news/pressrelease.asp?articleid=20264 Пресс-релиз ITF о решении по «делу Гаске»] — 15 июля 2009 года  (англ.)
  • [www.itftennis.com/shared/medialibrary/pdf/original/IO_42899_original.PDF Полный текст решения антидопингового трибунала по «делу Гаске»]
Предшественник:
Жиль Мюллер
ITF Junior Singles World Champion
2002
Преемник:
Маркос Багдатис

Отрывок, характеризующий Гаске, Ришар

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.