Усуль аль-фикх

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Илм аль-усул»)
Перейти к: навигация, поиск

                              

Усуль аль-фикх (араб. أصول الفقه‎ — «Основы фикха») — дисциплина исламского права (фикх), систематизирующая источники, основы теории и методологии юриспруденции, является совокупностью четырёх «основ»: Корана, Сунны, иджмы и кияса[1]. В шариатской терминологии термин «усуль аль-фикх» означает «наука, которая изучает общие доводы фикха, методы их использования и положения получающего пользу (из них)»[2].





Источники усуль аль-фикха

Классическими источниками права в усуль аль-фикхе являются Коран и Сунна (предания о словах и действиях Мухаммеда). Третьим по значимости источником является иджма — единодушное мнение авторитетных имамов-муджтахидов по вопросам, которые прямо не урегулированы ни в Коране, ни в Сунне. Четвёртым по счёту источником является кияс — суждение по методу аналогии[1].

Если в интерпретации первых двух источников мусульманские правоведы-факихи придерживаются в основном одинакового мнения, то в отношении двух последних есть некоторые разногласия. Так, маликиты под иджмой подразумевают единодушное мнение только жителей города Медины, а захириты и некоторые ханбалиты в качестве иджмы рассматривают только единогласное мнение сподвижников Мухаммеда[1].

Шииты-джафариты помимо Корана и Сунны также обращаются к мнениям двенадцати шиитских имамов в качестве источника права и отрицают кияс в качестве источника фикха. Ханафиты в качестве рационального метода широко используют истихсан, а маликиты — истислах[1].

Становление

Поскольку первое поколение исламских правоведов не нуждалось систематизации выводов фикха, усуль аль-фикх как особая дисциплина сложились не сразу. Считается, что Мухаммад сообщал своим сподвижникам о правилах и те в поисках таких правил обращались прежде всего к Корану и Сунне. Если в этих главных источниках они не находили предписаний, то глубокое знание смысла ислама и образа мыслей пророка Мухаммеда позволяло им вводить новые практические нормы[3].

Так как новые поколения исламских правоведов не могли быть непосредственными свидетелями решений правовых вопросов пророком Мухаммедом и не обладали столь глубокими знаниями основ ислама как предшествующие поколения мусульман, возникла острая потребность в разработке строгих правил формулирования правовых норм на основе Корана и Сунны. Расширение границ Арабского халифата поставили мусульманских правоведов перед необходимостью решать такие проблемы, которые были неизвестны первому поколению мусульман[3]. В решении аналогичных вопросов появлялись существенные расхождения, которые могли привести к отклонению от истинных целей шариата. Все это и дало толчок к становлению концепции усуль аль-фикха не ранее второй половины VIII века[4].

Развитие

Ко второй половине VIII в. сложились два ведущих подхода к разработке фикха, которые отличались способами формулирования норм. Первые — ахль аль-хадис, ориентировались прежде всего на Сунну пророка Мухаммеда, а вторые — асхаб ар-рай, делали акцент на рациональные приемы решения вопросов фикха[4].

В конце VIII — начале IX в. в рамках указанных направлений сформировались мазхабы, которые придерживались определенных правил формулирования норм фикха. Такие правила, систематизированные и всесторонне обоснованные в трактате Мухаммада аш-Шафии ар-Рисала, вошедшем в сборник «аль-Умм» стали основой теории усуль аль-фикха[4].

Классическая концепция усуль аль-фикха явилась результатом развития фикха как в значении мусульманской системы социально-нормативного регулирования, так и в смысле исламской юриспруденции (учения об этой системе). В процессе становления усуль аль-фикха происходила постепенная модификация и систематизация правовой практики с позиций мусульманского вероучения. Первые мусульманские судьи (кади) выносили решения преимущественно на основе собственного усмотрения (ар- ра’й). Кади принимали во внимание положения Корана лишь в той мере, в какой они считались соответствующими устоявшейся правовой практике, с учётом местных обычаи и традиции[4].

Правовые школы

С 20—30-х годов VIII в. начала активно проводиться в жизнь линия на исламизацию права. Кадиями стали назначаться особо религиозные люди, стремившиеся утвердить всеобъемлющую мусульманскую систему правил поведения. Кади строго придерживались положений Корана и корректировали действовавшие правовые нормы и обычаи с учетом религиозных критериев. В большинстве случаев кади отказывались от традиционных правил или предписаний властей, противоречащим религиозным идеям и общим ориентирам, в пользу решений, основанных на общих целях шариата. Сформировавшееся таким образом ранние школы исламского права, считали необходимым подчинение права религиозно-этическим ценностям и идеалам и включении его в комплекс обязанностей, возложенных на мусульман. При принятии правовых решений данные школы пытались найти их прежде всего в предписаниях Корана, отодвигая на второй план свободное усмотрение (ар-рай). Это также относилось и тем к вопросам права, которые прямо в не предусмотрены Кораном. Правоведы видели свою задачу в формулировании конкретных норм на основе интерпретации этих общих религиозно-этических ориентиров (занният ад-далала)[4].

В толковании предписаний Корана ранние школы вкладывалось своё учение, ядро которого составлял собственный опыт, накопленный в результате самостоятельного решения вопросов фикха. Этот опыт, передаваемый из поколения в поколение, возводились к сподвижникам пророка Мухаммеда. Поэтому важной стороной учения правовых школ являлось представление об идеальных правовых нормах, которые вытекают из закрепленных Кораном общих целей шариата и практикуются сподвижниками Пророка. Признание и авторитет местных правовых традиций базировался на консенсусе наиболее известных представителей той или иной школы[4].

Сунна

В середине VIII в. на область фикха распространилась концепция сунны Пророка, которое имело до этого лишь политический и теологический смысл. Большую роль в этом сыграли иракские правоведы, которые стали отстаивать необходимость строгого следования высказываниям и поступкам пророка Мухаммада. Со временем эта концепция стала находить все больше последователей, особенно среди мединских правоведов, которые отрицательно относились к любым самостоятельным решениям, основанным на свободном усмотрении (ар-ра’й)[4]. Ар-рай первоначально не воспринимался как прямо предусмотренный шариатом, но со временем большинство сформулированных рациональным путём выводов было облечено в форму хадисов. Многие из этих выводов создавались для того, чтобы утвердить те решения, которые ранее уже были сформулированы правоведами с помощью кияса, истихсана или других рациональных аргументов. Активно применявшиеся ранними правовыми школами рациональные методы решения правовых вопросов впоследствии были восприняты концепцией усуль аль-фикха в качестве её важного элемента и составили основу иджтихада[5].

Напишите отзыв о статье "Усуль аль-фикх"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Усуль аль-фикх

В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.