Московская сага (телесериал)

Московская сага
В ролях	Юрий Соломин, Инна Чурикова, Александр Балуев, Екатерина Никитина, Ольга Будина и др.
Страна	Россия
Оригинальный язык	русский
Количество серий	22
Производство
Режиссёр	Дмитрий Барщевский
Сценарист	Наталья Виолина
Трансляция
На экранах	с 11 октября 2004 по 12 ноября 2004
Ссылки
IMDb	ID 0476102

«Московская сага» — кинороман, снятый по мотивам одноимённой трилогии Василия Аксёнова. Съёмки проходили зимой и весной 2004 года, премьера состоялась с 11 октября по 12 ноября 2004 года на «Первом канале» (Россия).

Сюжет

В фильме показана судьба семьи профессора медицины Бориса Никитича Градова с середины 1920-х до середины 1950-х годов на фоне событий новой истории Советского государства.

Борис Никитич Градов — профессор медицины, один из выдающихся советских хирургов, представитель династии русских врачей. Сыновья и дочь хирурга не продолжили семейную традицию, избрав другие профессии. Старший сын Никита стал военным, Кирилл — теоретиком марксизма, дочь Нина — литератором.

Цикл первый. Поколение зимы

Действие фильма начинается 25 октября 1925 года. В этот день в доме Градовых намечается семейное празднество, так называемый юбилей дома — дачи в Серебряном Бору. На юбилей ожидают цвет всей Москвы. Веселье проходит более чем интересно. Старший сын Никита Градов — перспективный военачальник — представляет свету свою жену Веронику. Средний сын Кирилл поначалу не принимает участия в торжествах, так как активно готовится к своей лекции в Институте красной профессуры. Однако позже присоединяется к торжествам, представляя семье свою боевую подругу Цецилию Розенблюм. Младшая дочь Нина приводит в дом своего ухажёра Семёна Стройло, который, как оказалось позже, специально был приставлен к Нине сотрудниками ОГПУ. Присутствие и поведение пролетария на интеллигентском вечере несколько изумляет гостей, однако милая атмосфера вечера всё смягчает.

Но всё не так радужно, как кажется на первый взгляд. Поздним вечером профессора Градова вызывают в Кремлёвскую больницу — к наркому Михаилу Фрунзе. Руководство партии и лично Сталин настаивает на операции, но Борис Никитич настаивает лишь на активной терапии. Однако пришедшие особисты не оставляют профессору выбора, приперев его к стенке неблагополучным для Советской власти происхождением и членством его дяди в царском правительстве. Доктору Градову приходится принять участие в операции, в ходе которой Фрунзе умирает. За это Борис Никитич будет корить себя всю жизнь и считать, что дети расплачиваются за его клятвопреступление своей страшной жизнью.

Первые серьёзные испытания выпадают на долю младшей дочери профессора Нины Градовой. Её возлюбленный Семён Стройло использует её в своих целях — он даёт ей задание распечатать листовки для демонстрации троцкистов 7 ноября 1927 года. Нина выполняет задание и вдохновлённо сообщает Семёну, что беременна от него. Стройло же вынуждает её сделать аборт.

Находясь в тяжелейшей депрессии, Борис Никитич отправляет дочь к родственникам жены в Грузию. Там Нина приходит в себя, но становится невольной свидетельницей и участницей интриг, разыгрываемых её кузеном Нугзаром и его непосредственным начальником, к тому времени Первым Секретарём ЦК Компартии Грузии Лаврентием Берией — это слежка за политическими противниками большевиков и убийство легендарного грузинского меньшевика Ладо Кахабидзе, прощённого Сталиным. Спустя несколько лет Нина возвращается в Москву, где обретает счастье с врачом Саввой Китайгородским, учеником своего отца. У них рождается дочь Ёлка.

У старшего сына Никиты в конце 1920-х, начале 1930-х небывалый карьерный взлёт. Он входит в элиту Красной Армии, становится заместителем легендарного красного командарма Василия Блюхера. Его жена Вероника — светская львица, любимица Москвы — хоть и несколько тяготится своей ролью жены военного, очень любит мужа и сына Бориса IV. В 1934 году Никиту переводят на Дальний Восток, где семье предоставляют целую квартиру. Однако Сталин уже готовит расправу над цветом Красной Армии, и участь Никиты предрешена. Накануне ареста, в 1938 году он встречает своего старого друга и соперника, влюблённого в его жену, Вадима Вуйновича. Тот пытается склонить его к военному перевороту, понимая, что Сталин задумал масштабную чистку в Вооружённых Силах. Никита не принимает предложения Вадима, но соглашается с его доводами. Но поздно — в эту же ночь Никиту арестовывают, как и Вадима Вуйновича. Веронике и Борису-младшему приходится вернуться в Москву, в дом профессора, где разворачиваются не менее трагические события.

Средний сын Кирилл и его супруга (с начала 1930-х) Цецилия Розенблюм — теоретики марксизма и партийные деятели. И если Циля верно служит партии, закрывая глаза на все перегибы и преступления, то Кирилл всё чаще начинает сомневаться в правильности «генеральной линии партии». В фильме на этом акцент не ставится, но в романе Аксёнова ясно даётся понять, что Кирилл больше симпатизировал «правым уклонистам» — Бухарину, Рыкову и так далее. Когда летом 1938 года его вызвали в НКВД, он подумал, что это связано с делом его брата Никиты, однако Кирилла тоже арестовали, и он бесследно сгинул в ГУЛаге.

Беды семьи Градовых на этом не закончились. Осенью 1938 года на глазах у сына арестовывают Веронику Градову. Соратник Берии и родственник Градовых Нугзар Ламадзе, пытаясь выбить показания из брата Мэри Градовой Галактиона Гудиашвили, и не добившись результата, в припадке ярости убивает его. Мэри, пытаясь спасти семью, приезжает в Грузию к матери Сталина, Кэкэ. Та ничем не может ей помочь, так как её отношения с сыном очень сложные. Мэри уезжает, Кэкэ умирает.

Градовы почти в отчаянии, однако Бориса Никитича не трогают — ему благоволит сам Сталин, который доверяет Градову своё здоровье.

Цикл второй. Великая Отечественная война и тюрьма

Начинается война…

Сына Кирилла и Цили - Митю - призывают на фронт. С первых минут он успевает подружиться с метростроевцем Гошей Круткиным, с которым им предстоит пережить немало испытаний. Сама Цецилия передаёт мужу посылки в тюрьму, не зная ничего об его судьбе. В один прекрасный день ей сообщают, что «посылка не может быть принята». Она надеется, что война всё исправит.

Борис Никитич Градов подтверждает свой авторитет ещё раз. Его разработка методов местной анестезии признана незаменимой во фронтовых условиях операций. Однако его ученик и зять Савва Китайгородский рвётся на фронт. Сам доктор отговаривает Савву от такого опрометчивого шага. Но тот говорит, что у него не будет другого шанса доказать свою любовь к Родине. Нина прощается с Саввой. Больше они не увидятся никогда — во время операции в одном из городков туда входят немцы. Они приказывают Савве работать дальше. И далее о его судьбе ничего не известно.

Немцы подбираются к Москве. Жуков говорит Сталину, что единственный шанс спасти Москву — вызволить из заключения весь комсостав Красной Армии. Сталин соглашается, попутно устраивая разносы конармейцам — Будённому, Ворошилову и другим за провалы операций и за отступление осенью 1941 года. Спустя некоторое время Никиту Градова, который отбывает свой срок в Магадане, возвращают в Москву спецрейсом. В полёте ему предоставляют сухпаёк — набросившись на деликатесы, отощавший организм Никиты не выдерживает нагрузки — ему становится плохо. Его доставляют к врачу Таисии Пыжиковой, где он приходит в себя. Его адъютант Васьков возвращает ему форму генерал-полковника РККА — Никита реабилитирован и назначен командующим резервной армией.

Тем временем жена Никиты находится в АЛЖИРе. Там ей благоволит начальник лагеря Кольцов — она играет в самодеятельности и периодически подвергается сексуальным домогательствам со стороны Кольцова и надзирателя Леонида Шевчука. Но вскоре и её, как жену командующего, освобождают. Никита и Вероника возвращаются в дом в Серебряном Бору, где рассказывают домашним обо всех ужасах, через которые им пришлось пройти в застенках.

Отношения между Вероникой и Никитой изменились. Никита понимает, что Вероника после лагеря никогда не будет прежней. В порыве ярости он насилует жену, обвиняя её в том, что та отдавалась в лагерях ВОХРовцам. Спустя минуту он раскаивается, но их семейная идиллия осталась в прошлом. Теперь Тася Пыжикова выполняет для Никиты роль походно-полевой жены. Об этом шепчется весь фронт. И особо слухи распускает особист Семён Стройло — тот самый, что когда-то по указке органов завёл роман с Ниной. Первое, что делает Никита — возвращает из лагеря Вадима Вуйновича. Теперь тот становится его заместителем. Авторитет Никиты растёт с каждым днём — он спорит с самим Сталиным. И что удивительно — Сталин прислушивается к его советам по планированию операции по выходу к Государственной границе СССР. Перед балом в Кремле он последний раз заходит домой и по душам говорит с сыном — Борисом IV. Отец запрещает сыну идти на фронт, но тот обманом записывается добровольцем и сообщает Веронике об этом по телефону, уже отправляясь туда. Борис становится разведчиком…

У Нины творческий подъём. По заказу Радиокомитета она пишет стихи к песне «Тучи в голубом» (музыкальная аллюзия на Синий платочек). Песню исполняет молодая певица Вера Горда, благодаря которой она разлетается по фронту и по всей стране. Нина и Вера ездят по фронту с концертами, где однажды их встречает брат Нины - Никита. Никита прощается с Ниной — он чувствует, что произойдёт что-то страшное. Он боится, что после войны его снова арестуют, и признаётся сестре, что эта война — самый главный момент его жизни. Он наказывает Нине заботиться о Борисе и Веронике. Но ареста не происходит — близ Кёнигсберга в его машину попадает снаряд, запущенный гитлерюгендовцем, и Никита погибает вместе с ненавидящим его заместителем Семеном Стройло. Перед этим он прощается и с Тасей, которая к тому времени ждёт его ребёнка.

Молодой Борис Градов уходит на фронт добровольцем сообщив об этом Веронике по телефону.

Весь советский народ празднует победу. Как оказалось, празднует её и Кирилл Градов, который освободился из лагеря и находится на спецпоселении в Магадане. За молодой вдовой Вероникой начинает ухаживать военный атташе США Кевин Телавер. Но за парой уже пристально следит МГБ…

Цикл третий. Тюрьма и мир

Война окончена. Вероника принимает ухаживания Кевина и вместе с ним эмигрирует из СССР в США. Молодой Борис, чудом выживший на фронте, возвращается в Москву вместе со своими товарищами. Некоторое время он живёт в квартире Вероники на ул. Горького и начинает ухаживать за певицей Верой Гордой. У них начинается достаточно бурный роман, однако МГБ вынуждает Веру порвать с Борисом ничего ему не объяснив. Борис становится известным в СССР спортсменом-мотоциклистом, некоторое время находится под покровительством самого Василия Сталина. Ёлка также подросла, на Речном вокзале она встречает свою любовь, парня Васю из Казани (прототип Василия Аксёнова). Однако их первое свидание срывается, девушку насильно увозит к себе Лаврентий Берия. Только благодаря просьбе Бориса к Василию Сталину Ёлку освободили без особых конфликтов. Случайно Градов встречается с Вадимом Вуйновичем и тот передает ему письмо зэка, сложенное треугольником, которое Никита Градов подобрал в 1938 году в Хабаровске. Градов относит письмо по адресу, где встречает хорошенькую девочку-балерину Майю Стрепетову и начинает за ней ухаживать. Параллельно Борис узнаёт про Таисию и рассказывает мальчику, сыну Никиты, своему сводному брату, что он не Пыжиков, а Градов, и отвозит его в Серебряный бор. За Ниной начинает ухаживать старый знакомый Сандро, художник из Грузии и в итоге они поженились.

Средний сын Градовых, Кирилл, как оказалось, не погиб. Отбыв свой срок заключения, он живёт в Магадане "на поселении". И однажды через амнистированного и возвращающегося в Москву академика Львова он передаёт письмо Циле и родным, в котором сообщает, что жив и здоров. Циля безумно рада этому - она приезжает к Кириллу в Магадан. Между ними происходит откровенный разговор, в ходе которого Циля говорит, что сохранила верность мужу, а Кирилл поражает ортодоксальную большевичку Цилю своей истовой верой в Бога. Циля рассказывает, что их сын Митя пропал без вести на фронте. Лишь спустя много лет они узнают, что Митя прибыл в Магадан тем же рейсом, что и Циля в трюме для заключённых и был застрелен при попытке бегства из лагеря. Постепенно Кирилл и Циля обустраивают свой быт и живут вполне сносно по меркам ссыльных.

Сталин при смерти, начинается дело врачей. Лучшие светила советской медицины попадают в опалу и арестованы. Борис Никитич Старший в гневе на конференции врачей обрушивается на всеобщую точку зрения о виновности врачей, которая является "линией партии". Борис Младший и некоторые врачи восхищаются смелости Бориса Никитича. Но в итоге его тоже арестовывают. Спустя некоторое время Берия через своего доверенного человека Шайтиса (тоже арестованного и освобождённого) пытается узнать у Градова может ли он помочь Сталину. Когда он сказал что Сталину ничем не помочь, а ему уже нечем рисковать в его 80 лет, при том, что он пережил сына, Бориса Никитича освобождают. Летом 1953 года Борис Никитич умирает в своём имении в окружении близких ему людей. К тому времени в Москву возвращается сначала Циля, а потом и Кирилл - он полностью реабилитирован и восстановлен в партии.

Вероника так и не смогла полюбить Кевина, поехав в Берлин она встречает там Вадима Вуйновича, который назначен военным атташе. С ним она решает начать новую жизнь, а он в это буквально не верит. Мечта его жизни всё-таки сбылась, этого он ждал 30 лет.

В эпилоге уже постаревший Борис Градов рассказывает о том как сложились судьбы всех персонажей сериала. Сам он женился на Майе, которая оставила карьеру ради семьи и сменила Мэри во главе семьи Градовых. Вера спустя многие годы прислала письмо Борису, объяснила причину своего ухода от него и сказала что до самой смерти любила только его. Ёлка и Вася поженились, а позже их лишили гражданства за диссидентство и они уехали в США. Васе Борис передал семейный архив (здесь показывают Леонида Кулагина в роли самого Василия Аксёнова, идущего около имения Градовых). Нина Градова дожила до глубокой старости и приветствовала демократию при Ельцине. В 1991 и 1993 годах не уходила днями и ночами с улицы. Кирилл стал верующим христианином, а Циля со временем стала равнодушной к марксистскому учению. Агаша и Петухов дожили до старости и умерли в Серебряном бору. Они не поженились, но завещали положить их рядом, что в итоге и произошло. Вадим Вуйнович перешёл на преподавательскую работу в Академию имени Фрунзе и вместе с Вероникой стал воспитывать маленького Никиту, который со временем стал военным и дослужился до титула военного атташе в Берлине. Сам Борис рассказывает, как в том же самом Серебряном Бору его семья встретила новое тысячелетие и как он рад был тому, как живут они теперь по сравнению с минувшим жестоким веком.

Съёмочная группа

• Продюсеры: Антон Барщевский
• Режиссёр: Дмитрий Барщевский
• Автор сценария: Наталья Виолина
• Оператор: Красимир Костов
• Художники: Сергей Бржестовский, Владимир Ермаков, Алена Табакова
• Композитор: Александр Журбин
• Производитель: Компания «РИСК», «Фильм-Юнион» при участии киноконцерна «Мосфильм» и поддержке Российского правительства

В ролях

• Юрий Соломин — Борис Никитич Градов
• Инна Чурикова — Мэри Градова
• Александр Балуев — Никита Градов (старший сын Бориса и Мэри Градовых)
• Екатерина Никитина — Вероника Градова (жена Никиты Градова)
• Ольга Будина — Нина Градова (дочь Бориса и Мэри Градовых)
• Алексей Кортнев — Вадим Вуйнович (друг Никиты Градова)
• Кристина Орбакайте — Вера Горда (прототип — певица Нина Дорда)
• Дмитрий Харатьян — Шевчук (охранник в ГУЛаге)
• Марианна Шульц — Циля Розенблюм (жена Кирилла, второго сына Бориса и Мэри Градовых)
• Алексей Зуев — Кирилл Градов (второй сын Бориса и Мэри Градовых)
• Виктория Толстоганова — Тася Пыжикова (походно-полевая жена генерала Никиты Градова)
• Андрей Смирнов — Леонид Пулково
• Сергей Безруков — Василий Сталин
• Марина Яковлева — Агаша (домработница семьи Градовых)
• Александр Резалин — Нугзар
• Игорь Бочкин — Петухов
• Илья Носков — Борис Градов IV (сын Никиты и Вероники Градовых)
• Дмитрий Ульянов — Семён Стройло
• Ирина Купченко — мать Майки
• Марина Швыдкая — Елизавета Михайловна
• Валерий Иваков — Васьков
• Андрей Ильин — Савва Китайгородский (хирург, ученик Бориса Градова, второй муж Нины Градовой)
• Ираклий Мачарашвили — Берия
• Владимир Миронов — Сталин
• Игорь Скляр — Фрунзе
• Валерий Афанасьев — Жуков
• Валерий Копченов — Блюхер
• Николай Лещуков — Поскрёбышев, секретарь Сталина
• Павел Ремезов — Молотов
• Александр Аблязов — маршал Конев
• Алексей Макаров — Александр Шереметьев
• Виталий Егоров — Сандро Певзнер
• Елена Касьянова — Майка Стрепетова
• Анна Снаткина — Ёлка Китайгородская (дочь Нины Градовой и Саввы Китайгородского)
• Владимир Долинский — Шайтис
• Елена Смирнова — Елена, подруга Вероники по ГУЛагу
• Ирина Бразговка — возлюбленная Леонида Пулково
• Михаил Ефремов — парторг мед.института
• Александр Хованский — Дод Тышлер
• Татьяна Самойлова — профессор
• Марк Рудинштейн — зоотехник Львов
• Вячеслав Шалевич — генерал ГРУ
• Владимир Юматов — следователь НКВД
• Сергей Силкин — киллер
• Валерий Закутский — Гриша, администратор В. Горды
• Регимантас Адомайтис — журналист Рестон
• Владимир Соколов — Борис IV в наши дни
• Эмиляно Очагавия — Галактион Гудиашвили

Интересные факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Возможными прототипами Никиты Градова могли послужить военачальники Рокоссовский и Черняховский. Рокоссовский в 1937 году был арестован, в 1940 году реабилитирован и возвращён в строй, а в 1944 году, как и Никита Градов, был произведён в Маршалы Советского Союза. Он также спорил со Сталиным перед своей самой знаменитой операцией по освобождению Белоруссии. У Рокоссовского также в 1945 году родилась дочь от медсестры, с которой он познакомился на фронте. Черняховский — самый молодой командующий фронтом, дважды Герой Советского Союза, в 1945 году был смертельно ранен осколками артиллерийского снаряда в Восточной Пруссии.
• Никита Градов погиб от снаряда, запущенного в него в Кёнигсберге, однако Маршалы Советского Союза очень редко оказывались непосредственно в наиболее горячих точках, поэтому шанс погибнуть у них был минимальным. Ни один из Маршалов Советского Союза не погиб в ходе боевых действий, единственный потерянный маршал в годы войны Борис Шапошников умер от болезни.
• Никита Градов был похоронен на Новодевичьем кладбище, однако в то время всех Маршалов Советского Союза хоронили (либо ставили урны с прахом) у Кремлёвской стены, за исключением расстрелянных. Первым Маршалом Советского Союза, похороненным на Новодевичьем кладбище, был П. К. Кошевой, он умер в 1976 году.
• В сцене о занятии немецкими войсками полевого госпиталя присутствует анахронизм: в 1941 году на вооружении вермахта танков «Тигр» ещё не было, их выпуск начался только в 1942 году.
• В 17-ой серии также имеется анахронизм: прогулка Бориса Градова и Вадима Вуйновича на Воробьевых Горах на фоне главного здания МГУ происходит в 1950-51 г., тогда как строительство главного здания закончили только в 1953 г.
• Песня «Ах, эти тучи в голубом» на стихи Петра Синявского, стилизованная под мелодии 1940-х годов, была написана Александром Журбиным специально для сериала и ранее нигде не исполнялась. Любопытно, что она написана от лица мужчины, хотя её поёт женщина. Видимо, таким образом, авторы картины хотели передать тенденцию той поры, когда "мужские песни" исполняли представительницы так называемого "слабого пола". Например, песня "Синий платочек" в исполнении Клавдии Шульженко.
• В 7-й серии мать Сталина сказала Мэри Вахтанговне про своего сына: «Лучше бы он стал священником». Эти слова, согласно легенде, сказала она Сталину, когда он приехал к ней в 1935 году.
• В 19-й серии, где действие происходит примерно в 1951 году, показан памятник Чайковскому, расположенный перед зданием консерватории. Однако, на деле памятник был установлен лишь в 1954 году, хотя его строительство началось ещё в 1945 году.
• Это единственный в истории российского кинематографа телесериал с неполной последней серией: хронометраж 22-й серии составляет всего 18 минут. Дело в том что изначально режиссёр планировал вставить в 21-ю серию сцену болезни и смерти Сталина (когда Градов всё-таки решается приехать к нему на дом), которая бы поровну растянула хронометраж. Но у бизнесмена Владимира Миронова, игравшего вождя, перед заключительной съёмкой начались осложнения со здоровьем, и сниматься дальше даже лёжа живым в гробу он отказался, приняв это за дурное знамение. В результате почти тридцатиминутную сцену пришлось вырезать. В премьерной версии Первого канала недостающий хронометраж заполнили диалогами с актёрами.
• В 3-й серии на стене в вестибюле больницы можно заметить плакат "Счастливые родятся под советской звездой!" 1936 года, в то время как действие происходит в конце 20-х годов.
• В финальной серии Борис рассказывает о письме Веры Горды, присланном незадолго до её смерти, тем самым, упоминая факт её смерти. Однако, прототип героини, певица Нина Дорда, умерла в 2016 году, и на момент создания сериала она была ещё жива.

Ссылки, источники

• Татьяна Хорошилова. [www.rg.ru/2003/11/01/saga.html И дольше саги длился фильм] // «Российская газета» — Центральный выпуск выходного дня № 3336 от 1 ноября 2003 г.
• Аля Харченко. [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=510172 Советское фамильное гнездо] // журнал «Weekend» № 183 (3022) от 01.10.2004
• Алла Боссарт. [scepsis.net/library/id_139.html Марш примирения и согласия. «Московская сага» как история для быдла] // "Скепсис" от 12 декабря 2004
• Бушин В. С. Гваделупская нация. // Бушин В. С. Иуды и простаки. М., 2009. С. 187-270.

Отрывок, характеризующий Московская сага (телесериал)

– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.