Морэй, Роберт
| Роберт Морэй | |
| Robert Moray | |
| Род деятельности: |
военный,государственный деятель, дипломат, масон и естествоиспытатель |
|---|---|
| Дата рождения: |
1608 или 1609 |
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Сэр Роберт Морэй (англ. Robert Moray, встречаются также варианты написания фамилии Murrey, Murray, 1608 или 1609—1673) — британский военный и государственный деятель, масон и естествоиспытатель. Один из основателей и де-факто первый президент Лондонского королевского общества[1].
Биография
Роберт Морэй происходил из рода шотландских лэрдов. Его дедом был Роберт Морэй из Криффа, отцом — сэр Манго Морэй из Крэйджи[en], графство Пертшир; поэт и личный слуга Генриха, принца Уэльского Дэвид Морэй[en] приходился Роберту Морэю-младшему дядей. По-видимому, Роберт Морэй также родился в Крэйджи, но документальных подтверждений этому, как и точной даты его рождения, не сохранилось.
Спорным является и вопрос об образовании Морэя. Некоторые его биографы утверждают, что он окончил Сент-Эндрюсский университет — старейший университет Шотландии, после чего продолжил образование во Франции, однако, известно письмо Морэя своему другу Александру Брюсу[en] (вероятно, обучавшемуся в Сент-Эндрюсском университете), в котором Морэй с «поддёвкой» замечает, что заставит Брюса «тереть свой Сент-Эндрюсский язык», что расценивается как свидетельство того, что автор письма в этом университете сам не учился. Имя Роберта Морэя также не найдено в архивах Сент-Эндрюсского университета[2].
С юных лет Роберт проявлял интерес к естественным наукам. В 1623 году он посетил искусственный остров, построенный в заливе Ферт-оф-Форт под руководством сэра Джорджа Брюса[en] (деда его друга Александра Брюса), где находилась угольная выработка. Впоследствии в частном письме Морэй упоминал 1627 год как момент, когда он начал исследования, для того «чтобы понять и урегулировать свои устремления».
В 1633 году Роберт вступил в шотландскую гвардию[en] — воинскую часть, которая воевала под командованием полковника Джона Хёпберна[en] во Франции, в армии Людовика XIII. Молодой военный скоро вошёл в доверие кардинала Ришельё, который использовал его в качестве своего шпиона[3]. Ришельё способствовал присвоению Морэя звания подполковника, а также направил последнего в 1638 году в армию ковенантеров[4]. Роберт Морэй, будучи грамотным специалистом в военной технике, в 1640 году получил чин генерал-квартирмейстера шотландской армии, и в ходе Епископских войн 1639—1640 годов между Шотландией, восставшей против короля Карла I, и Англией участвовал во взятии Ньюкасл-апон-Тайна.
В 1641 году масоны Эдинбурга приняли Морэя в состав своей ложи. Церемония инициации состоялась 20 мая 1641 года и, несмотря на то, что осуществлялась шотландской ложей, была проведена к югу от границы Шотландии. Это было первое документально засвидетельствованное посвящение в спекулятивное масонство на английской земле[5]. После этого Морэй регулярно использовал масонский символ — пентаграмму — в своей переписке.
В 1643 году, после смерти Ришельё, Роберт Морэй вернулся во Францию и был взят в плен под Тутлингеном (ныне — Германия). В 1645 году, освободившись из плена, после смерти Джеймса Кэмпбелла Морэй стал его преемником на посту командующего шотландской гвардией[6]. Будучи сторонником принца Уэльского, будущего короля Карла II, Морэй убедил принца посетить Шотландию для коронации в качестве короля Шотландии. Коронация состоялась в Скоуни[en] 1 января 1651 года. После этого Карл II вторгся с войском в Англию, но потерпел поражение от армии Кромвеля в битве при Вустере в сентябре 1651 года и был вынужден бежать во Францию.
В Шотландии в 1651 году Морэй занял должности Лорда-судьи[en] — вторую по значимости в судебной иерархии Шотландии после Лорда-председателя суда[en], тайного советника[en], и члена Верховного суда Шотландии[en]. В 1652 году Роберт женился на Софии Линдсей, дочери Дэвида Линдсея, 1-го лорда Белкерреса[en], но она умерла во время родов 2 января 1653 года, и ребёнок также был мертворожденным. В 1653 году Морэй присоединился к восстанию шотландцев, но оно вскоре было подавлено Кромвелем, и Морэй в 1654 году эмигрировал на континент. Некоторое время Роберт Морэй жил в Брюгге, затем, до 1659 года, — в Маастрихте. В Париже Роберт Морэй встретился с Карлом II, и после реставрации Стюартов в 1660 году вернулся в Англию, где пользовался расположением монарха. Морэй был вхож в круги учёных и политиков, в числе его друзей были математик Джеймс Грегори, чиновник Сэмюэл Пипс, алхимик и мистик Томас Воган, поэт Эндрю Марвелл, писатель Джон Ивлин и философ Гилберт Бернет[en].
Морей был одним из основателей Лондонского королевского общества, учреждение которого состоялось на первом официальном заседании 28 ноября 1660 года, в помещении Грешем-колледжа на Бишопсгейт[en]. Из двенадцати присутствовавших на учреждении Королевского общества четверо были роялистами (Уильям Браункер, Александр Брюс[en], сэр Пол Нейл[en], Уильям Болл), шестеро — сторонниками парламента (Джон Уилкинс, Роберт Бойль, Джонатан Годдар[en], Уильям Петти, Лоуренс Рук[en], Кристофер Рен) и двое с «гибкими» политическими взглядами — Абрахам Хилл[en] и Роберт Морэй. Морэй внёс большой вклад в выработку Устава и правил Королевского общества, а также утверждения их Королевской хартией[en]. Морэй был де-факто первым президентом Королевского общества до момента утверждения Карлом II Королевской хартии о Королевском обществе 15 июля 1662 года[7], после чего эту должность де-юре занял Уильям Браункер, с которого начинается официальный отсчёт президентов Королевского общества.
В феврале 1661 года Роберт Морэй снова получил должность тайного советника, а впоследствии — Лорда-аудитора суда Шотландии[en]. Карл II предоставил Морэю помещение во дворце Уайтхолл, где он занимался химическими опытами. В последующие годы Морэй отошёл от общественной и научной деятельности, обеднел и к моменту кончины был практически нищим. По распоряжению короля он был похоронен в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства, могила до настоящего времени не сохранилась.
Напишите отзыв о статье "Морэй, Роберт"
Примечания
- ↑ The most complete work on this man remains A. Robertson, The Life of Sir Robert Moray (London: Longman, 1922)
- ↑ Stevenson, David (1984). «[ads.ahds.ac.uk/catalogue/adsdata/PSAS_2002/pdf/vol_114/114_405_431.pdf Masonry, symbolism and ethics in the life of Sir Robert Moray, FRS]». Proceedings of the Society of Antiquaries of Scotland 114: 405–431.
- ↑ [www.gresham.ac.uk/lectures-and-events/sir-robert-moray-soldier-scientist-spy-freemason-and-founder-of-the-royal SIR ROBERT MORAY -SOLDIER, SCIENTIST, SPY, FREEMASON AND FOUNDER OF THE ROYAL SOCIETY]
- ↑ Steve Murdoch and Alexia Grosjean, Alexander Leslie and the Scottish Generals of the Thirty Years' War, 1618—1648 (London, 2014), p.108
- ↑ Cooper, Robert L D, (2006) Cracking the Freemasons Code, pp 120-21
- ↑ Steve Murdoch and Alexia Grosjean, Alexander Leslie and the Scottish Generals of the Thirty Years' War, 1618—1648 (London, 2014), p.161.
- ↑ The Royal Society. [royalsociety.org/about-us/history/royal-charters/ Royal Charters]. Проверено 14 марта 2012.
Ссылки
- [www.gresham.ac.uk/event.asp?PageId=45&EventId=589 «Sir Robert Moray — Soldier, scientist, spy, freemason and founder of The Royal Society»], lecture by Dr Robert Lomas at Gresham College, 4 April 2007
- [www.aim25.ac.uk/cgi-bin/search2?coll_id=5995&inst_id=18 London Region archives], AIM25
- [www.royalsoc.ac.uk/page.asp?tip=1&id=3836 Fellow of the month, November 2005 — Sir Robert Moray] from the Royal Society
- [freemasonry.bcy.ca/texts/moray_r.html The first recorded initiation in England], Grand Lodge of British Columbia and Yukon
Отрывок, характеризующий Морэй, Роберт
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
