Танк в окопе (позиция)

Положение «танк в окопе» — огневая позиция танка, при нахождении на которой во фронтальной зоне видимости находятся только ствол и лобовая часть башни танка, тогда как остальные его части полностью скрыты. По оперативно-тактическим нормативам скрытый таким образом танк соответствует трём-четырём танкам неукрытым .

Особенности

Наиболее частым вариантом подобной огневой позиции является размещение танка в окопе (иногда в устной речи вместо термина «окоп» используются неточные названия — «капонир» или «эскарп»). При этом корпус машины,её ходовая часть и погон башни — наиболее уязвимый элемент танка, укрыты грунтом, а являющаяся наиболее хорошо защищённой сама башня — открыта и может вести по противнику огонь. Вариантом подобной позиции является укрытие танка бруствером из камней, мешками с песком, устройство огневой позиции в руинах, стрельба с обратной стороны возвышенности и т. п.

Преимуществом данной позиции являются повышенная защищённость уязвимых элементов танка и малые размеры цели для обнаружения противником и последующего прицеливания. Кроме того, снижается риск обездвиживания боевой машины противником, благодаря чему сохраняется возможность оперативного отступления с позиции. Основной недостаток — высокая трудоёмкость и длительность сооружения укрепления, в особенности при выполнении этой задачи самостоятельно экипажем танка. Также при использовании подобного укрепления почти невозможно маневрирование. Во избежание этого в полосах обороны может создаваться несколько огневых позиций — окопов, которые танки могут менять в ходе боя.

Окапывание танка широко применялось в войнах середины XX века, в особенности — в оборонительных боях против превосходящих сил противника. В частности, старший лейтенант З. Г. Колобанов провёл известный бой 20 августа 1941 года под мызой (совхозом) Войсковицы (в котором наводчик его танка старший сержант А.М.Усов подбил 22 немецких танка в колонне и 2 противотанковых орудия), оборудовав заранее две позиции для своего танка КВ-1, одну из них в виде хорошо замаскированного танкового окопа из глиняной ямы бывшего кирпичного завода мызы с бруствером из больших гранитных булыжников и сменив позицию в паузе боя. Танк Колобанова был «закопан по самую пушку», что не позволило легким танкам из немецкой расстреливаемой колонны использовать единственный шанс в огневом противоборстве с советским тяжелым танком — попасть в погон башни и заклинить её, несмотря на 135 точных попаданий в советский танк, разбивших спаренный пулемет и командирский перископ..

Огневую позицию «танк в окопе» следует отличать от вкапывания танка в землю на оборонительных рубежах и превращения его тем самым в неподвижную огневую точку. Как правило, вкапываются в землю устаревшие и легкоуязвимые машины, либо машины с повреждённой ходовой частью.

Многие современные танки для отрывания окопа оснащены оборудованием для самоокапывания.

Влияние конструкции танка

При занятии позиции «в окопе» с использованием склона холма (без самоокапывания) танк должен опустить ствол, так как его корпус в этом случае стоит на поднимающемся вверх участке рельефа. Если предельный угол опускания ствола недостаточен, танк вынужден для стрельбы вставать на более пологую (и более открытую) позицию ближе к вершине холма.

Советские послевоенные и российские танки имеют очень низкий профиль. При этом низкая башня ограничивает угол, на который можно опустить орудие (так как казённая часть орудия упирается в крышу башни танка). В результате типичный советский танк имеет углы наклона орудия от −5 до +15 градусов, в то время как западные танки обычно могут менять угол наклона между −10 и +20 градусами.

Танки с качающейся башней имеют высокую защищённость при нахождении в окопе (так как у них отсутствует пространство над орудием для подъёма казённой части при опускании ствола).

См. также

• Танковая засада

Литература

• Сажин Н. [sc.mil.ru/files/morf/military/archive/AC_09_2014.pdf Танк в обороне] (рус.) // Армейский сборник : журнал. — 2014. — Сентябрь (т. 243, № 9). — С. 11-14. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1560-036X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1560-036X].

Отрывок, характеризующий Танк в окопе (позиция)

– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.