Мотт и бейли

Мотт и бейли (англ. Motte-and-bailey) — термин для обозначения особого типа раннесредневекового за́мка, представляющего собой обнесенный частоколом двор, внутри или в непосредственной близости от которого находится увенчанный донжоном насыпной холм. Подобные замки были широко распространены во Франции в XI—XII веках, а также Англии, Уэльсе и Шотландии после нормандского завоевания 1066 года. Название английского термина происходит от слияния фр. motte — «холм», и англ. bailey, слова, обозначающего двор замка. Основное достоинство замков подобного типа состояло в том, что их строительство не отнимало много времени и усилий, а также не требовало поиска для строительства замка естественных возвышенностей, дающих при обороне тактическое преимущество (то есть, замок можно было возвести «в чистом поле»). Однако, данные укрепления, будучи деревянными, были уязвимы для огня и в ходе осады нередко становились жертвами пожара, в связи с чем в конце XII века началось повсеместное строительство замков из камня.

Устройство замка

Мотт

Motte представлял собой насыпной холм из земли, часто смешанной с гравием, торфом, известняком или хворостом. Холм имел в основании круглую или же приближенную к квадрату форму; высота насыпи в большинстве случаев не превышала 5 метров, хотя иногда доходила до 10 и более метров. Диаметр холма в большинстве случаев превышал его высоту по меньшей мере в два раза. Нередко материалом для формирования насыпи становилась земля, вынимаемая при строительстве рва вокруг будущей насыпи. По мере возможности, ров мог заполняться водой или же оставался сухим. Склоны холма могли покрываться глиной либо деревянным настилом.

На вершине насыпи возводилась деревянная, а позднее каменная оборонительная башня—донжон, окруженная палисадом. Доступ на территорию палисада (в ряде случаев — прямо в башню) осуществлялся через перекидной деревянный мост и устроенную на склоне холма лестницу. Башня могла служить постоянным жилищем хозяина замка, хотя иногда оставалась чисто оборонительным сооружением и использовалась лишь при осадах; лорд же в мирное время предпочитал жить в более комфортабельном доме на территории внутреннего двора.

Бейли

Понятие bailey обозначало внутренний двор крепости площадью (за редким исключением) не более 2 гектаров, окружающий мотт или непосредственно примыкающий к нему. На внутреннем дворе располагались разнообразные жилые и хозяйственные постройки — жилища хозяина замка, его воинов и подданных, конюшни, кузница, склады, кухня и т.п. — внутри него. Снаружи двор был защищён деревянным палисадом (частоколом или стеной с боевым ходом), который также нередко устанавливался на земляном валу со рвом перед ним. Пространство внутри двора могло быть разграничено на несколько частей, либо около мотта располагались несколько примыкающих друг к другу дворов.

Ссылки

• [www.castlewales.com/motte.html Статья о замках типа motte and bailey на Castlewales.com]
• [zamok.h14.ru/hb/k1.html#g4 Замки X — середины XII вв. в Центральной Европе] Перевод главы из справочника Burgen in Mitteleuropa
• Описание и трехмерные модели замков типа motte and bailey [www.timeref.com/castmott.htm] [www.timeref.com/castmotb.htm] [www.timeref.com/castmotc.htm] [www.timeref.com/castmotd.htm] [www.timeref.com/castmote.htm]

Отрывок, характеризующий Мотт и бейли

– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.