Классовая борьба

Кла́ссовая борьба́ — столкновение интересов и противодействие классов общества.

Наибольшее значение классовой борьбе придавалось в марксизме.

Домарксистские представления о классовой борьбе

Факт расщепления общества на борющиеся между собой классы отмечался издавна. Так, французский историк и орлеанистский политический деятель Гизо в работе «Правительство Франции со времён Реставрации и нынешнее министерство» (1820 год) говорил об истории Франции, как об истории двух народов. Один народ — победитель, — дворянство; и другой — побеждённый — третье сословие. «И в дебатах в Парламенте вопрос ставится как он ставился и прежде, равенство или привилегия, средний класс или аристократия. Мир между ними невозможен. Примирить их — химерический замысел». Когда после публикации вышеуказанной работы его упрекали в разжигании гражданской войны, он ответил:

Я хотел только вкратце изложить политическую историю Франции. Борьба классов наполняет, или вернее, делает всю эту историю. Об этом знали и говорили за много веков до революции. Знали и говорили в 1789 г., знали и говорили три месяца тому назад. Хотя меня теперь обвиняют в том, что я это сказал, я не думаю, чтобы кто-нибудь этого не помнил.

Однако, до Маркса классовая борьба считалась не столько экономическим, сколько политическим явлением. Её возникновение обычно связывали с происшедшим в древности завоеванием одного народа другим (германским завоеванием территории Западной Римской империи, норманнским завоеванием Англии, и т. д.): при этом угнетающий класс рассматривался в качестве потомков народа-победителя, а угнетённый — в качестве потомков народа-побеждённого. Такой точки зрения придерживались, в частности, французские историки начала XIX века Тьерри, Сен-Симон и Минье, а также современник Маркса немецкий философ Фридрих Ницше.

Классовая борьба в научном социализме

Понятие «классовая борьба» получило особое значение в марксизме. Уже в «Манифесте Коммунистической партии» заявлялось, что история всех существовавших обществ была историей борьбы классов, то есть что именно классовая борьба движет развитие человеческого общества, так как она неизбежно приводит к социальной революции, которая и есть кульминация классовой борьбы, и к переходу к новому общественному строю. С точки зрения марксистов классовая борьба будет всегда и везде, в любом обществе, где существуют антагонистические классы. С точки зрения марксистской теории исторического материализма, деление общества на классы, характеризующееся различным отношением к средствам производства, представляет собой не случайное следствие древних завоеваний, а закономерную особенность определённых общественно-экономических формаций. При этом объективным результатом борьбы между классами — которая обусловлена противоположностью их интересов и непосредственно ведётся именно за эти интересы — является приведение производственных отношений в соответствие с уровнем развития постоянно меняющихся производительных сил общества. В частности, именно таким образом происходит смена самих общественно-экономических формаций (переход от первобытно-общинного строя к рабовладельческому, далее к феодальному и капиталистическому). Поэтому классовая борьба является основной движущей силой истории разделённого на классы общества. Она же должна привести к уничтожению разделения общества на классы, когда уровень развития производительных сил перестанет требовать такого разделения.

Одним из основных продуктов классовой борьбы является государство — которое, с точки зрения марксизма, есть «машина для подавления одного класса другим», то есть аппарат для поддержания внутри общества порядков, угодных и выгодных господствующему классу. При подавлении направленных против этих порядков выступлений угнетённых классов государство не связано никакими законами, а потому представляет собой насильственную диктатуру господствующего класса. С этой точки зрения античное государство является диктатурой рабовладельцев (направленной против рабов); средневековое — диктатурой феодалов (над крестьянами); капиталистическое — диктатурой буржуазии (над рабочим классом). В результате социалистической революции возникает государство диктатуры пролетариата (призванное подавить сопротивление буржуазии).

Мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определёнными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведёт к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов.

— Письмо К. Маркса И. Вейдемейеру от 5.03.1852

Определяя классовую борьбу как столкновение антагонистических интересов различных классов, марксизм выявляет объективный интерес каждого отдельного класса, который соответствует его месту в исторически определенной системе общественного производства. Этот интерес, если он не осознан, делает класс «классом-в-себе». По мере осознания своего подлинного интереса класс превращается из «класса-в-себе» в «класс-для-себя» (осознанный классовый интерес делает людей классово сознательными — они уже осознают не только своё место, но также и свой настоящий классовый интерес). Именно это имел в виду Маркс, когда говорил о том, что только классовая борьба пролетариата за своё освобождение от капитала неизбежно ведёт к диктатуре пролетариата, а сама диктатура пролетариата знаменует собой переход к исчезновению как классов, так и классовой борьбы.

В марксистской теории классовая борьба может быть как стихийной (неосознанная защита своих прав), так и сознательной (целенаправленное движение за свои подлинные интересы), высшей формой которой является партийность. Марксисты полагают, что классовая борьба ведётся в трёх основных формах:

1. экономической (касательно класса пролетариев это борьба за улучшение условий продажи своего труда, сокращение рабочего времени, повышение оплаты труда);
2. политической (для пролетариата — общеклассовая борьба за свои коренные интересы — за установление диктатуры пролетариата);
3. идейной (идеологической) (борьба против буржуазной и реформистской идеологии, она призвана внести в широкие массы трудящихся социалистическое сознание).

Согласно мнению основоположников марксизма, по мере развития класса его борьба развивается от менее развитой экономической формы к более развитым политической и идейной формам.

Классовая борьба в марксизме-ленинизме

В. И. Ленин считал антагонизм между классами неизбежен в капиталистическом обществе и должен в конце концов привести к установлению диктатуры одного из основных классов, и единственной альтернативой диктатуре пролетариата он считал диктатуру буржуазии. После прихода пролетариата к власти, хотя он и стал господствующим классом, классовая борьба, тем не менее, продолжается, но уже в новых формах и новыми средствами. Но это уже государственные формы классовой борьбы, такие как подавление сопротивления свергнутых классов, гражданская война, нейтрализация мелкой буржуазии, использование буржуазных специалистов, воспитание новой дисциплины труда.

В конце 1920-х годов И. В. Сталин выдвинул идею об усилении классовой борьбы по мере укрепления социалистической власти. 9 июля 1928 года в речи на пленуме ЦК ВКП(б) он высказал мнение, что «отживающие классы» не станут «добровольно» сдавать свои позиции, «не пытаясь сорганизовать сопротивление». Более того, по его мнению, «продвижение к социализму не может не вести к сопротивлению эксплуататорских элементов этому продвижению, а сопротивление эксплуататоров не может не вести к неизбежному обострению классовой борьбы». Этот тезис стал обоснованием как для борьбы с «правым уклоном» и троцкизмом, которые возглавляли Николай Бухарин и Лев Троцкий, так и начинавшихся масштабных сталинских репрессий.

В Конституции СССР 1936 года официально провозглашалось построение социализма. В докладе Сталина на VIII Съезде Советов, принятом в идеологии марксизма-ленинизма отмечалось, что отжило само понятие классовой борьбы: в СССР отсутствует антагонизм классов, так как с классом буржуазии покончено окончательно. Несмотря на это, на последующие 1937-1938 годы пришёлся пик «большого террора» - массовых репрессий в отношении «врагов народа», к которым относили ранее принадлежавших к «эксплуататорским классам» лиц, а также якобы примкнувших к ним «троцкистов» и «правых уклонистов». Идея об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма и капитализма культивировалась в советской науке до самой смерти Сталина.

Начиная с 1960-х годов понятие о классовой борьбе трансформировалось. В это время считалось, что классовая борьба это процесс мирного соревнования социалистической и капиталистической систем. В ходе этого соревнования решается вопрос о том, какая система возьмёт верх. В этой связи доказывалось, что борьба двух систем выражает основное противоречие текущей эпохи. Считалось, что под влиянием этого противоречия развертывается революционная борьба трёх основных отрядов трудящихся: мировой социалистической системы, международного рабочего и национально-освободительного движений, с империализмом. Такое представление сохранялось по 1980-е годы.

Теоретические основания концепции классовой борьбы

Марксистское положение об антагонистических и неантагонистических классах основывается на гегелевской теории антагонистических и неантагонистических противоречий, однако, если спекулятивный метод Гегеля допускал возможность их примирения, то диалектический метод Маркса отвергал такую возможность как форму капитуляции перед действительностью (Диалектическое противоречие).

Концепция существования антагонистических и неантагонистических классов позволяет сделать вывод в рамках марксистской теории о возможности разрешения противоречий одних классов в рамках одной общественно-экономической формации и невозможности такого решения между другими классами, основными в рамках данной общественной формации, антагонистическими. Борьба последних ведет к смене общественно-экономической формации (рабство, феодализм, капитализм) и открывает возможность дальнейшего развития производительных сил и производственных отношений.

Также существует также точка зрения, что смысл борьбы противоположностей не в достижении единства или во взаимоуничтожении, как в случае с антагонистическими противоречиями, а в достижении целостности, баланса и динамического равновесия между элементами системы (Тектология, Теория устойчивого развития, Экономика устойчивого состояния, Зеленая экономика), что позволяет сделать вывод, что классовая борьба необязательно ведет к разрушению старого общества и существуют эволюционные пути развития социальной системы, адаптирующейся к новым вызовам окружающей среды в рамках существующего общественного строя.

Концепцию неизбежного возникновения нового общественного строя подвергает сомнению также синергетическая концепция (Синергетика), рассматривающая в качестве основного источника развития не диалектическое противоречие, а случайность, необратимость и неустойчивость, где возникновение новой целостной структуры есть не неизбежный результат действия закономерности, а результат суммы случайных факторов, воздействующих на систему, что делает невозможным предсказание развития общества на значительном временном отрезке как это делает марксистская теория.

Всеобщий кибернетический подход и расширительное применение синергетики, экстраполирующей свои принципы на все явления природы и общества встречают также своих критиков, утверждающих о неэффективности переноса теоретических моделей, описывающих ограниченную группу природных явлений на неизмеримо более сложные общественные процессы, тем более данные модели неспособны иметь прогностическую функцию в значительной временной перспективе (Синергетика).

Критика теории о классовой борьбе

Карл Поппер оценивал марксистскую теорию о классовой борьбе как сверхупрощение, считая, что её нельзя никоим образом абсолютизировать. Вместе с тем он считал, что она была вполне пригодна для условий классического капитализма середины XIX века. Он полагал, что нельзя искать подоплёку любой проблемы в подспудном классовом конфликте богатых и бедных. Действительно, такие современные общественные движения, как борьба за социальные свободы, за ядерное разоружение экологическое, феминистское, и тому подобные, трудно описать с точки зрения тех или иных классовых интересов, сводить их всецело к классовому антагонизму собственников и не собственников средств производства. Исследователи, придерживающиеся постмодернистской концепции полагают, что в современном мире теория классовой борьбы становится все менее актуальной по мере развития процессов глобализации и стирания различий как между классами, так и между нациями.

Однако, часть исследователей имеет противоположную точку зрения и утверждает, что имущественное неравенство в индустриальных странах осталось неизменным на протяжении всего 20 века и имеет тенденцию к усилению в 21 веке (см. Капитал в XXI веке). Поэтому центральной проблемой для критиков классовой теории является объяснение сохранения классов как реальной социальной силы.

Частично соглашаясь с критиками теории о классовой борьбе, было бы ошибочным вообще исключать её из арсенала современного анализа социальных отношений. Процессы социальной дифференциации в обществе не приостанавливаются, не исчезает противоположность объективных интересов разных классовых групп общества, а значит, не могут исчезнуть и конфликты между ними. Вместе с тем современное общественное устройство обладает развитыми демократическими институтами (многопартийность, избирательная, правовая, парламентская, независимая судебная системы), которые позволяют во многом изменять природу классовых конфликтов, обеспечивая возможность их ненасильственного разрешения.

Значительный вклад в теорию классов и классовой борьбы внес Питирим Сорокин, рассматривавший классы не как замкнутые статичные структуры, а как динамичные образования, допускающие взаимопереход различных социальных групп (социальная мобильность), при этом классовая борьба рассматривалась как часть более общего процесса смены в обществе различных социокультурных типов. Если для марксизма классовая борьба является основным двигателем прогресса, то с точки зрения интегрального подхода П. Сорокина, классовая борьба является лишь одним из трех принципов общественной дифференциации, борьбы различных общественных сил: принципа классового (классовая борьба), принципа государственного (борьба между государствами) и принципа национального (борьба между нациями), — могущих в зависимости от конкретной политической ситуации как быть противоположными, так и взаимодополнять друг друга, критерием выбора между ними служит принцип самоценности личности, обратной стороной которого служит принцип общечеловечности.

Многие представители капиталистического класса сами не отрицают факта классовой борьбы. Так, один из богатейших людей мира миллиардер Уоррен Баффет в интервью 2005 и 2006 годов указывал, что его класс, «класс богачей», ведёт классовую борьбу против остального общества — и побеждает в ней.

Литература

• Ю. И. Семёнов [scepsis.ru/library/id_1301.html «Французские историки эпохи реставрации: открытие общественных классов и классовой борьбы»] // Философия истории. «Современные тетради», 2003; ISBN 5-88289-208-2
• К.Маркс, Ф.Энгельс. [www.marxists.org/russkij/marx/1848/manifesto.htm Манифест Коммунистической партии]
• Г. В. Плеханов. [www.marxists.org/russkij/plekhano/1895/tierry.htm Огюстен Тьерри и материалистическое понимание истории]
• В. И. Ленин. [www.marxists.org/russkij/lenin/works/lenin007.htm Государство и революция]
• Ю. И. Семёнов [scepsis.ru/library/id_1376.html «Глобальная классовая борьба: её возможный ход и результаты»] //Философия истории. «Современные тетради», 2003; ISBN 5-88289-208-2
• С. Ермолаев. [www.scepsis.ru/library/id_2302.html «Классовая война» в «гипермаркете»: кто против кого?]
• Д. Пилаш. [commons.com.ua/?p=13064 Теорії класової боротьби та їх критика]  (укр.)

Отрывок, характеризующий Классовая борьба

Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»