Друз Младший
| Тиберий Друз Клавдий Юлий Цезарь Нерон | |
| TIBERIVS DRVSVS CLAVDIVS IVLIVS CAESAR NERO | |
 | |
| Бюст Друза Младшего в Испанском национальном археологическом музее, Мадрид | |
|---|---|
| Имя при рождении: |
Нерон Клавдий Друз |
| Род деятельности: |
Римский политический деятель и военачальник, сын императора Тиберия |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Рим |
| Отец: | |
| Мать: | |
| Супруга: | |
| Дети: |
1. Юлия Ливия |
Тиберий Друз Клавдий Юлий Цезарь Нерон (лат. Tiberius Drusus Clavdius Iulius Caesar Nero), при рождении — Нерон Клавдий Друз (лат. Nero Claudius Drusus), часто — Друз Юлий Цезарь, Друз II или Друз Младший (7 октября 13 до н. э.[1] — после 1 июля 23 года) — римский военачальник и политический деятель, консул 15 и 21 годов, с 21 года разделил с Тиберием трибунскую власть (лат. tribunicia potestas), которой наделялись исключительно императоры. Единственный сын Тиберия от его первой жены Випсании Агриппины.
Содержание
Происхождение и детство
Родился в семье Тиберия Клавдия Нерона, выходца из патрицианского рода Клавдиев и Випсании Агриппины, дочери Марка Випсания Агриппы, близкого друга Октавиана. К моменту рождения его бабка, Ливия Друзилла, была разведена с Тиберием Клавдием Нероном Старшим и была замужем за Октавианом, который собственных детей от неё не имел.
Имя получил в честь младшего брата Тиберия, Друза Клавдия Нерона, с которым Тиберий был очень близок. Практически сразу после рождения был усыновлен Октавианом под именем Друз Юлий Цезарь и воспитывался в доме императора при деятельном участии Ливии Друзиллы.
В 12 до н. э. Октавиан настоял на разводе Тиберия с Випсанией и женил его на своей единственной дочери, Юлии. В 6 до н. э. сам Тиберий уезжает в добровольную ссылку на Родос. Друз остается с Октавианом.
Во времена Августа
Мужскую тогу получил в 16 лет, сразу после возвращения отца из ссылки. Октавиан большее внимание уделял двоюродному брату Друза — Германику. В том же году Октавиан усыновил Тиберия, однако приказал тому в свою очередь усыновить Германика. У Друза шансов получить власть практически не было, однако римские всадники сделали его принцепсом молодёжи[2].
Август никак не влиял на продвижение Друза по политической лестнице. Должность квестора занял в 26 лет, в 11 году, что соответствовало цензу. Для сравнения: Германик, который был старше Друза всего на несколько месяцев, в следующем году уже был консулом и самостоятельно воевал на Рейне.
Друз и Германик
После смерти Августа, в 14 году, оглашал оставшиеся после императора документы, а также произнес надгробную речь на римском форуме. На следующий год Тиберий сделал своего сына консулом. В год своего консульства Друз получил первый опыт командования армией. Поскольку Германик подавлял восстание рейнских легионов, Друз был отправлен на подавление восстания в Паннонии. В качестве советника с ним был отправлен префект преторианцев Луций Элий Сеян.
Тиберий не отдавал предпочтение ни одному из молодых наследников. Отношения между Друзом и Германиком ровные. После консулата Друз был отправлен проконсулом в Иллирик, а Германик воевал против хаттов. В 17 году, в результате действий Германика, был убит Арминий, а царь маркоманов Маробод признал свою зависимость от римлян и сдался на милость Друзу.
В 19[3] году оба они получили триумф и их имена были увековечены на арках в храме Марса Мстителя. В то время Германик уже воевал на востоке, а Друз по прежнему оставался в Иллирике. Что точно послужило причиной триумфа в настоящее время установить сложно, поскольку за германскую кампанию Германик был удостоен почестей триумфатора ранее — 26 мая 17 года[4].
После смерти Германика Друз срочно вернулся в Рим, чтобы встретить вдову Германика, Агриппину. По дороге к нему присоединился Гней Кальпурний Пизон, прокуратор Сирии, которого Агриппина обвиняла в смерти мужа. Пизон хотел заручиться поддержкой Друза и искал у него защиты, однако получил отказ.
Наследник
После смерти Германика Тиберий отзывает Друза из Иллирика. В 21 году Друз второй раз стал консулом, совместно с самим Тиберием. На следующий год он получает трибунскую власть — неограниченный империй, который до этого принадлежал единолично императору. Сомнений в кандидатуре наследника не возникает.
Однако в следующем году Друз неожиданно умер от неизвестной болезни.
Семья и причины смерти
В 4 году Друз женился на красавице Ливилле, сестре Германика и Клавдия, вдове Гая Цезаря. На следующий год у пары родилась дочь, Юлия Ливия (иногда — Юлия Друза), казнённая Мессалиной в 43 году. Долгое время после этого у пары не было детей, но в 19 году Ливилла родила двойняшек — Германика и Тиберия. Германик умер в 23 году незадолго до отца, а Тиберий был казнён по приказу Калигулы, в 37 году, как основной его соперник в борьбе за императорскую власть.
Друз был властным и гордым Клавдием. Он не выделялся умом, был известен своей распущенностью во время нахождения в военных лагерях, был страстным, чувственным и жестоким. Однако, несмотря на это, наследник, особенно в последние годы, был популярен в Риме, особенно по сравнению с угрюмым и мрачным Тиберием[5]. Друз увлекался гладиаторскими боями, был хорошим бойцом на мечах. В память о нём очень острые короткие мечи римляне называли «Друзианами». Друз упоминается у Апиция в связи с тем что не ел кабачков и блюда из них, поскольку это была пища простого народа, а также из-за того, что для профилактики похмелья перед возлияниями съедал пять-шесть сырых плодов горького миндаля[6][7]
Обычно он не уделял большого внимания государственным делам, однако влияние Сеяна беспокоило его. Дело дошло до открытого противостояния — несколько раз Друз дрался с Сеяном, за что получил шутливое прозвище «Кастор», в честь покровителя преторианцев[8]. Сеян понял, что Друз станет серьёзным препятствиям его планам по захвату власти и постарался как можно скорее избавиться от наследника. Он соблазнил Ливиллу и уговорил её отравить мужа. 1 июля 23 года Ливилла отравила еду мужа каким-то медленным сильно действующим ядом, после которого он скончался.
Почести, оказанные Друзу при похоронах, превосходили те, что были оказаны Германику. Народ собрал деньги на статую. Надгробную речь произнес Нерон Юлий Цезарь Германик, сын Германика. При этом траурные мероприятия были сокращены по приказу Тиберия[9].
О том, что Друз был отравлен, стало известно только после падения и казни Сеяна, в 31 году. После казни Сеяна его бывшая жена Гавия Апиката, с которой он развёлся, надеясь получить от Тиберия разрешение жениться на Ливилле, отправила императору письмо, в котором обвиняла Ливиллу, её врача Эвдемия и слугу Друза Лигда в отравлении наследника. Двое последних были подвергнуты пыткам и признались в содеянном. Тиберий отослал Ливиллу для наказания в дом матери, Антонии, а та заперла её в комнате, где Ливилла умерла от голода[10].
Напишите отзыв о статье "Друз Младший"
Примечания
- ↑ Moll Genealogie des Iul.—Claud. Kaiserhauses, T. II
- ↑ L.Koch De princ. iuventutis 37
- ↑ Тацит. Анналы. II, 64.
- ↑ Тацит. Анналы I, 55—72.
- ↑ Тацит, «Анналы», IV, 9
- ↑ Плиний Старший, «Естественная история», 19.137
- ↑ В сыром виде плоды горького миндаля ядовиты. Смертельная доза для взрослого — около 50 шт.
- ↑ Светоний, «Жизнь 12 Цезарей», «Тиберий», 62
- ↑ Светоний, «Жизнь 12 Цезарей», «Тиберий», 52
- ↑ Дион Кассий. «Римская история». 58.11.7
Литература
- Realencyclopädie der Classischen Altertumswissenschaft. Art. Iulii. Stuttgart, 1918, s. 431—434
Отрывок, характеризующий Друз Младший
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
