Тронше, Франсуа Дени

Франсуа Дени Тронше фр. François Denis Tronchet<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	23 марта 1723(1723-03-23) Париж, Франция
Смерть:	10 марта 1806(1806-03-10) (82 года) Париж, Франция

Франсуа́ Дени́ Тронше́ (Троншэ, фр. François Denis Tronchet; 23 марта 1723 года, Париж — 10 марта 1806 года, там же) — французский правовед и адвокат; деятель Французской революции. Внёс значительный вклад в кодификацию французского права. Один из адвокатов на суде над Людовиком XVI.

Карьера

Сын прокурора парижского парламента (верховного суда), сам сделавшийся адвокатом при парижском парламенте в 1745 году. В 1789 году избран старшиной парижских адвокатов (главой парижской адвокатской корпорации) и представителем Парижа в Национальном собрании; выступил против присяжных в гражданском процессе, но стоял за устранение всяких остатков феодализма.

В 1793 году был одним из защитников Людовика XVI. В 1795—99 гг. заседал в совете старейшин; принимал деятельное участие в законодательных работах того времени, потом в первой комиссия для подготовки гражданского кодекса законов. С 1800 года был президентом кассационного суда, затем председателем комиссии для выработки гражданского кодекса. В 1801 году назначен сенатором, в 1802 году — президентом сената.

См. также

• Феодальное законодательство (1789—1793)
• Великая французская революция

Литература

• «Гражданский кодекс Франции (Кодекс Наполеона)», перевод, комментарии и справочный аппарат В. Н. Захватаева, «Истина», Киев, 2006, приложение № 3, стр. 829—858.

Ссылки

• Тронше Франсуа-Дени // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Тронше, Франсуа Дени

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.