Грегуар, Анри

Анри Жан-Батист Грегуар (фр. Henri Jean-Baptiste Grégoire, аббат Грегуар (фр. abbé Grégoire); 4 декабря 1750 — 20 мая 1831) — французский католический священник, позже епископ, деятель Великой французской революции.

Биография

Анри Грегуар родился в Вео близ Люневиля в крестьянской семье, воспитывался у иезуитов в Нанси. Священник по призванию, он заботился о распространении в своём деревенском приходе в Амбермениле нравственности и просвещения, поучал крестьян гигиене, указывал им лучшие способы земледелия и т. п. В «Essai sur la régénération des juifs» (1789) он выступил защитником веротерпимости и эмансипации евреев.

Избранный в Генеральные штаты депутатом от духовенства округа Нанси, он первый среди духовных заговорил о необходимости соединиться с третьим сословием и указал своим собратьям на пропасть, отделявшую бедное, приниженное сельское духовенство от высшего клира, примыкавшего к знати. В Учредительном собрании он стоял за отмену привилегий дворянства, за эмансипацию евреев, за дарование гражданских прав свободнорождённым неграм и мулатам колоний в виде переходной ступени к совершенной отмене рабства.

Особенно горячее участие принимал он в реорганизании церковного строя Франции. Когда в 1790 году выработано было гражданское устройство духовенства, Грегуар первый принёс ему присягу и стремился склонить к тому же остальное духовенство. Вскоре он был избран епископом блуаским, но большею частью жил в Париже.

Во время бегства Людовика XVI он первый подал мысль о назначении суда над королём. Избранный в Конвент, он в первом же заседании (21 сентября 1792) намеревался внести предложение о провозглашении республики; но, удержанный друзьями, был предупреждён Колло д'Эрбуа, которого поддержал в сильной речи, причём историю королей назвал мартирологом народов. 15 ноября 1792 года он отстаивал право народа судить короля как своего первого слугу, но тогда же внёс предложение об отмене смертной казни, в которой видел остаток варварства. После этой речи он избран был на обычный срок президентом Конвента. Во время самого процесса над Людовиком XVI Грегуар, посланный в Савойю, был в отсутствии; вместе с тремя своими товарищами он письменно высказался за осуждение короля, но против его смертной казни.

Во время террора Грегуар держался в стороне и всю свою деятельность сосредоточил в комитете народного просвещения. Он выработал обширный план, который должен был покрыть Францию сетью библиотек, земледельческих училищ и проч.; по его инициативе были учреждены Консерватория искусств и ремёсел и Национальный институт.

Популярности Грегуара нанесла сильный удар та твёрдость, с которою он отстаивал свои религиозные убеждения, своё достоинство христианского священника. Вместе с Огюстеном Клеманом он активно действовал в защиту религии. По его настоянию Конвент издал декрет о свободе богослужения, существовавший, впрочем, только на бумаге. Грегуар был членом Совета пятисот, потом членом и одно время президентом Законодательного корпуса, наконец сенатором, но не играл уже выдающейся политической роли. В силу конкордата 1801 года. Грегуар вместе с другими так называемыми «конституционными епископами» должен был отказаться от своего звания, но никогда не переставал считать себя законным епископом и почти не носил графского титула, пожалованного ему в 1808 году.

С целью опровергнуть мнение о неграх как о низшей расе он издал книги «De la littérature des nègres» (Париж, 1808), в которой собрал всё когда-либо написанное негром или мулатом, и «De la traite et de l’esclavage des noirs et des blancs» (Париж, 1809 и 1815). После Реставрации Грегуар в сочинении «De la constitution française de l’an 1814» (Париж 1814, 4 изд. 1819) указал на недостатки хартии. Правительство Бурбонов отнеслось к нему с непримиримой враждой. При преобразовании института в академию он был исключён из этого учреждения. Когда город Гренобль избрал в 1819 году Грегуара депутатом, в среде роялистов поднялось сильнейшее волнение. Человеколюбивого Грегуара клеймили именем цареубийцы, тогда как на самом деле он протестовал против смертной казни короля. Людовик XVIII, забывая, что сам незадолго перед тем сделал министром Фуше, увидел в избрании Грегуара угрозу Бурбонскому дому, и выборы эти были кассированы.

Особой ненавистью преследовало Грегуара духовенство. Перед смертью Грегуара (28 мая 1831 года) оно потребовало от него отречения от присяги, принесённой им в 1790 году, и когда он отказался, его лишили причащения и христианского погребения.

Сочинения

Из многочисленных сочинений Грегуара, кроме названных выше, более замечательны:

• «Histoire des sectes religieuses» (Париж, 1814-45);
• «Essai historique sur les libertés de l'Église gallicane» (Париж, 1818, 2 изд. 1826);
• «Histoire des confessions des empereurs, des rois etc.» (Париж, 1824).

Его мемуары изданы Карно (Париж, 1831), с приложением биографии Грегуара. На русский язык Борис Врасский перевёл сочинение Грегуара «О влиянии христианской религии на состояние женщин» (СПб., 1823).

Звания

В 1814 году Грегуар в числе 28 лиц, «отличившихся учёностью», избран был почётным членом Казанского университета; представил его к этому званию ориенталист Френ, а утвердил министр народного просвещения граф Разумовский. Но в 1821 году совет Казанского университета по инициативе Магницкого нашёл «противным не только справедливости, но и наружной благопристойности иметь в сословии университета лицо, участвовавшее в страшном злодеянии» (казнь короля). Постановление это было утверждено главным управлением училищ, и Грегуар лишён был звания почётного члена Казанского университета.

Цитаты

• «Недоверие служит свободному народу защитой: доверять не прикажешь». (Речь в Национальном собрании Франции 15 июля 1791 года).

Литература

• Грегуар // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Грегуар, Анри

– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.