Эмилия-Романья

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Эмилия-Романья
итал. Emilia-Romagna
Зона: Северная Италия
Административный центр: Болонья
Провинции: Болонья, Феррара, Форли-Чезена, Модена, Парма, Пьяченца, Равенна, Реджо-нель-Эмилия, Римини
Коммуны: 340
Глава: Стефано Боначчини (итал.)  с 22 декабря 2014
Население: 4 446 354 чел.
7-е место, 31.12.2013
Плотность: 198,08 чел./км²
Площадь: 22 447 км² (6-е место)
Часовой пояс: UTC+1
[www.regione.emilia-romagna.it/ Официальный сайт]

Эми́лия-Рома́нья (итал. Emilia-Romagna, эмил.-ром. Emégglia-Rumâgna) — административная область (регион, итал. regione) в Италии.





Физико-географическая характеристика

Область Эмилия-Романья простирается от Адриатического моря на востоке через Апеннинские горы, не доходя до Лигурийского моря на западе. Область состоит из двух исторических частей: Эмилии (северо-запад, земли вдоль Эмилиевой дороги) и Романьи (юго-восток).

Площадь области — 22 446 км² (7,3 % территории Италии).

Административный центр — город Болонья.

Эмилия-Романья — одна из самых больших областей Италии. Она граничит с Ломбардией и Венецией на севере, Лигурией и Пьемонтом — на западе, Тосканой и Марке — на юге, а на востоке омывается Адриатическим морем. Между Эмилией-Романьей и Марке расположено небольшое независимое государство — Республика Сан-Марино.

На территории области представлены три вида климата. В равнинной зоне климат континентальный (холодные и туманные зимы, жаркое лето), в горной зоне — альпийский (холодная зима и прохладное лето), в прибрежной зоне — умеренный с холодными северо-восточными ветрами.

Область богата реками: По, Треббиа, Нуре, Арда, Парма, Энца, Рубикон и другие, большинство из которых берёт своё начало в Апеннинах.

История

Как показывают результаты археологических раскопок, данная область начала заселяться в эпоху неолита. В VI веке до н. э. её заняли этруски, в IV веке кельты, в III веке данную область завоевали римляне и соединили её с Лигурией. Римляне провели первое систематическое обустройство этих земель. Они превратили этот регион в укрепленную базу между Италией и Галлией. Своё название Эмилия область получила от имени Марка Эмилия Лепида, римского военачальника и дипломата. В 175 году до нашей эры под его началом была проложена дорога (via Aemilia) от Ариминиума (современный Римини) до Плаценции (современная Пьяченца), названная его именем. Вдоль этой дороги были построены главные города области, кроме Равенны и Феррары. С упадком Римской империи в 402 нашей эры Император Гонорий переместил столицу из Рима в Равенну, превратив регион в политический центр Западной Римской империи на следующие несколько десятилетий. В Средние века область была завоевана лангобардами. Только Равенна и Форли всё ещё продолжали принадлежать Восточной Римской империи, более того — Равенна стала столицей, а близлежащие территории получили название Романья. XV—XVI века — период расцвета Феррары и Модены под властью династии д’Эсте и Пармы и Пьяченцы под властью династии Фарнезе. В это время Болонья и Равенна находятся в составе Папской области. В 1797 году область была оккупирована французскими войсками под командованием Наполеона Бонапарта. Регион стал частью Циспаданской (а позже Цизальпинской республики). В 1815 году после Венского конгресса была восстановлена прежняя форма правления. В 1860 году Эмилия-Романья вошла в состав объединённой Италии.

Города с богатым исторически-культурным наследием: Болонья (здесь основан первый университет в христианском мире), Равенна, Римини, Феррара и др.

Равенна с 402 года была столицей Западной Римской империи, а с 493 — столицей остроготов. В 540 году Юстиниан I завоевал эту территорию и основал Равеннский экзархат. В 751 году Равенна захвачена лангобардами. Даром Пипина Короткого (756) часть территории нынешней Эмилии-Романьи передана в состав Папской области. Парма, Пьяченца и Модена были независимы от папы и присоединены к Итальянскому королевству при его образовании в 1859—1861 годах.

Административное деление

Область разделена на девять провинций:

Провинция Площадь,
км²
Население,
чел. (2009)
Плотность,
чел./км²
Число коммун
1 Болонья 3702 973 295 262,9 60
2 Феррара 2632 357 471 135,8 26
3 Форли-Чезена 2377 387 200 162,9 30
4 Модена 2689 686 104 255,1 47
5 Парма 3449 431 419 125,1 47
6 Пьяченца 2589 284 885 110,0 48
7 Равенна 1858 383 945 206,6 18
8 Реджо-нель-Эмилия 2293 517 374 225,6 45
9 Римини 863 325 219 377,0 27

Население

Население составляет 4 377 487 человек (6,9 % населения страны) (2013). Плотность населения — 195,02 человек на км². Распределение населения по области очень сбалансировано из-за отсутствия мегаполисов. Население важнейшего промышленного и торгового центра области — города Болонья — составляет около 10 % населения области. В области имеет место тенденция к увеличению численности населения, не столько благодаря увеличению уровня рождаемости, сколько большому числу иммигрантов из других областей Италии. По данным ISTAT на 2006 год, 6,8 % населения Эмилии-Романьи — иммигранты.

Крупные города: Болонья (Bologna, 369 000, с пригородами — 535 000), Модена (Modena, 175 000), Парма (Parma, 156 000), Реджо-нель-Эмилия (Reggio nell’Emilia, 141 000), Равенна (Ravenna, 138 000), Феррара (Ferrara, 130 000), Римини (Rimini, 128 000) Форли (Forli, 108 000), Пьяченца (Piacenza, 95 000), Чезена (Cesena, 93 000), Имола (Imola, 64 000), Фаэнца (Faenza, 53 000).

Экономика

Эмилия-Романья считается одним из самых богатых европейских регионов по уровню ВВП на душу населения с очень низким уровнем безработицы. По статистике Unioncamera, Болонья и Модена являются самыми богатыми городами Италии после Милана и Биеллы. Болонья в 2007 году также заняла первое место по уровню жизни населения среди городов Италии. По данным Eurostat, Эмилия-Романья занимает двадцать третье место по уровню ВВП на душу населения среди европейских регионов и третье место в Италии после Автономной провинции Больцано и Ломбардии.

Основные отрасли экономики — пищевая, механическая, электрическая, текстильная, керамическая, автомобилестроение, сельское хозяйство.

Важный источник доходов — сельское хозяйство (зерноводство, картофелеводство, выращивание лука и помидоров, виноградарство и плодоводство, разведение крупного рогатого скота, свиноводство и др.). Сильные гастрономические и винодельческие традиции: сыр Parmigiano (пармезан), пармская сырокопченая ветчина, вина (марки) «Lambrusco», «Trebbiano», «Sangiovese». Традиция скрипичных мастеров (Сесто Рокки и др.). Автомобильная промышленность представлена такими гигантами, как Ламборгини, Феррари, Дукати, Мазерати.

Развит туризм (сети курортов на берегу моря).

Преобладание сельскохозяйственных угодий, расположенных на склонах холмов и гор, объясняет высокий удельный вес производства гусеничных тракторов. Это особенность сельскохозяйственного машиностроения Италии, её международная специализация. В наибольшей мере тракторостроение развито в важнейшем сельскохозяйственном районе страны — Эмилии-Романье, в городах Реджо-нель-Эмилия, Модена, Болонья, Пьяченца, Судзара.

Виноделие

Визитной карточкой области является Красное игристое ламбруско Lambrusco (в сухом или полусухом исполнении). Это шипучее вино от пурпурного до розового оттенков, производят из одноименного винограда, выращенного на высоких шпалерах, преимущественно на равнинах к югу от реки По. Традиция производства шипучих вин фридзанте сильна и распространена в Эмилии повсеместно, не только в зоне Ламбруско. Многочисленные Frizzante делаются и из белых Мальвазии, Треббьяно, Ортруго и из красных Бонарды и Барберы.

С другой стороны, Романья известна больше своими тихими винами, хотя здесь работа по выводу виноделия на новый качественный уровень только начинается. Можно найти достойные санджовезе, как и несколько десертных вин из автохтонной альбаны. В холмистой части Пьяченцы, Болоньи и Пармы производят спокойные вина Эмилии. Здесь можно встретить очень достойные Каберне, Мерло, Барберу и прочие вина. Но в целом, виноделие Эмилии больше тяготеет к легковесным, неглубоким и не очень серьёзным винам. Экспортируемое Ламбруско как правило сладкое, хотя сами итальянцы отдают предпочтение сухому с наименованием DOC, так как именно сухое Ламбруско наиболее подходит к богатой и тяжёлой кухне региона. Ежегодно производится более 50 млн бутылок Ламбруско.

На юго-востоке провинции, это уже Романья, лежит зона производства самых известных вин — Альбаны, Санджовезе и Треббьяно ди Романья. Есть в области и действительно интересные и редкие находки как среди шипучих, так и в числе спокойных вин. К таким раритетным и очень интересным винам нужно отнести белое Пагадебит (Pagadebit di Romagna) DOC, известное с римских времен, и красное сладкое Канъина (Cagnina di Romagna) DOC.

Кухня

Эмилия-Романья — один из гастрономических центров Италии. Местная кухня основана на мясе, сырах, макаронных изделиях домашнего производства. Именно в этой области впервые начали готовить знаменитую итальянскую лазанью и соус болоньезеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3819 дней].

Напишите отзыв о статье "Эмилия-Романья"

Литература

Ссылки

  • [www.regione.emilia-romagna.it Сайт области Эмилия-Романья]
  • [www.emiliaromagnaturismo.it/english Официальный информационный туристический сайт области Эмилия-Романья]
  • [www.italcult.ru/emilia.php Все об Италии]
  • [www.wineworld.ru/countries_types/geography/Italy/article1330.html Мир вина.]
  • [italy.altavina.ru/regionitaly/emilia-romagna.html Вина Италии]

Отрывок, характеризующий Эмилия-Романья

Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.