Grumman F4F Wildcat

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
F4F Wildcat
F4F-3, начало 1942 года.
Тип истребитель
Производитель Grumman
Первый полёт 2 сентября 1937 года
Начало эксплуатации декабрь 1940 года
Конец эксплуатации 1945 год
Основные эксплуатанты ВМС США
КМП США
ВМС Великобритании
ВМС Канады
Единиц произведено 7 885
 Изображения на Викискладе
Grumman F4F WildcatGrumman F4F Wildcat

Грумман F4F Уайлдкэт (англ. Grumman F4F Wildcat) — американский одноместный палубный истребитель-бомбардировщик. Изначально проектировался как биплан, но в серию пошёл как свободнонесущий среднеплан (сказались требования к скоростным характеристикам). Прототип совершил первый полёт 2 сентября 1937 года. 8 августа 1939 года ВМС США выдали первый заказ на 78 серийных самолётов F4F-3. В связи с решением Конгресса об увеличении воздушной мощи флота в течение лета 1940 года производственный контракт на F4F-3 вырос до 200 F4F-3.

Первыми эскадрильями морской авиации, получившими F4F-3 стали VF-7, базировавшаяся на авианосце «Уосп» (USS Wasp) и VF-4 с авианосца «Рейнджер» (USS Ranger).

Одной из проблем самолёта, на которую не обратили должного внимания разработчики — система выпуска шасси. После взлёта шасси полностью убирались двадцатью девятью оборотами рукоятки ручной лебёдки, в то время как пилот был прежде всего озабочен набором высоты, сохранением строя и выравниванием самолёта. Выпуск шасси сопровождался не меньшими помехами в управлении самолётом.

В октябре 1941 года ВМС США начали присваивать названия морским самолётам и F4F официально получил наименование «Уайлдкэт» (Wildcat — дикая кошка).





История разработки

В годы Великой депрессии военный бюджет США постоянно урезался. Флот был вынужден строить корабли, «выжимая» технический максимум из отведённых на постройку денег. Развитие авиации в те годы тормозилось тем, что самолёты заказывались авиастроительным фирмам малыми партиями, а научно-исследовательские работы, и, зачастую, строительство прототипа, не оплачивались государством.

В результате авиация США представляла собой печальное зрелище даже в сравнении с европейскими странами. В её разношерстном составе имелся и ряд прогрессивных моделей, таких например, как бомбардировщики Боинга В-15 и В-17, однако самолётов этих моделей было немного. Основу военной авиации в то время составляли мелкосерийные бипланы различных моделей, в то время как ведущие европейские фирмы уже во всю строили монопланы. Большинство американских истребителей было вооружено лишь двумя 7,62-мм пулемётами, что в лучшем случае соответствовало требованиям Первой мировой войны. Относительно современным армейским истребителем был моноплан Р-26 «Пишутер», однако его конструкция наряду с современным цельнометаллическим фюзеляжем полумонококовой конструкции обладала архаичными креплением крыла стальными лентами-расчалками и неубирающимся шасси. Палубный истребитель Грумман F2F/F3F обладал цельнометаллической конструкцией с фюзеляжем «полумонокок» и убирающимся шасси. Достаточно мощным было и вооружение — один 12,7-мм и один 7,62-мм пулемёты. Но он был бипланом. К тому же 700-сильный двигатель оказался недостаточно мощным для самолёта такого веса, следствием чего стали низкая скорость и скороподъёмность.

Тем не менее, ВМС США уделяли пристальное внимание строительству авианосцев и отсюда естественным образом возникла необходимость в вооружении их современными самолётами. В конце 1935 года был объявлен конкурс на скоростной истребитель-моноплан. На предварительном рассмотрении проектов были отобраны предложения фирм «Грумман» (проект G-16) и «Брюстер» (проект В-39). С фирмами были заключены контракты на строительство прототипов XF4F-1 и XF2A-1 соответственно[1].

XF2A-1 фирмы «Брюстер» был монопланом. В отличие от него XF4F-1 фирмы «Грумман» являлся бипланом и по сути представлял развитие модели F3F с установленным новым[1] 800-сильным двигателем «Пратт Уитни» XR-1535-92, либо «Райт» XR-1670-02[2]. В то время ведущие авиастроительные фирмы уже вовсю строили монопланы и на этом фоне проект фирмы «Грумман» выглядел архаичным. Представитель Бюро Аэронавтики Дж. Б. Пирсон сообщил Лерою Грумману о том, что к конкурсу подключилась фирма «Северский» с прототипом XNF-1 — палубным вариантом армейского истребителя P-35[3]. Грумман понял, что необходимы решительные меры, и 1 июля отправил в Бюро Аэронавтики предложение о переделке своего прототипа в моноплан. Предложение было принято и 10 июля 1936 года контракт на строительство биплана XF4F-1 был отменен. Уже 28 июля 1936 года заключен контракт на строительство прототипа XF4F-2 с серийным номером 0383[4].

XF4F-2 получил нескладываемое среднерасположенное крыло большой площади. Чтобы превзойти конкурентов[4] на прототип была установлен новый двухрядный радиальный двигатель «Пратт-Уитни» R-1830-66 мощностью 1050 л. с.[2] Вооружение истребителя состояло из двух 12,7-мм синхронизированных пулемётов, установленных в верхней части капота двигателя. Предусматривалась возможность установки двух дополнительных крыльевых 12,7-мм пулемётов, либо двух 45-кг бомб[5][6][7]. Шасси самолёта представляло фирменную груммановскую «трапецию» — стойки шасси вертикально поднимались в фюзеляж, а колеса прятались в специальные ниши в корпусе. В полу кабины были установлены специальные стекла для облегчения обзора при заходе на посадку[8]. Время на конструирование было ограничено, а опыта разработки монопланов не было, поэтому конструкторы Лерой Грумман и Вилли Шнайдер принимали некоторые технические решения без расчётов и испытаний, полагаясь на интуицию. Из-за установки более тяжелого мотора центр тяжести сместился, изменив центровку, и конструкторы были вынуждены увеличить длину хвостовой части. При этом не были рассчитаны нагрузки на рули и путевая устойчивость[6].

2 сентября 1937 года прототип совершил первый полёт. 23 декабря 1937 года после трёх месяцев заводских испытаний XF4F-2 был передан для дальнейших испытаний на авиационную станцию флота Анакоста в штате Вашингтон. Прототип развил высокую скорость — более 290 миль в час, однако достижение было омрачено проблемами с охлаждением двигателя. Двигатель постоянно перегревался и 14 февраля 1938 года самолёт даже пришлось отправить на завод для устранения этого недостатка. Прототипы всех трёх фирм достаточно успешно прошли лётные испытания, однако на испытаниях при посадке на палубу, проводившихся с 6 апреля на Naval Aircraft Factory в Филадельфии XF4F-2 постигла катастрофа[9]. Вновь проявились проблемы с охлаждением. У самолёта, пилотировавшегося флотским лётчиком-испытателем Гарни(англ. LT Gurney), заглох двигатель. Во время вынужденной посадки на поле колеса завязли в мягком грунте и самолёт скапотировал, получив серьёзные повреждения, после чего уже не мог продолжать испытания[9].

Кроме проблем с двигателем комиссия Бюро по аэронавтике ВМС США отметила также такие недостатки XF4F-2, как неудовлетворительную управляемость по всем трём осям, низкую маневренность и плохую путевую устойчивость. Выявленные недостатки не позволили прототипу фирмы «Грумман» выиграть конкурс. Ни один из самолётов не развил контрактной скорости 300 миль в час. Самолёт Груммана развил 290 миль, «Брюстер» — 280, а прототип фирмы «Северский» — только 260. Из-за проблем с XF4F-2 в июне 1938 года победителем конкурса была объявлена фирма «Брюстер» и флот заключил контракт на строительство 54 истребителей F2A-1[10]. Тем не менее, комиссия обратила внимание на скорость нового самолёта фирмы «Грумман». Для реализации всего потенциала машины было предложено заменить двигатель на новый «Пратт-Уитни» XR-1830-76 с двухступенчатым нагнетателем. Двигатель уже устанавливался на новый пикировщик SBD и развивал 1050 л. с. на высоте 11000 футов, и 1200 л. с. — на взлётном режиме. В октябре 1938 года с фирмой «Грумман» был подписан контракт на строительство прототипа XF4F-3[11]. Согласно протоколу о намерениях, при условии устранения указанных недостатков флот США готов заново рассмотреть вопрос о закупках[12].

Главный конструктор фирмы «Грумман» Вильям Шнейдер в срочном порядке занялся переработкой проекта[12]. Формально XF4F-3 был переделкой XF4F-3 и сохранил тот же номер бюро аэронавтики — 0383[13]. Фактически же без изменений остались только центральная часть фюзеляжа и шасси. Новый двигатель был длиннее и тяжелее предыдущего, что повлекло необходимость переделки моторамы и привело к увеличению взлётного веса[14]. Для компенсации возросшего веса и решения проблем с горизонтальной маневренностью нужно было увеличить площадь крыла. Крыло имело простую в плане трапециевидную форму, поэтому его просто нарастили, увеличив размах. За счёт увеличения площади и разноса элеронов также улучшилось управление по поперечному каналу[12].

Наибольшие проблемы вызвала переделка хвостового оперения. В результате продувок в аэродинамической трубе было выявлено, что стабилизатор попадает в аэродинамическую тень от крыла, что резко снижало эффективность рулей высоты. Также недостаточными были признаны плечо стабилизатора и его площадь. Поэтому хвостовую часть пришлось радикально переделать. Стабилизатор увеличенной площади опустили в самый низ, также увеличили площадь киля и руля направления[12]. И стабилизатор и киль приобрели трапецевидную форму в плане[14]. Фюзеляж был удлинен на 0,5 м, а закабинный гаргрот, ранее сходивший на нет, продолжили до основания киля. Вооружение этого прототипа состояло из двух крыльевых 12,7-мм пулемётов «Кольт-Браунинг» М2 и двух 7,62-мм синхронизированных пулемётов «Кольт-Браунинг» М1 на капоте[12].

XF4F-3 с июля по август 1934 года проходил испытания на заводском аэродроме в Бепэйдж. Максимальная скорость нового истребителя достигла 540 км/ч. По скороподъёмности и горизонтальной маневренности он превзошел «Буффало»[12]. Некоторое время потребовалось на доводку двигателя и окончательное устранение проблем с остойчивостью и маневренностью, однако в конечном счёте лётчик-испытатель Селден Конверс подтвердил, что внесённые изменения достигли своей цели. Благодаря достигнутому успеху был выдан заказ на 54 машины первой серии и самолёт фирмы «Грумман» получил обозначение F4F-3 и имя «Уайлдкэт» (Wildcat — «Дикий кот»). В проект были внесены небольшие изменения. Вооружение теперь состояло из четырёх крыльевых 12,7-мм пулемётов с боекомплектом по 430 патронов на ствол. Прицел на первых сериях оставался телескопическим. Также была установлена бронеспинка толщиной 12,7 мм, однако фонарь бронестекол не имел[12].

Конструкция

F4F представлял собой цельнометаллический свободнонесущий среднеплан. Технологически корпус делился на носовую и хвостовую части. Носовая часть — полумонокок. Носовая часть включала в себя двигатель с двухступенчатым нагнетателем, противопожарную систему, отсек шасси и основной топливный бак. В противопожарную систему входили баллон с пенообразующим составом и спринклеры. Хвостовая часть — монокок круглого сечения с подкреплением не силовыми шпангоутами и стрингерами. В ней находились кабина лётчика, ещё один топливный бак под сиденьем лётчика, бронеспинка и радиоборудование, неотъёмные гаргрот и вертикальное оперение. Начиная с F4F-4 топливные баки стали протектированными — внутренняя часть бака покрывалась резиной, закрывавшей пробоины, оставленные пулями и снарядами[15].

Крыло было двухлонжеронным с профилем NACA 230. Обшивка крыла несущая, из алюминиевых сплавов. В крыле размещалось вооружение — четыре 12,7-мм пулемёта, по два в каждой консоли. На самолётах ранних серий в корневой части крыла находились маслорадиаторы. Механизация крыла включала двухсекционные закрылки с гидравлическим приводом. Элероны имели металлический набор и полотняную обшивку. Начиная с модификации F4F-4 крыло было складываемым. Ручным приводом консоли крыла поворачивались на карданном шарнире с разворотом консоли сначала носком вниз и последующим поворотом консоли назад корпусу. В походном положении консоли крепились с помощью расчалок к стабилизатору. Предусматривался гидравлический привод, но его зачастую демонтировали ради экономии массы.

Шасси было трёхстоечным, с хвостовой опорой. Основные стойки шасси имели традиционную для фирмы Грумман конструкцию. Стойки втягивались внутрь фюзеляжа. А колесо убиралось в специальную нишу, заподлицо с обшивкой. Такая схема шасси по сравнению с другими была компактной и имела относительно небольшой вес, но её недостатками были низкая прочность, малая колея и низкий клиренс. На самолётах производимых фирмой Грумман привод уборки шасси был ручной, а выпуск осуществлялся под действием собственной массы. На модификации FM-2 и на части самолётов модификации FM-1 привод уборки и выпуска шасси был гидравлическим. Хвостовая стойка оснащалась цельнолитым резиновым колесом. Она была не убирающейся и закрывалась обтекателем.

В качестве силовой установки использовался 14 цилиндровый звездообразный двухрядный двигатель Пратт-Уитни R-1820. Ранние его модификации имели мощность 1200 л.с., на поздних ее довели до 1420 л.с. Строившиеся для Британии самолёты оснащались однорядным звездообразным двигателем Райт R-1820 «Циклон», имевшим в зависимости от модификаций мощность от 1020 до 1350 л.с. Воздушный винт фирмы Кертис Электрик диаметром 3,14 м. Он был трёхлопастным, постоянных оборотов, с изменяемым шагом.

Вооружение ранних модификаций состояло из четырёх 12,7-мм пулемётов «Браунинг» М-2 с боекомплектом 430 патронов на ствол. Пулемёты размещались в консолях крыла, по два с каждой стороны. Начиная с модификации F4F-4 количество «браунингов» довели до шести — по три в каждой консоли. Из-за ограничения по весу их боекомплект был уменьшен до 240 патронов на ствол. Перезарядка пулемёта осуществлялась с помощью пневматики. Самолёт мог нести две бомбы массой до 113 кг. Начиная с модификации FM-2 «Уайлдкет» получил на вооружение шесть НАР. Их пусковые установки были так называемого «нулевого старта». Каждая из ракет подвешивалась к двум выступам на нижней поверхности крыла. Такая конструкция имела меньшее сопротивлении по сравнению с классической направляющей. Часть английских «Мартлетов» также оснащалась шестью-восемью направляющими для пуска НАР английского производства. Под самолёт могли подвешиваться два топливных бака емкостью по 220 л.

Модификации

XF4F-1

Вариант, предложенный фирмой «Грумман» на конкурс, объявленный ВМС в конце 1935 года. Заводское обозначение проекта — G-16. Обозначение бюро Аэронавтики — XF4F-1. Биплан, представлявший модернизацию модели F3F с установкой нового[1] 800-сильного двигателя «Пратт-Уитни» XR-1535-92 либо «Райт» XR-1670-02. Так и не был построен. Вместо него «Грумман» предложила другой проект — G-18, впоследствии ставший прототипом XF4F-2[2].

XF4F-2

Предложенная Лероем Грумманом переделка прототипа XF4F-1 в моноплан в рамках конкурса ВМС 1935 года. Письмо с предложением отправлено 1 июля 1936 года. Одобрено бюро Аэронавтики 10 июля и 28 июля 1936 года заключен новый контракт на строительство прототипа XF4F-2 с серийным номером 0383[4]. Заводское обозначение проекта — G-18.

Среднеплан, двигатель «Пратт-Уитни» R-1830-66 мощностью 1050 л. с.[2] Вооружение — два 12,7-мм синхронизированных пулемёта в верхней части капота двигателя. Конструкторами была предусмотрена возможность установки двух дополнительных крыльевых 12,7-мм пулемётов, либо двух 45-кг бомб[5][6][7]. Шасси — фирменная груммановская «трапеция». Первый полёт 2 сентября 1937 года. Передан для испытаний флоту 23 декабря 1937 года. Отмечались постоянные проблемы с перегревом двигателя, управляемостью и путевой устойчивостью. Из-за заглохшего двигателя 6 апреля 1938 года совершил вынужденную посадку на поле, скапотировал и был сильно повреждён. В результате проиграл конкурс, хотя и показал самую высокую среди трёх претендентов скорость — 290 миль в час[9].

XF4F-3

11 апреля 1938 года XF4F-2 был возвращён на завод фирмы «Грумман». В октябре 1938 года был подписан контракт на постройку прототипа XF4F-3. Формально это была переделка прототипа XF4F-2, поэтому самолет сохранил тот же серийный номер — 0383. Несмотря на то, что части XF4F-2 использовались при постройке нового прототипа, не переделанными остались лишь шасси и центральная часть фюзеляжа[13].

На XF4F-3 был установлен новый двигатель — «Прат Уитни» R-1830-76 — 1200-сильная «звезда» воздушного охлаждения с двухступенчатым двухскоростным нагнетателем. Все аэродинамические поверхности получили квадратные законцовки. Самолёт стал на 48,3 см длиннее, а размах крыла увеличился с 10,4 до 11,58 м. Первый полёт прототип совершил 12 февраля 1939 года. Для решения проблем с охлаждением двигателя были опробованы несколько вариантов кока и створок системы охлаждения на юбке капота. Хвостовое оперение также менялось несколько раз и приобрело окончательный вид после продувок прототипа в аэродинамической трубе на базе в Лэнгли в конце 1939- начале 1941 года[13].

F4F-3

В августе 1939 года флот разместил заказ на 54 серийных машин, получивших обозначение F4F-3[13]. Грумман начал производство первых двух F4F-3 (BuNo 1844 и 1845) ещё до подписания контракта. BuNo 1844 взлетел в феврале 1940 года, а BuNo 1844 — в июне того же года. Первых два серийных самолёта были переданы флоту для испытаний на авиабазу Анакоста. Длина F4F-3 составила 8,763 мм, размах крыла — 11 582 мм, высота — 3454 мм. Вес пустого — 2375 кг, максимальный взлётный — 3205 кг. С двигателем HP Pratt & Whitney R-1830-76 или −86 максимальная скорость составила 533 км/ч на 6706 м, а практический потолок — 11 278 м[16].

BuNo 1844 и 1845 не рассматривались как серийные. Как и XF4F-3, они несли два 12,7-мм пулемёта на крыле и два 7,62-мм пулемёта на капоте, синхронизированных для стрельбы через винт. Передний обтекатель фонаря кабины был криволинейным и изготавливался из плексигласа. Первой серийной партией F4F-3 считаются BuNo 1848—1896. В них был внесён ряд изменений. Так, 7,62-мм пулемёты были убраны с капота, а количество крыльевых 12,7-мм «браунингов» довели до четырёх. Боезапас пулемётов составил по 430 патронов на ствол. Передняя часть обтекателя фонаря стала плоской. Конструкция крыла также претерпела изменения. Размеры лючков для обслуживания пулемётов были увеличены. Внутри консолей установили автоматически срабатывающие при приводнении надувные баллоны. В ходе производства этой серии произошли изменения створок охлаждения капота. По всей видимости, начиная с BuNo 1867 была несколько изменена внешняя форма капота. Последний самолёт серии — BuNo 1887 — стал прототипом F4F-4[17].

Первые 18 машин (BuNo 1848—1865) были поставлены в течение ноября-декабря 1940 года в истребительную эскадрилью VF-4 (позднее переименована в VF-41) авианосца «Рейнджер». Машины получили яркую предвоенную окраску хвостового оперения в Glossy Willow Green (FS14187). Следующие 20 машин (BuNo 1866—1885) с декабря 1940 по январь 1941 года поставили в VF-72 авианосца «Уосп». Эти машины также получили предвоенную окраску оперения, но в Glossy Willow Green (FS14187). Обе эскадрильи входили в течение 1940 и 1941 года в состав Атлантического нейтрального патруля и имели дополнительный национальный опознавательный знак на фюзеляже. На машинах VF-41 этот знак наносился на передней части кокпита, а у VF-72 на капоте. 10 машин с BuNo 1887—1896 были поставлены в VF-71 "Уоспа[17].

Партия из 27 машин с BuNo 2512—2538 оснащалась "cheek' intercooler intakes и была поставлена флоту в феврале 1941. Следующая партия BuNo 3856-3874 была поставлена в июне 1941 года и отличалась внутренним расположением воздухозаборника карбюратора. Первые серии «Уайлдкетов» оснащались 14-цилиндровой двухрядной «звездой» «Пратт Уитни» R-1830-76 мощностью 1200 л. с. с двухскоростным двухступенчатым нагнетателем, внешний воздухозаборник карбюратора, телескопическим прицелом Mk 111 и фотопулемётом Mk 3 справа на передней части фюзеляжа. Под каждой консолью могли подвешиваться бомбосбрасыватели Mk XLI для 45-кг бомб[18]. BuNo 2512—2520 были поставлены в VF-71, а BuNo 2521—2538 в VF-42[18].

Ранние серии F4F-3 имели ряд проблем. Смонтированные в крыле баллоны для поддержания плавучести во время пикирования были склонны к самопроизвольному надуванию. Это привело к ряду аварий и от установки баллонов пришлось отказаться. При интенсивном маневрировании наблюдалось заклинивание пулемётных лент в системе подачи[19]. Ещё одной проблемой при пикировании стала большая нагрузка на лобовую часть фонаря. Его криволинейное остекление не выдерживало и разрушалось. Для усиления были добавлены алюминиевые полосы в передней части фонаря, что решило проблему. Эти изменения были также внедрены на F4F-3A и британских Martlet Mks II, III и IV. Исходя из боевого опыта в Европе топливные баки сделали протектированными, а кабина пилота получила защиту — переднюю бронестенку перед маслобаком и бронеспинку. Все эти изменения увеличили массу самолёта, что снизило его лётно-тактические характеристики[18].

Выпуск F4F-3 временно прерывался выпуском F4F-3A (BuNo 3875-3969) весной 1941 года. Следующая партия из 88 машин (BuNo 3970-4057) была поставлена с июля по сентябрь 1941 года[18]. На эту партию устанавливался двигатель «Пратт-Уитни» R-1830-86, практически идентичный R-1830-76. Форму капота опять изменили — с каждой стороны стояли четыре регулирующие выходные створки системы охлаждения, воздухозаборник карбюратора был внутренним. Партия BuNo 3970-4057 была поставлена в июле-сентябре 1941 в VMF-211, VMF-121, VF-3 и VF-5[20].

Производство F4F-3 было прекращено в пользу модификации F4F-4. Но в 1941 году Грумман получила контракт на 100 F4F-7. Этот контракт был затем переделан на гидросамолёты F4F-3S. Но позже отказались и от них, поэтому эту партию (BuNo 12230 — 12329) достроили как как обычные F4F-3 в январе-мае 1943. Эти машины использовались для обучения лётчиков. Финальная партия F4F-3 оснащалась двигателем R-1830-86 и имела конфигурацию капота как и у F4F-4 — по четыре створки на каждой стороне юбки капота и внешний воздухозаборник карбюратора[20].

XF4F-5

В связи с задержками в доработке двигателя R-1830-76 флот заказал два прототипа XF4F-5, BuNo 1846 и 1847. Переделке подверглись третий и четвёртый серийный экземпляры F4F-3. От серийного F4F-3 их отличала установка двигателя R-1820-40 — однорядной девятицилиндровой «звезды» мощностью 1200 л. с.[21] с одноступенчатым компрессором. Двигатель был короче и обтекатель стал меньше и более гладким, без регулируемых выхлопных створок. Воздухозаборник карбюратора находился спереди в верхней части капота. Самолёты оснащались трёхлопастным винтом «Гамильтон Стандарт» постоянного шага[21].

Первый полёт XF4F-5 состоялся в июне 1940 года. С высотой мощность двигателя быстро падала и на высоте характеристики новой модификации были хуже. На испытаниях в следующем месяце на авиастанции Анакоста была достигнута максимальная скорость в 492 км/ч на высоте в 4572 м. XF4F-5 в серию не пошёл. В конце 1942 года прототипы были использованы для испытаний новых двигателей и различных вариантов створок и выхлопных труб. BuNo 1846 был оснащён двигателем «Райт» R-1820-54 с турбонагнетателем. На BuNo 1846 установили XR-1820-48 с двухскоростным приводным нагнетателем и выхлопными соплами реактивного типа. Воздухозаборники маслорадиаторов на нём перенесли с крыльев на капот. Первый прототип достиг максимальной скорости 547 км/ч на высоте 8077 м, второй — 509 км/ч на 5944 м[21].

XF4F-6

По той же причине флот заказал разработку прототипа XF4F-6 (BuNo 7031, заводской номер 737) с двигателем R-1830-90. Двигатель был двухрядной 14-цилиндровой «звездой» с одноступенчатым двухскоростным нагнетателем. В отличие от R-1830-76 с двухступенчатым двигателем, с высотой его мощность падала быстрее[22]. Взлётная мощность составляла те же 1200 л. с., на высоте 6100 футов она составляла 1100 л. с. и 1000 л.с. на высоте 12 500 футов[19]. Прототип впервые взлетел 11 октября 1940 года и был передан для испытания флоту на станцию Анакоста 26 ноября 1940 года. Испытания показали, что самолёт обладает сходными с F4F-3 тактико-техническими характеристиками, основные же отличия проявляются на высоте. Так, практический потолок уменьшился с 11 278 м до 10 363 м[22]. Максимальная скорость упала до 319 миль в час на высоте 16100 футов[19], вместо 331 на 21 000 у F4F-3[23]. В дальнейшем прототип использовался для отработки новых решений для F4F, в частности, формы кресла и систем управления, оптимизированных для больших перегрузок. Прототип разбился 25 мая 1942 года, пилот погиб[19].

F4F-3A

Серийная версия XF4F-6. Из-за ряда проблем с поставками двигателей R-1830-76 флот заказал ограниченную партию истребителей с двигателями R-1830-90. Самолёт получил официальное обозначение F4F-3A[22]. Внешне они практически не отличались от F4F-3 — за исключением воздухозаборника карбюратора в нижней части кольца капота двигателя[24]. Всего с марта по май 1941 года было произведено 95 машин[23]. Первые 30 самолётов (BuNo 3875-3904) по контракту от 8 мая 1940 года первоначально предназначались для поставки Греции. Судно с самолётами проходило Суэцкий канал, когда в апреле 1941 года Греция капитулировала. Заказанные машины были переданы Британии под обозначением Martlet Mk.III. Остальные машины (BuNo 3905-3969) поставлены флоту и КМП. Первая партия F4F-3A была поставлена в эскадрилью КМП VMF-111 в апреле 1941 года[22].

F4F-3P

Часть F4F-3 была переделана в фоторазведчики. Модификация получила обозначение F4F-3P. У фоторазведчика был убран резервный бак под пилотом, что снизило запас топлива с 556 до 443 л. В качестве вооружения оставались те же четыре 12,7-мм пулемёта. В нижней части фюзеляжа, справа от основного топливного бака, была установлена фотокамера «Фэйрчалд» F-56[25] с фокусным расстоянием 760 мм[24]. Объектив камеры закрывался сдвижной прямоугольной крышкой[25]. Перед началом съёмки крышка сдвигалась пилотом несложным механизмом с приводом от тросика[24]. Всего таким способом было модернизировано 17 самолетов модели F4F-3 (BuNo 1849, 1852, 1856, 1867, 1871, 1872, 1880, 1894, 2512, 2517, 2534[26], 2526, 2530, 2537, 3985, 3997) и один F4F-3А (BuNo 3918). Количество переделанных машин было небольшим и они приняли лишь ограниченное участие в войне в 1942—1943 годах, в основном в районе Соломоновых островов, находясь в составе разведывательных эскадрилий КМП — VMO-251 и VMO-155. Часть самолётов применяла авиация флота. Так, в мае 1943 года во время операции над Алеутами три F4F-3Р находились на борту эскортного авианосца CVE-16 «Нассау»[25].

F4F-7

Для авиаразведки требовался самолёт с большой дальностью. Ещё до атаки на Пёрл-Харбор флот заказал фирме «Грумман» переделку двух стандартных F4F-3 в разведывательные самолёты. К концу января 1941 года был заключен контракт на модификацию двух самолётов. Ещё до начала работ над ними флот решил увеличить заказ до 21 самолётов. Изменения коснулись самолётов с BuNo 5263-5283. С машин сняли крыльевые пулемёты, и там же в крыле, которое было нескладываемым как и в модификации F4F-3, оборудовали топливные баки ёмкостью 2101 л. Вместе с фюзеляжным баком ёмкостью 443 л это дало самолёту впечатляющий запас топлива в 2544 л. Максимальный взлетный вес достиг 4685 кг. Дальность полёта составила 5954 км[21]. Так как полёт на крейсерской скорости мог длиться до 24 часов, для снижения усталости лётчика на самолёт был установлен автопилот[27].

Вместо резервного фюзеляжного бака сразу за основным топливным баком, чуть ближе к левому борту, была установлена фотокамера «Фэйрчайлд» F-56. Визитной карточкой самолёта стала система слива топлива. Так как посадочный вес был ограничен, при аварийной посадке требовалось слить топливо. Для обеспечения слива в хвост вывели два топливопровода из баков. Так как их сливные патрубки были расположены под рулём направления, навигационные огни пришлось перенести на сам руль, сразу под триммером. Лобовое стекло было изменено — его верхняя часть получила криволинейную форму[21].

Флот заказал более 100 F4F-7, однако была построена только 21 машина из первого заказа. Разведчики в основном служили в разведывательной эскадрилье КМП VMO-251 во время боёв за Соломоновы острова. Во время Гуадалканальской компании в состав авиагруппы каждого авианосца обычно также входил один разведчик[21].

F4F-3S

В 1942 году авиация флота столкнулась с достаточно успешным применением японцами гидросамолётов A6M2-N, созданных на базе «Зеро». Флот заказал фирме Edo Corporation переделку F4F-3 (BuNo 4038) в гидросамолёт. Машину поставили на распорках на два больших поплавка, укрепили корпус, зашили ниши шасси алюминиевыми листами и установили на стабилизатор два дополнительных руля направления. Самолёт получил обозначение F4F-3S Wildcatfish. Первый полёт был совершен 28 февраля 1943 года. Испытания на открытой воде провели на авиастанции флота в Норфолке. После всех внесённых изменений максимальная скорость снизилась до 428 км/ч. Тем не менее, флот перезаказал партию из 100 F4F7 (BuNo с 12230 по 12329) как F4F-3S. Однако, к тому времени интенсивность боёв на Соломонах и Алеутах снизилась, что позволило построить на островах полноценные аэродромы, после чего потребность в истребителях-гидросамолётах отпала. Заказанная партия была достроена в 1943 году в варианте обычного F4F-3, построенные самолёты использовалась для обучения пилотов-истребителей[28].

XF4F-4

Для уменьшения занимаемого истребителем пространства было решено оснастить гидравлическим складываемым крылом последний экземпляр из первой серийной партии (BuNo 1897). Под руководством Лероя Груммана была разработана уникальная конструкция складываемого крыла. Консоль не просто поднималась вверх — она поворачивалась вокруг узла складывания, одновременно прижимаясь к фюзеляжу. В сложенном положении консоль была расположена параллельно фюзеляжу, крепясь расчалкой к стабилизатору. Длина и высота самолёта не менялись, при этом если в разложенном положении крыло имело размах 11,6 м, то после его складывания самолёт занимал ширину только 4,4 м[29].

Схема крепления крыла к фюзеляжу не менялась. Главный лонжерон крепился к фюзеляжу в двух точках. В 1,305 м в одной точке к фюзеляжу крепился задний лонжерон. Но точка поворота крыла находилась в 15,2 см сзади по отношению к месту положения главного лонжерона на F4F3. Поэтому на XF4F-4 от точки крепления у фюзеляжа главный лонжерон уходил в бок под углом в 18° от нормали к узлу крепления. А в консоли крыла главный лонжерон уже шел под тем же углом что и на F4F3, но получается сдвинутым на 15,2 см назад[29].

Вместо прямой и длинной трубки ПВД, мешавшей складыванию, пришлось поставить у законцовки крыла коротки приемник ПВД в виде буквы «L»[29]. Вооружение прототипа было таким же, как и у F4F-3 - четыре 12,7 мм пулемёта[30]. Из-за узла крепления пришлось также перенести пулемёты на 30,5 см от фюзеляжа — с расположением в 195,6 и 218,4 см от центральной оси[29].

В апреле 1941 года переделка была завершена и в мае 1941 года прототип поступил на испытания на станцию Анакоста. Взлётный вес самолёта вырос с 3205 кг до 3515 кг. Не удивительно, что испытания выявили ухудшения всех лётных характеристик — скороподъемности, максимальной скорости, маневренности. Испытания продолжились на авианосце «Саратога» с декабря 1941 по середину января 1942 года. Бюро Аэронавтики потребовало для запуска в серию уменьшить взлетный вес хотя бы до 3402 кг (7500 фунтов), для чего Грумману пришлось отказаться от гидравлического привода крыла, заменив его на ручной. Это позволило снизить взлетный вес до 3397 кг[29].

F4F-4

После первых успешных полётов XF4F-4 флот в июне 1941 года заказал 436 серийных машин, получивших обозначение F4F-4. Серийные машины получили четыре регулируемых створки охлаждения на юбке капота, а воздухозаборник карбюратора был перенесен внутрь капота[31]. «Уайлдкэты» также поставлялись в Великобританию. Параллельно с F4F-4 Грумман должен был производить «Мартлет Mk II». Первые девять машин были поставлены в Великобританию в апреле 1941 и имели нескладываемое крыло, отличаясь от F4F-3 в основном установкой более лёгкого экспортного варианта двигателя «Пратт-Уитни» R-1830-90. Узнав о разработке Грумманом варианта со складываемым крылом Великобритания захотела оснастить «Мартлет Mk II» складываемым крылом[32]. При этом исходя из своей концепции применения истребителей британцы также настаивали на вооружении из шести пулемётов. Идя на встречу их пожеланиям, Грумман установил на эскпортный вариант «Уайлдкэта» шесть пулемётов[33]. При этом, желая уменьшить производственные издержки и не производить два типа плоскостей отдельно для F4F-4 и «Мартлет Mk II» Грумман предложил Бюро Аэронавтики установить шесть пулемётов и на американский вариант «Уайлдкэта». Специалисты Бюро Аэронавтики, не проконсультировавшись с строевыми пилотами, согласились на это предложение. Считая что следует воспользоваться опытом британцев, воевавшим в Европе уже два года[34].

Также для усиления бортового залпа установили третью пару пулемётов, в 312,4 см от оси[29]. При этом пришлось уменьшить боезапас с 450 до 240 патронов на ствол, общий боезапас с 1800 до 1440 патронов. Время непрерывной стрельбы при этом уменьшилось с 34 до 18 секунд[34]. Была усилена защита лётчика — установлена бронеспинка весом 42,7 кг, а за маслобаком — передняя бронепластина массой 20,5 кг. Все топливные баки были протектированными[35]. Взлётный вес серийного F4F-4 возрос до 7975 фунтов. Это было на 500 фунтов больше, чем у F4F-3 после оснащения его бронеспинкой и протектированными бензобаками. Неудивительно что лётные характеристики упали. Максимальная скорость снизилась до 515 км/ч, скороподъемность у земли до 667 м в минуту, время подъёма на высоту 3000 м составила 5,6 минут. Боевой радиус не изменился и составлял порядка 175 миль (324 км)[36].

Первые пять машин были поставлены флоту до конца года. Поставки в эскадрильи начались в начале 1942 года, постепенно заменяя F4F-3. Первой восемь F4F-4 получила VF-6 с авианосца «Энтерпрайз». Первой операцией F4F-4 стал рейд Дулитла, во время которого VF-6 «Энтерпрайза» включала 22 F4F-4 и 5 F4F-3, а VF-8 «Хорнета» из 30 F4F-4[31]. В мае 1942 года во время сражения в Коралловом море на борту американских авианосцев ещё находились F4F-3. Но уже во время сражения за Мидуэй 4-7 июня на борту всех трёх американских авианосцев находились F4F-4. Строевые лётчики встретили новую модель достаточно прохладно. Мало того, что итак не блестящие лётные характеристики ухудшились из-за возросшего веса[31]. Им не понравилось что из-за сниженного боезапаса почти вдвое снизилось время непрерывной стрельбы. По их мнению и четырёх пулеметов было достаточно для поражения легкозащищённого «Зеро»[36].

К концу 1942 года поставки F4F-4 достигли 190 машин в месяц[31]. Благодаря меньшему занимаемому месту количество истребителей в эскадрильях авианосцев удвоилось. В начале 1942 года штатно истребительная эскадрилья состояла из 18 машин. Во время битвы за Мидуэй их было уже по 27 на каждом из трех авианосцев. А во время компании на Гуадалканале, обычно, в состав авианосной эскадрильи входило уже 36 машин[37][31].

XF4F-8

В течение 1943 года F4U «Корсар» и F6F «Хэлкет» вытеснили «Уайлдкеты» с палуб авианосцев первой линии и эскадрилий морской пехоты. Тем не менее F4F благодаря меньшим габаритам хорошо вписались в совместные с торпедоносцами TBF эскадрильи эскортных авианосцев. Но самолёт для 1943 года уже морально устарел и поэтому ещё в 1942 году флот запросил Грумман о возможности снижения его веса и улучшения его лётных характеристик. Этот запрос вылился в разработку прототипа XF4F-8. Для этого решили установить на «Уайлдкет» 1350-сильный двигатель Райт «Циклон» XR-1820-56. Двигатель оснащался приводным одноступенчатым двухскоростным нагнетателем. Вместо тяжелых литых он имел он имел кованные головки цилиндров и несмотря на возросшую мощность был легче двигателя R-1830-86[21].

Грумман построил два прототипа. Первый, BuNo 12228, оснащался винтом Гамильтон Стандарт Гидроматик и щелевыми закрылками. Вооружение осталось как у F4F-4 – шесть 12,7-мм крыльевых пулемётов. Этот прототип взлетел 8 ноября 1942 года. Щелевые закрылки никак не сказались на лётных характеристиках и были заменены на стандартные. Из-за возросшего вращающего момента винта также пришлось увеличить площадь киля и руля направления. Второй прототип, BuNo 12229, взлетел вскоре после первого. Он имел более высокий киль и руль направления, стандартные закрылки и винт Кертисс Электрик. Оба прототипа были прошли заводские испытания и были переданы флоту[21].

FM-1

В начале 1942 года фирма «Грумман» начала выпуск истребителя F6F-3 «Хеллкэт». Флот присвоил программе выпуска высочайший приоритет. Для освобождения мощностей завода в Бетпэйдж были проведены трёхсторонние переговоры с участием представителей флота, «Грумман» и «Дженерал Моторс». Фирма «Дженерал Моторс» владела на восточном побережье пятью автомобильными заводами, простаивавшими из-за прекращения производства легковых автомобилей в связи с войной. Согласно достигнутому соглашению, «Дженерал Моторс» организовало «Истерн Эйркрафт Дивижн» — подразделение для выпуска самолётов. Фирма «Грумман» занялась обучением и подготовкой персонала «Дженерал Моторс». В начале 1942 года завод в Трентоне, штат Нью Джерси, приступил к лицензированному «Грумман» производству торпедоносцев TBF «Эвенджер», получивших обозначение TBM. Завод в Линдене, штат Нью Джерси, занялся производством F4F, получившего обозначение FM-1. Три других завода производили комплектующие[38].

18 апреля 1942 года «Истерн Эйкрафт Дивижн» получил контракт на производство 1800 «уайлдкэтов». Первые 10 самолётов были собраны из машинокомплектов, прибывших из Бетпэйдж, и ничем не отличались от F4F-4 последних серий. В следующие экземпляры был внесён ряд изменений. Согласно замечаниям, полученным от пилотов, сняли по одному пулемёту с каждой консоли, вернувшись к вооружению из четырёх 12,7-мм пулемётов с боекомплектом по 430 патронов на ствол. Как и на ранних F4F-4, существовала возможность подвески в нескладываемой части крыла двух сбрасываемых подкрыльевых баков объёмом по 220 литров[38][39]

Часть FM-1 была поставлена по ленд-лизу в Британию. Эти самолёты получили британское обозначение Martlet V, в января 1944 года изменённое на Wildcat V. Всего до сентября 1943 года успели произвести 839 FM-1 для флота и 311 Martlet V. Затем завод перешёл на выпуск FM-2[38]. Выпуск осуществлялся двумя партиями — BuNo 14992-15951 и 46738-46837. Поставляемые в Британию самолёты сначала получали номер бюро Аэронавтики, который потом менялся на британский серийный номер. Martlet V получили номера с JV325 по JV636[40].

FM-2

Несмотря на то, что «уайлдкэты» были вытеснены с палуб авианосцев первой линии «хелкэтами» и «корсарами», потребность в них не уменьшилась. Благодаря небольшим габаритам они хорошо вписались в авиагруппы эскортных авианосцев. В связи с этим на заводе в Линдене было развёрнуто производство модификации XF4F-8, получившей серийное обозначение FM-2. Самолёт оснащался 1350-сильным двигателем Райт Циклон R-1820-56 или −56W (с впрыском воды) и одноступенчатым двухскоростным нагнетателем. Двигатель представлял собой однорядную девятицилиндровую «звезду». Винт — Кёртис Электрик[41][42]. Двигатель был легче на 104 кг[43], что привело к снижению взлётного веса F4F на 227 кг по сравнению с предыдущей модификацией. За счёт этого удалось добиться улучшения лётных характеристик. Кроме того, двигатель стал короче, из-за чего изменилась форма капота[41] — он стал короче и более гладким. Воздухозаборник карбюратора убрали под капот. С каждой стороны капота вместо четырёх регулируемых створок поставили одну более широкую. В выхлопной системе вместо коллектора применили патрубки реактивного типа. Две выходные щели с патрубками находилась по бортам и ещё две — внизу между колёсами. Воздухозаборники маслорадиатора перенесли с крыльев под капот[44].

Для компенсации увеличившегося вращающего момента винта киль и руль направления увеличили[43] и применили щелевые закрылки[41][45]. Окошки в полу кабины пилота зашили листами металла. Антенну за кабиной пилота заменили на вертикальную, вместо применявшейся ранее наклоненной вперёд. Как и на FM-1, вооружение состояло из четырёх 12,7-мм пулемётов, существовала возможность подвески под нескладываемой частью крыла двух сбрасываемых баков по 220 л[41].

FM-2, поставлявшиеся в Британию, получили обозначение Wildcat Mk VI. Как и для Wildcat Mk V, британские самолеты сначала выпускались с номером Бюро аэронавтики, а затем получали британский серийный номер. Версия FM-2 стала самой массовой — было произведено 4477 машин — 4437 FM-2 и 340 Wildcat Mk VI. Всего было выпущено шесть партий — диапазоны серийных номеров: 15952-16791, 46838-47437, 55050-55649, 56684-57083, 73499-75158, 86297-86973[46].

В процессе производства вносились некоторые изменения. Так, начиная с BuNo 57044 установили дополнительный бак на 34 л, доведя суммарную ёмкость баков до 477 л. Начиная с BuNo 74359 появились направляющие для нулевого старта 127-мм неуправляемых ракет[41].

Экспортные модификации

G-36A

Приближающаяся война в Европе заставила не имевших современных палубных истребителей Великобританию и Францию заняться покупкой зарубежных истребителей. Закупочные комиссии из обоих стран провели переговоры с Грумман о закупке экспортной версии «Уайлдкета». Первой контракт на закупку «Уайлдкета» для своей морской авиации (Aeronautique Navale) заключила Франция. Французская версия «Уайлдкета» получила заводское обозначение G-36A. В отличии от американских машин на ней стоял экспортный 1200-сильный двигатель Райт «Циклон» R-1820-G205A. Это был девятицилиндровая однорядная звезда с односупенчатым двухскоростным нагнетателем. Капот двигателя был более коротким, но общая длина самолёта практически не изменилась. Юбка капота была гладкой, без каких либо створок системы охлаждения. Винт – Гамильтон Стандарт Гидроматик. Самолёт был вооружен четырьмя 7,5 мм пулемётами Darne – по одному на консолях крыла и два на капоте синхронизированных для стрельбы через винт. Французскими также были радиостанция и прицелы. Еще одной отличительной чертой была установка французской дроссельной заслонки. Франция заказала 81 G-36A и ещё десять машинокомплектов на запчасти. Первый самолёт, получивший гражданский номер США NX-G1, взлетел 10 мая 1940 года. К моменту капитуляции Франции 22 июня 1940 года были произведены семь машин – с номерами от NX-G1 по NX-G7. Ни один из них не был поставлен заказчику[47].

Martlet Mk I

Франция быстро вышла из войны и по согласованию закупочных комиссий обоих стран Великобритания взяла на себя покупку машин французского заказа для своей морской авиации (Fleet Air Arm). Самолёты были переоборудованы под британский стандарт – были заменены французское радиоборудование, дроссельная заслонка и установлено британское вооружение. Пулемёты были сняты с капота, и на каждой консоли крыла установлено по два 12,7 мм пулемёта. Один в 165 см, а второй в 307 см от осевой линии самолёта. Эти самолёты получили официальное обозначение Martlet Mk I (Martlet - ласточка) и были отправлены через Канаду морем в Великобританию. До места назначения добралась только 81 машина. Десять были потеряны вместе с погибшим перевозивших их судном. Первыми «Мартлеты» получили 804 эскадрилья королевского военно-морского флота в Хатсоне, на Оркнейских островах. Эскадрилья занимался ПВО главной базы британского флота Скапа-Флоу. Впоследствии из ее состава часть машин были выделены в новообразованную 802-ю эскадрилью. 25 декабря 1940 года воздушным патрулём в составе двух «Мартлетов» 804-й эскадрильи на подходе к Скапа-Флоу был сбит Ju 88. Это стало первой воздушной победой как «Уайлдкетов», так и экспортного британского самолёта[48].

Ангары британских авианосцев были небольшими и «Мартлет» Mk I не очень хорошо подходил на роль палубного самолёта. Поэтому они в основном использовались с сухопутных аэродромов или в роли учебных для тренировки лётчиков палубной авиации. «Мартлет» Mk I получили серийные номера AL236-AL262, AX725- AX738, AX824-AX829, BJ507-BJ527 и BJ554-BJ570. Из них до сегодняшнего времени дожил только один самолёт - AL246[49].

Martlet Mk II/G-36B

В середине 1940 года британской закупочной комиссией было заказано 100 «Уайлдкетов» заводской модификации G-36B, получивших в Великобритании обозначение Martlet Mk II. Он считался более приспособленным для палубных операций, чем самолёты перекупленного французского заказа. «Мартлет» Mk II оснащались двигателем Пратт-Уитни R-1830-S3C4-G, экспортной версией двигателя R-1830-90 устанавливавшихся на F4F-3A. Первая партия вторых «Мартлетов» оснащалась нескладываемым крылом и четырьмя 12,7-мм пулемётами и мало отличалась от F4F-3A. Первый самолёт с бортовым номером AM954 совершил полёт в октябре 1940 года. Он был оставлен для заводских испытаний. В марте 1940 первая партия из девяти машин (номера AM955-AM963) были поставлены в Великобританию. Но британцы узнали об экспериментах Грумман со складываемом крылом на XF4F-4. Великобритания даже ценой задержки поставки пошла на изменение контракта. По новым условиям контракта оставшиеся самолёта поставлялись со складываемым крылом и вооружением из шести крыльевых 12,7-мм пулемётов. Первые девять машин должны были быть переделаны в эту модификацию. Для возможности складывания крыла прямая трубка приемника воздушного давления была заменена на «L» образную под консолью. Самолёт с бортовым номером AM964 был построен с двумя трубками ПВД[32]. Как минимум один самолёт с бортовым номером AM980 получил нижний гаргрот, но причины такой модификации не известны. Часть «Мартлет» II получили дополнительное усиление лобового стекла[32].

Martlet Mk III

В октябре 1940 года Италия вторглась в Грецию. В ответ на просьбу о помощи США выделили грекам 30 первых F4F-3A. Но они так и не были доставлены в Грецию. 6 апреля 1941 года, когда на Грецию напала Германия, эти самолёты были в пути. К концу апреля греки капитулировали и британцы и в течении следующего месяца греки капитулировали. Британцы взяли на себя эту поставку и самолёты были выгружены в Гибралтаре. Затем их перебросили в Северную Африку, где они служили в 805 и 806 эскадрильях. Самолёты получили британское обозначение Martlet Mk III. Они имели номера бюро аэронавтики 3875 по 3904, а в британии, по всей видимости, получили бортовые номера BJ501-BJ530. С нумерацией этих самолётов существует путаница, так как есть фотографии, показывающие самолёты этой модификации с номерами в диапазоне AX725-AX747, в который также входили Martlet Mk I[50]. Как и F4F-3A, Martlet Mk III имели нескладываемое крыло, двигатель R-1830-90 с одноступенчатым двухскоростным нагнетателем, винт «Кертисс Электрик» и вооружение из четырёх 12,7-мм крыльевых пулемётов[50].

Martlet Mk IV/ Wildcat Mk IV /F4F-4B

В 1941 году американцы приняли закон о ленд-лизе. На условиях ленд-лиза в британию были поставлены 220 экспортных версий «Уайлдкет» F4F-4 с двигателем «Райт Циклон». В британии эта модификация получила обозначение Martlet Mk IV, также известная под обозначением F4F-4B. В 1944 году британцы для унификации с американцы поменяли переименовали все Martlet на Wildcat и эта модификация стала иметь обозначение Wildcat Mk IV. Эти самолёты сохранили шестипулемётное вооружение F4F-4 и были оснащены двигателем «Райт Циклон» R-1820-40B и винтом «Стандарт Гидроматик». Капот был более коротким, а створок системы охлаждения было всего две – по одной широкой створке по бокам. Длина самолёта составила 8,7 м, размах крыла 11,6 м. В британии самолёты получили серийные номера FN 100 - FN319. Первая поставка была осуществлена 27 февраля 1942 года и все 220 машин были отгружены до конца ноября того же года. Три самолёта с номерами FN205-FN207 были потеряны во время доставки морем. 17 «Мартлетов» были размещены британцами в Момбасу в Кении, остальные ушли в Англию[51].

Martlet Mk V/Wildcat Mk V

После перевода производства «Уайлдкетов» на заводы «Дженерал Электрик» начались поставки FM-1 по ленд-лизу и в Британию. Там они получили обозначение Martlet Mk V (с января 1944 года - Wildcat Mk V). Самолёты были идентичны американским, с двигателем R-1830-86 и вооружением из четырёх пулемётов. Всего британцам были поставлены 311 «Мартлет» V. Первые два были поставлены в 1942 году. В течении 1943 года, до начала производства FM-2, успели поставить еще 309 машин. Они получили британские серийные номера с JV325 по JV636 и входили в состав 36 эскадрилий. Первый боевой вылет эти самолёты совершили только в феврале 1944 года[52].

Wildcat Mk VI

Последней модификацией, поставлявшейся в Великобританию, стали FM-2. Они получили в Британии обозначение Wildcat Mk VI. «Шестерки» также поставлялись по ленд-лизу и были полностью идентичны американской версии. Всего до конца войны в Британию были поставлены 340 машин – 220 в 1944 году и 120 в 1945. Эти машины могли нести под каждой консолью сбрасываемый подвесной бак на 220 л либо бомбу до 113 кг. Кроме вспомогательных соединений, они входили в 22 эскадрильи морской авиации - 700, 722, 748, 757. 771, 787. 794. 811. 813, 815, 819, 821, 825, 835, 838, 846, 850, 852 853, 856. 881 и 882-ю[53].

Военная биография

Американская морская авиация

Производство «Уайлдкетов» для ВМС США и корпуса морской пехоты
Модификация Серийные номера
бюро аэронавтики[54] 		1940 1941 1942 1943 1944 1945 ВСЕГО
XF4F-2 383
XF4F-3 383 1 1
F4F-3 1844-1845
1848-1896
2512-2538
3856-3874
3970-4057
12230-12329 		22 163 100 285 [55]
F4F-3A 3905-3969 65 65
XF4F-4 1897 1 1
F4F-4 4058-4098
5030-5262
01991-02152
03385-03544
11655-12227 		5 1164 1169[56]
XF4F-5 1846-1847 2 2
XF4F-6 7031 1 1
F4F-7 5263-5283 21 21
XF4F-8 12228-12229 2 2
FM-1 14992-15951
46738-46837 		21 818 839[57]
FM-2 15952-16791
46838-47437
55050-55649
56684-57083
73499-75158
86297-86973 		310 2890 1237 4437[57]
ИТОГО 23 237 1208 1228 2890 1237 6823

F4F поставлялись состояли на вооружении авианосных истребительных эскадрилий флота ВМС США (префикс «VF-») и эскадрилий корпуса морской пехоты (префикс «VMF-»). У палубных эскадрилий номер обычно совпадал с бортовым номером авианосца. По довоенному штату в эскадрилью обычно входило 18 машин плюс несколько резервных. Резервные машины, как правило, хранились на авианосцах в полуразобранном состоянии. При этом истребительная эскадрилья являлась самостоятельным подразделением. При заходе авианосца на базу она вместе с тех персоналом перемещалась на приписанную к базе авиастанцию. В военное время это позволяло гибко менять состав авиагрупп авианосцев — на время ремонта «своего» авианосца эскадрильи могли перебрасываться на «чужой авианосец». Оборона островов на Тихом океане была поручена эскадрильям морской пехоты.

Первой 18 F4F-3 BuNo 1848-1865 получила в течение ноября — декабря 1940 года VF-4 (потом её переименовали в VF-41) авианосца «Рейнджер». Следующие 20 машин (BuNo 1866-1885) с декабря 1940 по январь 1941 года поставили в VF-72 авианосца «Уосп». Обе эскадрильи вместе с авианосцами входили в течение 1940 и 1941 года в состав Атлантического нейтрального патруля. 10 машин с BuNo 1887-1896 были поставлены в VF-71 «Уоспа»[17].

Из следующей партии BuNo 2512-2520 были поставлены в VF-71, а BuNo 2521-2538 в VF-42[18]. Партия BuNo 3970-4057 была поставлена в июле — сентябре 1941 в VMF-211, VMF-121, VF-3 и VF-5[20].

С марта по май 1941 года для флота США было произведено 65 F4F-3A с BuNo 3905-3969[23]. Первой в апреле 1941 года их получила эскадрилья КМП VMF-111 в Квантико[22]. Существенное их количество также получила VF-5 авианосца «Энтерпрайз» и учебная эскадрилья на Атлантике — Advanced Carrier Training Group (ACTG).

Начало войны застало флот и корпус морской пехоты в процессе перевооружения на «Уайлдкет». Ими были оснащены VF-6 на «Энтерпрайзе», VF-42 на «Йорктауне», VF-5 и VF-41 на «Рейнджере», VF-71 (бывшая VF-7) и VF-72 — на «Уоспе», VF-3 на «Саратоге» и VF-8 — на «Хорнете». Кроме VMF-111 и VMF-121 базировавшихся в Квантико, ими была вооружена и VMF-211. Часть самолётов VMF-211 была переброшена на Уэйк, остальные в ожидании переброски находились на Гавайях. Из авианосных эскадрилий VF-2 авианосца «Лексингтон» ещё не прошла перевооружение и включала 20 F2A «Брюстер». Переброской эскадрилий морской пехоты на острова занимались авианосцы — самолёты принимались на борт, авианосец доставлял их к острову и они своим ходом перелетали на сухопутный аэродром. Этим объясняется отсутствие авианосцев в базе Перл-Харбора во время японской атаки. «Энтерпрайз» 4 декабря «выгрузил» 12 самолётов VMF-211 на остров Уэйк и находился на пути домой. «Лексингтон» 5 декабря отплыл из Перл-Харбора с 18 пикировщиками «Виндикейтор» из VMSB-231 на борту. Он должен был доставить их на Мидуэй. 7 декабря известие об атаке Перл-Харбора застало его в 500 милях от Мидуэя и авианосец был отозван. «Саратога» находилась на в Сан-Диего на погрузке 18 «Брюстеров» VMF-221, которые должна была доставить на Уэйк[58].

Первые потери «Уайлдкеты» понесли в Перл-Харборе — из находившихся на аэродроме Эва в юго-западной части острова Оаху 11 машин было потеряно 9. Они были уничтожены на аэродроме, не успев подняться в воздух. Этим потери не ограничились. Вечером 7 декабря шесть самолётов с авианосца «Энтерпрайз» при посадке на Оаху были обстреляны запаниковавшими зенитчиками. Погибли три лётчика и потеряны четыре машины[59].

Первыми в бой с японцами вступили 12 «Уайлдкетов» VMF-211 на Уэйке. Эскадрилья имела не полный состав и ограниченную боеспособность. Аэродром ещё не был оборудован надлежащим образом — в частности отсутствовали укрытия для самолётов. Четыре дежурных машины всё время находились в воздухе. Но так как до ближайшей японской базы было 1300 км, они ожидали их на 3000 м, считая что японцы будут подходить на большой высоте и искать остров. Но японцы были хитрее — наведение самолётов на остров занималась японская подлодка, выступая в роли радиомаяка. Поэтому 34 японских двухмоторных G3M подойдя на 700 м, ниже уровня облаков, беспрепятственно отбомбились по аэродрому, уничтожив семь из восьми машин на земле[60]. 10 декабря во время очередного налёта G3M был сбит один японский бомбардировщик. На следующий день для высадки подошли японские корабли и «Уайлдкеты» были использованы в роли штурмовика. Им наконец-то улыбнулась удача — одна из бомб попала в сложенные на корме эсминца «Кисараги» глубинные бомбы. Эсминцу оторвало корму и он пошёл ко дну[61]. 11 декабря были сбиты ещё два G3M, а 12-го летающая лодка H6K4 «Мэвис»[62]. Из-за упорного сопротивления защитников острова высадку японцев 22 декабря высадку обеспечивали японские авианосцы «Хирю» и «Сорю». Бомбардировщики B5N сопровождались истребителями «Зеро». Из состава VMF-211 оставалось боеспособными всего два «Уайлдкета». Один из них был сбит японскими истребителями на подлёте, но вторая машина сумела прорваться к бомбардировщикам, сбив два «Кейта». Но при посадке поврежденный самолёт разбился и эскадрилья осталась без машин. На следующий день остров был захвачен японским десантом[63].

Общественное мнение требовало от флота решительных действий. Был предпринят ряд авианосных рейдов на острова, занимаемые японцами. Были сформированы два соединения. TF-17 вокруг авианосца «Йорктаун» под командованием контр-адмирала Флетчера. И TF-8 во главе с авианосцем «Энтерпрайз», под командование вице-адмирала Хелси. 1 февраля TF-17 атаковала атолл Джалуит на островах Гилберта. А TF-8 — Руа, Тароа, Мадоэлап, Вотье и Кваджелейн на островах Маршалла. Палубные истребители одержали первую воздушную победу. Над Тароа лейтенант У. Э. Рои из VF-6 с авианосца «Энтерпрайз» сбил истребитель А5М4 «Claude». Шестерка F4F-3A из состава той же эскадрильи столкнулась с новыми японскими истребителями[63]. Их характеристики стали неприятной неожиданностью для американских лётчиков. Они были более скоростными и маневренными. Не став ввязываться в маневренный бой, американские пилоты вышли оторвались от них в пикировании. Самолёты с TF-17 сбили летающую лодку «Мэвис», пытавшуюся следить за их соединением[64].

20 февраля TF-11 авианосца «Лексингтон» пыталась нанести удар по Рабаулу. Но заблаговременно была обнаружена японским разведчиком «Мэвис». Хотя лодка была сбита, американцы поняли что обнаружены и операция была отменена. Японцы нанесли удар базовой авиацией. В нападении участвовали 17 G4M1. Все девять самолётов первой волны были сбиты, из них семь истребителями. Вторая волна из восьми машин зашла с другой стороны и её встретили только два истребителя. У одного заклинили пулемёты. Вторая машина, пилотируемая лейтенантом Э. О’Харой, до исчерпания боезапаса успела сделать три захода. Ему зачли пять сбитых машин и он стал первым американским асом. Авианосец не получил повреждений, а японцы потеряли в этот день машин[64].

В ноябре 1942 года авианосец «Рейнджер» принял участие в высадке союзников в Северной Африке. На нём базировались две эскадрильи «Уайлдкетов». Также они были на трёх эскортных авианосцах. «Уайлдкетам» пришлось сражаться с французскими лётчиками, а позже и с подтянувшимися им на помощь немецкими и итальянскими. За три дня американские истребители сбили 25 самолётов противника. При этом сами потеряли 25 истребителей, из них 14 по небоевым причинам[65].

В январе 1943 года в части начали поступать штатные комплекты подвесных топливных баков. Это позволило эскадрильям морской пехоты осуществлять рейды по аэродромам противника. Так VMF-121 и VMF-251 во время налёта на аэродромы на острове Новая Джорджия заявили о уничтожении 20 машин противника[65].

Но дни «Уайлдкета» с частях первой линии уже были сочтены. С января 1943 года флот начал получать более совершенные истребители F6F «Хеллкэт». Они быстро вытеснили с палуб эскортных авианосцев «Уайлдкеты». В этом же году в части морской пехоты стали поступать истребители F4U «Корсар». Они имели проблемы с посадкой на палубу, поэтому флот их не использовал. Но F4U могли применяться с сухопутных аэродромов. «Корсары» обладали ещё лучшими ЛТХ чем «Хэллкеты» и с успехом заменили «Уайлдкеты» в истребительных эскадрильях морской пехоты[65].

Тем не менее F4F продолжили свою службу на эскортных авианосцах. Место на них было ограничено и занимающий мало места более лёгкий «Уайлдкет» прекрасно вписался в состав комбинированных эскадрилий. Эскадрильи получили префикс «VC-» и включали в себя около десятка бомбардировщиков «Эвенджер». Плюсом было и то что «Уайлдкет» мог взлетать с их короткой палубы без применения катапульты. На первых эскортных авианосцах «Уайлдкеты» зачастую со сложенными палубами хранились на палубах. После появления эскортных авианосцев спецпостройки в состав их эскадрилий входило более двух десятков машин. FM-1 и FM-2 в основном использовались как раз с эскортных авианосцев. В Атлантике они использовались для охранения конвоев, занимаясь как ПВО так и охотой за подводными лодками[66]. Участвовали они в том числе в проводке арктических конвоев, заходя в Мурманск и Архангельск. В октябре 1943 года VF-4 на авианосце «Рэйнджер» участвовала в рейде к берегам северной Норвегии, сбив два разведчика[65].

Во время битвы за Атлантику «Уайлдкеты» при охоте за подводными лодками часто работали в паре с бомбардировщиком. Подводной лодки необходимо было периодически подыматься на поверхность, обновляя запасы воздуха и заряжая аккумуляторные батареи. В этот момент она была очень уязвима для воздушной атаки, не успевая быстро уйти по воду. Немцы стали вооружать подводные лодки целыми батареями зенитных пулемётов и орудий. Патрульные самолёты стали нести потери. Для таких случаев была выработана специальная тактика. Пользуясь маневренность, прекрасной защищенностью и мощным вооружением, «Уайлдкеты» атаковали субмарину в надводном положении, уничтожая зенитный расчет и тогда уже к делу подключался бомбардировщик. Эффективность атак «Уайлдкетов» возросла после вооружения их неуправляемыми ракетами[66].

На Тихом океане у «Уайлдкетов» была несколько другая роль. Эскадрильи эскортных авианосцев занимались поддержкой высадки десантов на многочисленные острова. Здесь «Уайлдкеты» занимались чаще не ПВО, а непосредственной авиационной поддержкой войск. Тем не менее на их долю пришелся и ряд воздушных побед — «Уайлдкеты» сбили ХХ самолётов. А последняя победа в воздушном бою была достигнута 5 августа 1945 года — FM-2 с авианосца «Лунга» сбил японский бомбардировщик P1Y[66].

Огромный вклад внёс «Уайлдкет» и в обучение морских лётчиков. Он был существенно проще в пилотировании чем «Хэлкет» и тем более капризный «Корсар», прощая многие ошибки новичков. Для отработки навигации, посадки и взлёта с палубы даже использовались два переоборудованных колёсных парохода, ходившие по Великим озёрам[66].

После окончания второй мировой войны хватало и истребителей более современных типов, поэтому все уцелевшие «Уайлдкеты» были быстро списаны[66].

Британская морская авиация

Производство «Уайлдкетов» для Великобритании по годам[67]
Модификация Серийные номера 1940 1941 1942 1943 1944 1945 ВСЕГО
MARTLET I AL236-AL262
AX725-AX738
AX824-AX829
BJ507-BJ527
BJ554-BJ570 		81 81
MARTLET II AM954-AM999
AJ100-AJ153 		60 49 109
MARTLET III 30 30
MARTLET IV FN100-FN319 220 220
MARTLET V JV325-JV636 2 309 11 322
WILDCAT VI JV637-JV924
JW785-JW836 		240 100 340
ИТОГО 81 90 271 309 251 100 1102

Первыми истребителями Грумман, принявшими участие во второй мировой войне, стали поставленные в Великобританию «Мартлет» I. В октябре 1940 года началось перевооружение на них 804-й эскадрильи, базировавшейся на аэродроме Хэтсон. Эскадрилья обеспечивала ПВО военно-морской базы Скапа-Флоу. 25 декабря 1940 года патрульная пара из 804-я сбила на подходе к базе немецкий разведчик Ju 88А[66].

«Мартлет» III из бывшего греческого заказа попали в 805-ю и 806-ю эскадрильи, базировавшиеся в Северной Африке на аэродроме Декхейла. Они действовали в основном над сушей и чаще использовались как штурмовики[66]. Занимались также прикрытием с воздуха кораблей у побережья Африки и сопровождением бомбардировщиков[50]. Часть самолётов из 806-й совершила в августе 1942 года поход на авианосце «Индомитейбл». Авианосец сопровождал конвой из Гибралтара на Мальту. В воздушных боях были сбиты четыре немецких и итальянских машины ценой потери трёх своих[66].

Полноценными палубными истребителями стали «Мартлет» II, начавшие поступать в августе 1941 года. Первой их получила 802-я эскадрилья вышедшая в сентябре 1941 года на эскортном авианосце «Одесити» для сопровождения конвоя из Гибралтара на Мальту. Авианосец был очень небольшим кораблём и нёс всего шесть истребителей, размещавшихся на палубе. Во время первого похода пара «мартлетов» сбила четырёхмоторный разведчик FW 200C. Во второго похода в ноябре 1941 года были сбиты четыре самолёта[68]. «Мартлет» II служили в 11 эскадрильях морской авиации. Кроме вспомогательных 768, 778, 787 и 795, они служили в истребительных 802, 806, 881, 882, 888, 893 и 1832 эскадрильях[49]. Эти эскадрильи базировались на восьми авианосцах разного класса - от эскадренного «Формидэбла» до лёгкого «Аргуса» [68].

Основная часть из поставлявшихся по ленд-лизу 220 «мартлетов» IV, 312 «мартлетов» V и 370 «уайлдкэтов» VI базировались на эскортных авианосцах. От четырёх до шести истребителей входили в состав смешанных эскадрилий вместе с десятком бомбардировщиков «Суордфиш» или «Эвенджер». Первые «Мартлет» IV попали в 892-ю эскадрилью 15 июля 1942 года и вышли из Норфолка на борту эскортных авианосцев «Арчер» и «Баттлер». «Мартлеты» занимались как ПВО соединения, так и поиском и уничтожением подводных лодок[68].

Кроме этого шесть эскадрилий входили в состав авиагрупп «больших» авианосцев. Так в мае 1942 года при высадке на Мадагаскар в состав 881-й и 882-й эскадрилий авианосца «Илластриес» входили «мартлет» IV. Они осуществляли прикрытие высадки, разведку и штурмовку позиций французских войск подчинявшихся Виши. Потеряв один свой самолёт, мартлеты сбили семь французских самолётов, в том числе два двухмоторных бомбардировщика Потэ 63[68]. [69]

В августе 1942 года 806-я эскадрилья на «Индомитебле» ходила с конвоями на Мальту, отбивая атаки итальянских бомбардировщиков. В ноябре 1942 года британские «Мартлеты», в том числе 882-я эскадрилья с «Викториеса», принимали участие в высадке союзников в Марокко и Алжире. Во время рейда авианосцев «Илластриес» и «Формидабл» в Бенгальский залив «мартлеты» одержали свою единственную победу над японскими самолётами, сбив четырёхмоторную лодку H6K. «Коты» с «Викториеса» приняли участие в высадке в Салерно в 1943 году[68].

«Уайлдкэт» VI шли в основном на Тихий океан, но часть их них попала на Атлантический. Первой «Шестёрки» получила в июле 1944 года 881-я эскадрилья, летавшая с авианосца «Пэшер». «Уайлдкэт» VI принадлежит честь последней воздушной победы в борьбе с Германией. 26 марта 1945 года у побережья Норвегии четыре «шестёрки» из 882-й эскадрильи авианосца HMS Searcher столкнулись с восемью немецкими истребителями «Мессершмит» Bf 109-G. Британцы сбили четыре из них, при этом только один «Уайлдкет» получил повреждения[68][53].

Всего за время войны британские «коты» сбили 53 самолёта – 38 немецких, восемь итальянских, шесть французских и один японский. После войны поставлявшиеся по ленд-лизу «Уайлдкеты» требовалось либо вернуть, либо оплатить. Британскому флоту они были не нужны и их вернули США. Но тем они тоже были без надобности и «уайлдкеты» пошли на слом в 1946 году[68].

Эксплуатанты

Канада Канада
Великобритания Великобритания
США

Тактико-технические характеристики (F4F-4)

Технические характеристики

Лётные характеристики

Вооружение

  • Пулемётное: 6× 12,7 мм пулемёта Browning M2 по 240 патронов на ствол
  • Бомбовая нагрузка: 2× 45 кг бомбы и/или 2× 220 л ПТБ

Оценка проекта

Японские лётчики весьма нелестно отзывались об «Уайлдкете». Адмирал Тюити Нагумо высказывался о нём как о самолёте, который: «страдает ожирением, как престарелый борец сумо». В маневренном воздушном бою при горизонтальном маневре японский истребитель «Зеро» А6М2 и, тем более, А6М3 имел явные преимущества и легко мог зайти «Уайлдкету» в хвост. В скорости японские истребители не уступали американскому, а по дальности — значительно его превосходили. Тем не менее, «Уайлдкет» имел и достоинства. Истребитель обладал хорошими разгонными характеристиками при пикировании и имел некоторое преимущество в скороподъёмности. В руках опытного лётчика при грамотном маневрировании «Уайлдкет» становился грозным противником. Разогнавшись в пологом пикировании, F4F мог выполнить энергичный иммельман и атаковать японский самолёт в лоб. В этом случае сказывалось преимущество «Уайлдкета» в вооружении. В состав вооружения первых модификаций «Зеро» входили два 7,62-мм пулемёта и две 20-мм пушки. Боезапас последних составлял всего по 60 снарядов на ствол и японские пилоты вынуждены были их экономить, ведя огонь в основном из пулемётов. Вооружение же американского самолёта благодаря своей мощности, скорострельности и кучности позволяло уничтожить японский истребитель полусекундным залпом.

В бою также сказывалась хорошая защищённость «Уайдкета». Высокая живучесть самолёта обеспечивалась тем, что конструкция планера была спроектирована по неавиационным нормам прочности, лётчик был защищен бронеспинкой, а баки располагались компактно и были протектированными. Высокой живучестью обладал и двигатель «Дабл Уосп» — он продолжал тянуть при разрыве или отстреле одного и даже двух цилиндров. Результативность «Уайлдкетов» возрастала при использовании специально разработанной тактики — такой как «плетёнка Татча». Поэтому общее соотношение сбитых и потерянных самолётов оказалось в пользу груммановского самолёта — 5,1 к 1. Положительным обстоятельством было и то, что при вынужденной посадке на воду истребитель мог сохранять плавучесть в течении 5-10 минут. За это время лётчик мог выбраться из машины и забраться в самонадувающуюся резиновую лодку, входившую в комплект любого американского палубного самолёта.

Вместе с тем, самолёт обладал и рядом недостатков. Конструкция шасси была архаичной и неудачной, что отрицательно сказалось на характеристиках самолёта. Шасси имело малую колею, что при жёсткой посадке зачастую приводило к авариям и катастрофам. Прочность шасси также оставляла желать лучшего, так как оно практически без изменений перешло от более лёгкого биплана. Длину стоек шасси из-за ограничения места в фюзеляже удлинить было нельзя, поэтому клиренс был ограничен. Это не давало возможности установить винт большего диаметра. В результате КПД силовой установки сильно падал, так как существенная часть тяги винта тратилась на обдув капота и двигателя.

Начиная с модификации F4F-4 истребитель получил шесть пулемётов. Это увеличило его огневую мощь, но при этом пришлось пойти на уменьшение их боезапаса и запаса топлива (??? уточнить). С учётом возросшего сопротивления расход топлива вырос и дальность существенно снизилась, ограничив радиус действия истребителя. Паллиативным решением стала установка подвесных баков, но это сказывалось на летных характеристиках. Зато складываемое крыло позволило размещать на авианосцах большее количество истребителей.

Поступив на вооружение перед началом войны, «Уайлдкеты» неплохо показали себя в первый её год, однако резерв модернизаций «Уайлдкета» был довольно быстро исчерпан. Начиная с 1943 года его в качестве основного палубного истребителя заменил Грумман F6F «Хеллкэт», по сути являвшийся его более крупной модификацией. Тем не менее, на этом карьера «Уайлдкета» не закончилась. Благодаря складываемому крылу и меньшим, по сравнению с «Хеллкэтом», габаритам, он применялся на американских и английских конвойных авианосцах. Помимо истребительного прикрытия «Уайлдкеты» занимались поддержкой высадки десантов и поиском и уничтожением подводных лодок. После обнаружения подлодки, шедшей в надводном положении или под перископом, истребитель обстреливал её из пулемётов и сбрасывал бомбы. Эффективность действий против подлодок выросла после оснащения «Уайдклетов» неуправляемыми авиационным ракетами. Многие самолёты этого типа пережили войну, а некоторые из них сохранились до настоящего времени в лётнопригодном состоянии в авиамузеях и частных коллекциях.

Напишите отзыв о статье "Grumman F4F Wildcat"

Примечания

Использованная литература и источники

  1. ↑ 1 2 3 Авиаколлекция №2, 2011, с. 2.
  2. ↑ 1 2 3 4 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 5.
  3. ↑ Война в воздухе № 83, 2001, с. 2.
  4. ↑ 1 2 3 Война в воздухе № 83, 2001, с. 3.
  5. ↑ 1 2 Aircraft Profile №53, 1965, p. 3.
  6. ↑ 1 2 3 Авиаколлекция №2, 2011, с. 4.
  7. ↑ 1 2 Война в воздухе № 83, 2001, с. 4.
  8. ↑ Авиаколлекция №2, 2011, с. 3.
  9. ↑ 1 2 3 Linn. F4F Wildcat in action, 1988, p. 4.
  10. ↑ Aircraft Profile №53, 1965, с. 2.
  11. ↑ Aircraft Profile №53, 1965, p. 4.
  12. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Кудишин. Он страдает ожирением, как борец сумо!, 1997, с. 17.
  13. ↑ 1 2 3 4 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 7.
  14. ↑ 1 2 Авиаколлекция №2, 2011, с. 5.
  15. ↑ Авиаколлекция №2, 2011, с. 20-21.
  16. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 8.
  17. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 9.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 10.
  19. ↑ 1 2 3 4 Aircraft Profile №53, 1965, p. 6.
  20. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 11.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Dann. F4F Wildcat in action, 2004.
  22. ↑ 1 2 3 4 5 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 15.
  23. ↑ 1 2 3 Linn. F4F Wildcat in action, 1988, p. 10.
  24. ↑ 1 2 3 Авиаколлекция №2, 2011, с. 9.
  25. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 16.
  26. ↑ возможно опечатка и это 2524?
  27. ↑ Авиаколлекция №2, 2011.
  28. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 18.
  29. ↑ 1 2 3 4 5 6 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 20.
  30. ↑ Detail&Scale №30, 1988, p. 30.
  31. ↑ 1 2 3 4 5 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 21.
  32. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 43.
  33. ↑ Лундстрем_139
  34. ↑ 1 2 Lundstrom, From Pearl Harbor to Midway, 1984, p. 139.
  35. ↑ Авиаколлекция №2, 2011, с. 13.
  36. ↑ 1 2 Lundstrom, From Pearl Harbor to Midway, 1984, p. 140.
  37. ↑ Linn. F4F Wildcat in action, 1988, p. 21.
  38. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 33.
  39. ↑ В «Авиаколлекции» говорится также о несколько измененном капоте.
  40. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 34.
  41. ↑ 1 2 3 4 5 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 35.
  42. ↑ Другие источники утверждаю, что был установлен винт Гамильтон Стандарт
  43. ↑ 1 2 Война в воздухе № 83, 2001, с. 26.
  44. ↑ Авиаколлекция №2, 2011, с. 14.
  45. ↑ По другим данным («Война в воздухе», стр. 26) вернулись к прежним закрылкам «крокодильего» типа
  46. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 37.
  47. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 40.
  48. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 41.
  49. ↑ 1 2 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 42.
  50. ↑ 1 2 3 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 45.
  51. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 47.
  52. ↑ Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 48.
  53. ↑ 1 2 Dann. F4F Wildcat in action, 2004, p. 49.
  54. ↑ Detail&Scale №30, 1988, p. 7.
  55. ↑ Detail&Scale №30, 1988, p. 25.
  56. ↑ Detail&Scale №30, 1988, p. 31.
  57. ↑ 1 2 Detail&Scale №30, 1988, p. 57.
  58. ↑ Osprey Airwar 16, 1978, p. 3.
  59. ↑ Авиаколлекция №2, 2011, с. 23.
  60. ↑ Война в воздухе № 83, 2001, с. 44.
  61. ↑ Война в воздухе № 83, 2001, с. 46.
  62. ↑ Война в воздухе № 83, 2001, с. 47.
  63. ↑ 1 2 Война в воздухе № 83, 2001, с. 48.
  64. ↑ 1 2 Война в воздухе № 83, 2001, с. 49.
  65. ↑ 1 2 3 4 Авиаколлекция №2, 2011, с. 27.
  66. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Авиаколлекция №2, 2011, с. 28.
  67. ↑ Detail&Scale №30, 1988, p. 63.
  68. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Авиаколлекция №2, 2011, с. 29.
  69. ↑ (Нестыковка по источнику. Если всего за войну сбили 6 французов, как могли сбить 7 над Мадагаскаром?)

Литература

  • Кондратьев В. Как «дикие коты» превратились в «ласточек» и обратно (рус.) // Крылья Родины. — М., 1992. — № 5. — С. 9-11. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-2701&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-2701].
  • Колов Сергей. Жил да был «Дикий Кот». О палубном семействе «Уайлдкета» // журнал «Крылья Родины». — 2000. — № 5. — С. 23-26. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-2701&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-2701].
  • Кудишин, Иван. Он страдает ожирением, как борец сумо! // журнал «Авиация и космонавтика». — 1997. — № 1. — С. 17-23. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0130-2701&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0130-2701].
  • Grumman Wildcat / Гл. ред. С. В. Иванов. — 2001. — (Война в воздухе № 83). — 300 экз.
  • Котельников В. Р. Grumman F4F «Уайлдкет». — 2011. — 32 с. — (Авиаколлекция №2). — 1000 экз.
  • Dann, Richard S. F4F Wildcat in action, Aircraft Number 191. — Carrollton, TX: Squadron/Signal Publications Inc., 2004. — ISBN 0-89747-469-4.
  • Linn, Don. F4F Wildcat in action, Aircraft Number 84. — Carrollton, TX: Squadron/Signal Publications Inc., 1988. — ISBN 0-89747-200-4.
  • Lundstrom, John B. [books.google.com/books?id=xtaTS-POl-UC&printsec=frontcover&source=gbs_navlinks_s#v=onepage&q=&f=false The First Team and the Guadalcanal Campaign]. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1994. — ISBN 1-55750-526-8.
  • Lundstrom, John B. The First Team: Pacific Naval Air Combat from Pearl Harbor to Midway.. — Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1984. — ISBN 0-87021-189-7.
  • Greene, Frank L. Aircraft Profile No. 53: The Grumman F4F-3 Wildcat. — Profile Publications Ltd, 1965. — P. 12.
  • O'Leary, Michael. Grumman Cats. — London: Profile Publications Ltd, 1992. — ISBN 1-85532-247-1.
  • Francillon, Rene. US Navy Carrier Air Group: Pacific 1941-1945 (Osprey Airwar 16). — London: Osprey Publishing, 1978. — ISBN 978-0850452914.
  • Kinzey, Bert. F4F Wildcat in Detail & Scale. — Shrewsbury: Airlife Publishing Ltd., 1988. — P. 72. — (Detail & Scale (Book #30)). — ISBN 1-85310·607·0.

Ссылки

  • www.cofe.ru/avia/G/G-57.htm
  • [www.airwar.ru/enc/fww2/f4f.html уголок неба]

Отрывок, характеризующий Grumman F4F Wildcat

– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Grumman_F4F_Wildcat&oldid=81428387»