Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish”

<tr><th width="33%">Сцена на диване</th><td>Симпсоны садятся на диван. Гомер замечает вилку на полу и тянет её. Всех засасывает в канализацию.</td></tr>

«Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish”»
«Разгневанный Эйб Симпсон и его недоделанный внук в «Проклятии летучих пираний»»
Эпизод «Симпсонов» <tr><th style="font-size: 100%;" align="center" colspan="2"></th></tr>
<tr><th align="center" colspan="2">Дедушка разговаривает с мистером Бёрнсом рядом с сейфом</th></tr>
Номер эпизода	150
Код эпизода	3F19
Первый эфир	28 апреля 1996
Исполнительный продюсер	Билл Оукли, Джош Вайнштейн
Сценарист	Джонатан Коллиер
Режиссёр	Джеффри Линч
Сезон 7 Who Shot Mr. Burns? Part II Radioactive Man Home Sweet Homediddly-Dum-Doodily Bart Sells His Soul Lisa the Vegetarian Treehouse of Horror VI King-Size Homer Mother Simpson Sideshow Bob’s Last Gleaming The Simpsons 138th Episode Spectacular Marge Be Not Proud Team Homer Two Bad Neighbors Scenes from the Class Struggle in Springfield Bart the Fink Lisa the Iconoclast Homer the Smithers The Day the Violence Died A Fish Called Selma Bart on the Road 22 Short Films About Springfield Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish” Much Apu About Nothing Homerpalooza Summer of 4 Ft. 2 Список всех эпизодов
Сезоны 1 · 2 · 3 · 4 · 5 · 6 · 7 · 8 · 9 · 10 · 11 · 12 · 13 · 14 · 15 · 16 · 17 · 18 · 19 · 20 · 21 · 22 · 23 · 24 · 25 · 26 · 27 · 28
[www.snpp.com/episodes/3F19 SNPP capsule]

«Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish”» (с англ. — «Разгневанный Эйб Симпсон и его недоделанный внук в „Проклятии летучих пираний“») — двадцать второй эпизод седьмого сезона мультсериала «Симпсоны». Премьера эпизода состоялась на телеканале Fox 28 апреля 1996 года.

Сюжет

Отношения между Эйбом и Бартом испортились во время проведения Дня Прародителей в Спрингфилдской начальной школе, где дедушка сначала всех перебивал, а потом стал утверждать, что изобрел «тубзик», что настроил кошек и собак друг против друга, и что Вильгельм II украл слово «двадцать». Тем самым он выставил Барта на посмешище.

Вернувшись в дом престарелых, Дедушка получил известие, что Айса Фелпс, один из бойцов, которые служили под его командованием в армии, в отряде «Летучие пираньи», во время Второй мировой войны, скончался. Дедушка в изумлении вскрикнул, что он в шаге от сокровищ. На похоронах усопшего дедушка встретил мистера Бёрнса. Они показали друг другу свои ключи, а после того, как преподобный Лавджой уехал, открыли ими сейф в памятном обелиске «Летучих пираний», чтобы вычеркнуть Фелпса из списка. Оказалось, что в нём осталось всего два человека — Симпсон и Бёрнс. Мистер Бёрнс сказал, что, несмотря ни на что, он будет верен давнему джентльменскому соглашению и дождётся смерти Симпсона, но, сев в машину, сказал Смитерсу, что Эйба надо убрать.

Для этого он нанял Фернандо Видаля, хитрейшего наёмного убийцу в мире (и заодно наркоторговца). Он пытался убить дедушку несколькими «изощрёнными способами, точными, как игра в шахматы», в том числе — расстрелять его из автомата прямо в доме престарелых, но его прогнала медсестра с дробовиком. После этого Симпсон прибежал просить убежища у своей семьи, которой сказал, что Монтгомери Бёрнс хочет его убить, но он не может сказать почему. Его, разумеется, приютили и поселили в комнате Барта. Дедушка признался внуку, что Бёрнс хочет убить его, потому что хочет завладеть сокровищами. Мальчик не поверил ему, но Эйб, показав морщинистую татуировку на правой руке, символ «Летучих пираний», рассказал ему историю подразделения, которым он командовал, «самого боевого взвода самой боевой роты самого боевого батальона армии».

Бойцами «Летучих Пираний» были Игги Виггам, отец шерифа Виггама, радист Шелдон Скиннер, отец Сеймура Скиннера, Грифф Макдональд, Милтон «Окс» Ньюмэн-Хас, Этч Вестгрин и танкист Арни Гамбл, отец Барни Гамбла. Также во взвод затесалась «паршивая овца», трус и лентяй рядовой Чарльз Монтгомери Бёрнс, которого понизили в звании и отдали в подчинение сержанту Симпсону, несмотря на его деньги и влияние, за то, что он мешал расследованиям Эдгара Гувера. Дедушка также упомянул, что предок Неда Фландерса был командиром (видимо, роты или батальона), хотя его отец был показан битником в следующих сериях. В то же время, нигде не упомянуто, что командиром был именно отец Неда Фландерса, так что им мог быть и его дедушка. Однажды, в самом конце войны, отряд взял штурмом старинный немецкий замок. Бёрнс нашёл там прекрасные бесценные картины. Виггам сказал, что они не имеют права мародёрствовать, и сержант Симпсон потребовал у Бёрнса оставить картины. Но Бёрнс уговорил их, что лучше не оставлять их тем, кто весь день стрелял по ним, а оставить себе, но так, чтобы воспользоваться ими можно было лишь спустя много лет, когда их уже не будут искать. После этого они, по предложению того же Бёрнса, заключили особый договор, тантину. Окс всем объяснил, что это когда всё получает тот, кто последний остался в живых. Картины спрятали в большой металлический сейф до той поры. К несчастью, первым умер как раз Окс — надорвался, когда выносил этот сейф из замка. Теперь, спустя много лет, из всего отряда в живых остались лишь бывший командир, сержант Симпсон, и рядовой Бёрнс.

Дедушка закончил свой рассказ, но Барт посчитал эту историю очередной выдумкой Эйба. Но едва он лёг спать, как Бёрнс при помощи специального механизма прорезал дыру в стене его комнаты и проник в неё на подъёмнике. Он потребовал ключ у Симпсона, и тот беспрекословно его отдал. Поверив в историю дедушки, Барт запрыгнул в подъёмник и попросил бывшего рядового, чтобы тот взял его с собой, но он отказался, сказав, что борцы за права детей и так у него на хвосте. Случайно сломав ещё одну стену, Бёрнс отправился за сокровищами. Дедушка уже признал своё поражение, когда Барт показал ему оба ключа, которые он украл из кармана мерзавца, и убедил в том, что, несмотря на все происки Бёрнса, получить сокровища должны они.

Они с лопатой и киркой поспешили на кладбище, к тому самому обелиску «Летучих пираний». Эйб всунул последние два ключа, а после этого повернул их. Это привело в действие механизм. В глазу пираньи, вырезанной на вершине обелиска, появился фонарь, который, как сказал дедушка, укажет им, где копать. Однако, к их разочарованию, он показал на место посреди озера. Дедушке пришлось «одолжить» катер Неда Фландерса, который тот с готовностью отдал, предоставив себе и своей семье возможность покататься в спасательной шлюпке. Барт же в это время «одолжил» акваланги. Заполучив всё необходимое, они понеслись к обозначенному фонарём месту. Там Барт нырнул в воду с аквалангом, польщённый тем, что по словам дедушки, он мог бы стать сержантом «Летучих пираний». Мальчик нашёл сейф и привязал к нему трос. После этого дедушка при помощи подъёмного крана поднял его вместе с сейфом. Но, как только они взломали сейф и увидели, что картины в целости и сохранности, свет фонаря потух. Барт зажёг файер, который осветил появившегося на палубе мистера Бёрнса, вооружённого пистолетом. Он поблагодарил их за то, что они сделали всю самую тяжёлую работу. После этого Смиттерс подплыл к ним на другом катере, и Бёрнс передал ему все шедевры. Подлец уже развернулся, чтобы уйти, но тут Барт крикнул ему в спину, что он "трус и позор на голову «Пираний». После этого Бёрнс приставил ему пистолет к голове, но дедушка взмолился, чтобы тот не убивал его внука. Несмотря на это, Бёрнс ударом ноги втолкнул Барта в сейф, тот закрылся и упал в озеро, а Монтгомери, уплывая на катере, издевательски крикнул, что они с сержантом Симпсоном ещё увидятся на Дне ветеранов в ноябре.

Эйб, не раздумывая, надел акваланг и прыгнул за внуком. Барту удалось в затапливаемом сейфе задержать дыхание до тех пор, пока дедушке не удалось его открыть, после чего он всунул внуку в рот дыхательный аппарат. Они всплыли и залезли в катер, после чего отправились в погоню за Бёрнсом. Смитерс заметил это и сказал, что их катер слишком медленный, надо от чего то избавиться, чтобы облегчить его. Монтгомери многозначительно посмотрел на своего помощника. Смитерс отдал ему честь и прыгнул в воду. Несмотря на это, Барт и дедушка настигли негодяя, после чего Эйб из гарпунного ружья попал его катеру в корму. Хотя дедушка упал в воду, он смог по тросу залезть в катер Бёрнса. Завязалась драка, и катер вылетел на берег. Два ветерана вывалились на песок, и Бёрнс взмолился о пощаде. После этого дедушка гневно сказал, что просто хочет посмотреть, как Бёрнс будет трусливо корчиться. Тот воспринял это как команду и приступил к исполнению.

В это время как раз подплыл Барт, и на глазах у внука сержант Симпсон выгнал рядового Бёрнса из состава «Летучих пираний» за нападение на старшего по званию и отправил навсегда в запас, а, значит, лишил его права на картины. После этого дедушка стал последним членом отряда и, соответственно, владельцем сокровищ, и принял поздравления от внука, который как раз начал вытаскивать шедевры живописи из катера Бёрнса. Но тут подъехала полиция, которая немедленно изъяла картины. Оказывается, правительство США 50 лет искало их, чтобы вернуть в Германию. Полицейские, чтобы «избежать международного скандала», немедленно передали их законному владельцу, барону фон Харценбергеру, молодому парню с длинными волосами, завязанными хвостом, потомку тех, у кого «Летучие пираньи» когда-то украли эти шедевры. Барон затянулся сигаретой, выслушивая извинения полицейских, после чего обозвал их тупицами и легкомысленно потребовал положить картины в багажник его спортивной машины. Затем он умчался прочь, чтобы успеть на концерт группы Kraftwerk в Штутгарте.

Дедушка и внук печально посмотрели ему в след. Эйб вздохнул и сказал, что возможно этот парень заслуживает их больше, но, по крайней мере, ему удалось доказать Барту, что он не всегда был старым маразматиком. Барт в восхищении ответил, что его дедушка никогда не был маразматиком. После этого дедушка и внук обняли друг друга. Серия закончилась умилительной сценой, если не считать того, что барон фон Харценбергер, проезжая мимо, заметил, что такими вещами неприлично заниматься на улице.

Создание эпизода

Сценаристу эпизода Джонатану Коллеру пришла в голову мысль о создании сюжета после прочтения нескольких историй о потерянных сокровищах. История превратилась в эпизод с участием Эйба и Бёрнса, также он дал сценаристам возможность представить родственников некоторых из второстепенных персонажей. Другие члены отряда «Летучие Пираньи» были основаны на стереотипных героях фильмов о войне. Идея договора пришла от Билла Оукли, которому пришла в голову мысль взять что-нибудь из «старых эпизодов сериала „Барни Миллер“». Коллер первоначально назвал отряд Эйба «Воинственные Пираньи», но позднее переименовал в «Летучих Пираний». Логотип отряда был разработан для первого названия и не изменился, когда изменилось имя отряда.

Контролирующий создание эпизода режиссёр Дэвид Сильверман описывает работу режиссёров над эпизодом «удивительно блестящей». Режиссёр Джеффри Линч получил помощника Брэда Бёрда, с которыми он работал на многих сложных этапах режиссирования. Линч до этого не работал с эпизодами и был в состоянии уделять много времени работе над ним. Он раскадрировал большинство сцен сам. Эпизод содержит больше спецэффектов, чем обычный эпизод «Симпсонов»,над многими работал аниматор Декстер Рид. Другими аниматорами, которые работали над эпизодом были Крис Клементс, Эли Лестер, Джеймс Пурдум, Джеймс Пердум, Томми Техеда и Орландо Баеса.

Культурные отсылки

Большая часть сцен-воспоминании основана на серии комиксов DC Comics «Сержант Рок» и на комиксах Вилла Эйснера «Дух», более известным под Marvelовским «Сержантом Фури и его Ревущими Коммандос…». Многие картины в эпизоде изображают реальные картины, которые пропали без вести во время Второй мировой войны. Аниматоры ссылались на книгу о потерянном искусстве. Другие культурные ссылки в эпизоде: воспоминания Эйба о его схватке со смертью в Спрингфилдском доме престарелых, которая является отсылкой на возвращение Дороти в Канзас в сказке «Удивительный волшебник из страны Оз»; сцена, где Эйб пытается убить Гитлера основана на романе «День Шакала».

Ссылки

• [www.thesimpsons.com/episode_guide/0722.htm Описание эпизода] на The Simpsons.com
• [www.snpp.com/episodes/3F19 Капсула эпизода] на snpp.com
• [www.tv.com/episode/1435/summary.html Описание эпизода] на TV.com
• Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish” (англ.) на сайте Internet Movie Database

Мультипликация

Отрывок, характеризующий Raging Abe Simpson and His Grumbling Grandson in “The Curse of the Flying Hellfish”

– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.