Американо-чосонские отношения

Эта статья — об отношениях США и Кореи до 1945 года. Об отношениях США и КНДР см. Американо-северокорейские отношения; об отношениях США и Республики Корея см. Американо-южнокорейские отношения.

Американо-чосонские отношения

США	Корейская империя

Американо-чосонские отношения — дипломатические отношения между США и Кореей (государством Чосон), установленные в 1883 году и фактически разорванные в 1905 году в связи с переходом Кореи под японский контроль. Американцы сыграли значительную роль в развитии инфраструктуры корейской столицы, в развитии образования, медицины и науки в стране, но взаимный товарооборот был незначителен. В 1905—1910 годах США не стали мешать Японии аннексировать Корею, но до 1942 года сохранили в Сеуле свое дипломатическое представительство в ранге консульства в качестве подразделения при американском посольстве в Токио.

Первые попытки проникновения американцев в Корею

Корея долгое время была закрытым государством, куда иностранцев не пускали. Степень изоляции Чосон была даже по меркам соседних стран была очень высокой. Если Китай до опиумных войн вел торговлю с иностранцами через три пункта (Макао, Гуанчжоу и Кяхту), а Япония через один пункт (остров Дэдзима), то корейские власти вовсе не пускали иностранцев на свою территорию. Корея оставалась закрытой страной даже после «открытия» Китая и Японии. Например, в 1866 году корейские войска отбили французскую военную экспедицию, посланную, чтобы установить двусторонние отношения (и наказать Корею за казнь французских миссионеров).

Первый известный случай появления американцев в Корее относится к 1855 году. 26 июня 1855 года в провинции Канвондо высадились три американца, бежавшие с китобойного судна. Местные корейские власти встретили их хорошо и помогли добраться в американское консульство в Шанхае. Впоследствии корейские власти несколько раз подбирали американцев, потерпевших крушение у берегов полуострова. С ними обращались хорошо, но всегда препровождали в Китай. В 1865 году так были приняты три американца, высадившиеся у города Кибэк, в 1866 году корейцы помогли экипажу шхуны «Surprise».

В 1866 году американская шхуна «Генерал Шерман» из Чифу остановилась у Хванчжу, где получила от местных властей рис и мясо, а затем подошла к Пхеньяну, где вела стрельбу по местным жителям. В ответ корейцы загнали шхуну на мель и подожгли, экипаж погиб. В 1867 году в Корею прибыло еще одно американское судно, которое высадило десант, переодетый в форму русских солдат, который добрался до захоронения Нам Ен Гуна, которое принялся раскапывать, но местное население прогнало американцев. В 1867—1868 году для выяснения обстоятельств гибели шхуны «Генерал Шерман» в Корею прибыли поочередно два американских военных судна, которые получили ответ причинах ее уничтожения, но установить отношения с корейскими властями не смогли.

Экспедиция 1871 года

В 1871 году в Корею прибыла из Нагасаки американская эскадра из 6 военных кораблей во главе с посланником США в Китае Ф. Лоу и контр-адмиралом Дж. Роджерсом. Эскадра подошла к Сеулу и захватила после боя, в котором погибли не менее 350 корейцев и 3 американцев, крепость Квансондин. Потом американцы отступили, отпустив пленных и увезя с собой много старинных манускриптов. В 1880 году в Пусан прибыл американский представитель Шуфельт, который при помощи японского консула, попытался передать письмо вану, но корейские власти ему отказали.

Установление двусторонних отношений

К началу 1880-х годов ситуация изменилась. Ван Кочжон в 1876 году был вынужден заключить договор о дружбе с Японией, после чего китайские власти решили, что для создания противовеса нужно пустить в Корею США и в 1882 году Шуфельт заключил первый американо-корейский договор. В 1883 году в Корею прибыл первый американский посол Л. Фут, который понравился Кочжону и уже в сентябре того же года в США отправилось корейское посольство.

Экономическое сотрудничество

Сразу после установления двусторонних отношений корейцев очень заинтересовали научно-технические достижения США. Вернувшиеся в декабре 1883 года члены корейского посольства привезли семена из Департамента сельского хозяйства. Для снабжения дворца вана и иностранных миссий продуктами была создана образцовая ферма, которая также обеспечила семенами культурных растений другие районы Кореи. Тем не менее, США не смогли превратить Чосон в рынок сбыта своих товаров. А. Хёрд, посетивший Корею в конце 1891 года, отмечал, что большинство товаров, импортируемых Чосон (56 %) — английские и только 3 % импорта из США. Единственной американской фирмой, работавшей тогда в Корее была «Morse Townsend & Co.» (поставки электрооборудования), которая в 1894 году установила второй электрогенератор в королевском дворце. Труднее было с концессиями на добычу полезных ископаемых. Например, в Корее добывали золото на принадлежащих вану месторождениях, но оно долгое время шло в Китай и Японию. В 1895 году американский промышленник Дж. Р. Морс получил от корейского правительство на 25 лет концессию на добычу золота в Унсане, при условии, что 25 % прибыли будет отдано вану. На предприятии Морса были заняты около 100 европейцев и американцев и 4 тыс. корейских рабочих. В 1897 году американцы Х. Аллен и Дж. Фассет создали Восточную объединенную горнодобывающую компанию по производству золота, которая просуществовала до ее продажи японцам в 1939 году. В 1896 году американцы получили концессию на строительство железной дороги Сеул — Инчхон, которую в 1898 году продали японцам. Ослабление власти вана благоприятствовало американскому проникновению в Корею. В 1900 году американцы выкупили у вана его долю в еще одной концессии на золотое месторождение. Американский капитал был особенно заметен в Сеуле. Там американцы построили трамвайные линии, водопровод, телефонные станции.

В начале XX века Корея по-прежнему занимала очень скромное место в американской внешней торговле по сравнению с Китаем и Японией. В 1904 - 1905 годах объем торговли США с Кореей был в 159 раз ниже, чем с Японией и более, чем в 125 раз ниже, чем с Китаем.

Военно-техническое сотрудничество

Хотя ван Кочжон попросил прислать ему американских военных инструкторов еще в 1883 году, только в 1888 году корейские власти смогли нанять для обучения своей армии одного американского генерала и двух офицеров. Эти инструктора не понравились корейским властям и контракты были с ними были досрочно расторгнуты.

Американские миссионеры в Корее

Установление дипломатических отношений не легализовало деятельность американских миссионеров в Корее. Миссионеры проникали путем создания школ и больниц. Уже 25 февраля 1885 года открылась первая западного типа больница на 50 пациентов, построенная на деньги корейских властей, в которое руководили двое американских миссионеров, а ее основатель доктор Х. Аллен стал лейб-медиком корейского вана. Через 3 месяца при больнице открыли фельдшерское училище под руководством миссионера Г. Андервуда. Однако корейские власти не желали разрешить американским проповедникам (пресвитерианам и методистам) обращать в свою веру местное население. При этом католики получили такое право в 1886 году по франко-корейскому договору и в 1898 году католицизм исповедовали уже около 30 тыс. местных жителей.

Прекращение дипломатических отношений

Победа Японии в войне с Россией привела к установлению в ноябре 1905 года японского протектората над Кореей, а в 1910 году ее аннексии. Американский президент Т. Рузвельт посчитал необходимым уступить Корею Японии. Уже в октябре 1905 года американская военная миссия покинула Сеул, а в ноябре того же года власти США преобразовали свое посольство в Корее в генеральное консульство, а все дела передали своей миссии в Токио. Корейский император Кочжон обратился к Сенату США с просьбой о помощи, но безуспешно. В статусе генерального консульства американская миссия в Сеуле работала до 1942 года

Американская собственность в Корее после ее аннексии Японией

Установление японского контроля над Кореей привело к необходимости изменения статус американских концессий. В 1908 году американцы продали англичанам водопровод Сеула и половину доли сеульской электросетевой компании.

См. также

• Американо-северокорейские отношения
• Американо-южнокорейские отношения
• История Кореи

Отрывок, характеризующий Американо-чосонские отношения

Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.