Боффи, Альдо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Альдо Боффи
Общая информация
Прозвище Бомбардир из Сереньо (Il Bombardiere di Seregno)
Родился
Джуссано, Италия
Гражданство
Рост 176 см
Вес 75 кг
Позиция нападающий
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Молодёжные клубы
Вис Нова
Сереньо
Клубная карьера*
1934—1936 Сереньо 57 (45)
1936—1944 Милан 163 (109)
1945—1946 Аталанта 17 (3)
1946—1951 Сереньо 107 (56)
Национальная сборная**
1938—1939 Италия 2 (?)
1938—1939 Италия 2 (0)

* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Альдо Боффи (итал. Aldo Boffi; 26 февраля 1915, Джуссано — 26 октября 1987[1], Джуссано) — итальянский футболист, трижды становился лучшим бомбардиром чемпионата Италии. Был известен своим мощным ударом, однажды в 1935 году он ударил так сильно, что голкипер соперника, поймав мяч, влетел с ним в ворота.





Карьера

Альдо Боффи родился 26 февраля 1915 года в Джуссано. Он начал свою карьеру в молодёжном составе клуба «Вис Нова», выступающем в третьем итальянском дивизионе. В 1935 году клуб серии В «Сереньо» купил футболиста, а через год вылетел в серию С, однако, несмотря на неудачную игру всей команды, Боффи стал одним из лучших бомбардиров второго дивизиона, забив 20 голов, а через год в серии С вообще стал лучшим бомбардиром. После этих успехов, за Боффи стали «охотиться» клубы серии А, включая «Милан» , «Фиорентину» и «Болонью», после долгих переговоров, президент «Сереньо» Умберто Трабаттони согласился на предложение «Милана», что очень обрадовало Боффи, ведь Милан находился недалеко от его родного города.

Боффи дебютировал в «Милане» 1 ноября 1936 года в матче с клубом «Торино», который завершился поражением «Милана» 1:3, Боффи не забил, да и во всём первом сезоне в рядах «россонери» Альдо не блистал, забив лишь 8 мячей, но затем стал забивать всё больше, трижды стал лучшим бомбардиром первенства и один раз лучшим бомбардиро кубка Италии. Но в сборной страны Боффи провёл всего два матча и две игры за вторую сборную, Витторио Поццо, главный тренер сборной, делал ставку на Сильвио Пиолу. За «Милан» Боффи провёл 8 сезонов, проведя 194 матча в которых забил 136 мячей.

Завершил карьеру Боффи в клубах «Аталанта» и «Сереньо».

Статистика

Достижения

Напишите отзыв о статье "Боффи, Альдо"

Примечания

  1. По другим данным 26 января
  2. [www.enciclopediadelcalcio.it/CoppaItalia1.htm ARCHIVIO STORICO DEL CALCIO ITALIANO - LA COPPA ITALIA]
  3. [www.rsssf.com/players/boffidata.html Aldo Boffi - Goals in Serie A]

Ссылки

  • [www.magliarossonera.it/protagonisti/Gioc-Boffi.html Статья на magliarossonera.it]
  • [www.enciclopediadelcalcio.com/Boffi.html Профиль на enciclopediadelcalcio.com]


Отрывок, характеризующий Боффи, Альдо




Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.