Маццола, Валентино

Валентино Маццола
Валентино Маццола и его сын Сандро
Общая информация
Прозвище	Оловянный человек
Родился	Кассано-д’Адда (Италия)
Гражданство
Рост	169 см
Позиция	левый нападающий центральный нападающий
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Молодёжные клубы
1933—1936	Тресольди
Клубная карьера*
1933—1936	Тресольди
1938—1939	Альфа-Ромео
1939—1942	Венеция	61 (12)
1942—1949	Торино	196 (118)
Национальная сборная**
1942—1949	Италия	12 (4)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Валентино Маццола (итал. Valentino Mazzola; 26 января 1919, Кассано-д’Адда — 4 мая 1949, Турин) — итальянский футболист, нападающий. Лучший бомбардир чемпионата Италии 1949 года. Был капитаном сборной Италии и клуба «Торино». Трагически погиб в авиакатастрофе у Суперга, унесшей жизни 31-го человека, включая 17 игроков «Торино». Отец известных футболистов Алессандро Маццолы и Ферруччо Маццолы.

Биография

Валентино Маццола родился в семье чернорабочего, где, помимо него, было ещё 4 брата. Вскоре после рождения Валентино, отец семейства скончался, и матери пришлось одной воспитывать детей. Семья была на грани нищеты, бывало не хватало денег даже на хлеб. Чтобы помочь семье, Валентино бросил начальную школу и стал работать. В возрасте 10 лет Маццола спас жизнь мальчику, тонущему в реке Адда; через несколько лет спасённый Маццолой ребёнок, Андреа Бономи, стал играть в футбол, а потом добился капитанской повязки в «Милане». Маццола с юных лет интересовался футболом: он организовал команду сверстников, которые установили штанги и даже поставили сетку ворот. Из-за этого Маццолу привезли в полицию, когда у местных рыбаков исчезли сети, а кто-то рассказал, что видел Маццолу, натягивающего сетку на ворота. Несмотря на наличие сеток и ворот, юные футболисты играли сшитыми кусками ткани или жестяными банками, которые заменяли им мяч.

Первой командой Маццолы стала «Спортивная группа Карло Тресольди», за которую он начал выступать в возрасте 14 лет, дебютировав в юношеском чемпионате города Тревильо. Одновременно он работал на предприятии, которым владел хозяин клуба. В 1936 году Маццола дебютировал в первой команде клуба, выступавшего в 1-м дивизионе своего региона. Однако Маццола не помог клубу выйти в серию С, более того, в 1938 году клуб занял в чемпионате последнее место. В 1938 году Маццола стал играть за клуб серии С «Альфа-Ромео», который представлял одноимённый миланский автозавод, на котором работал Маццола. В клубе Маццола провёл только 1 сезон, дальнейшей его карьере помешало начало Второй мировой войны. Маццола был призван на флот, который базировался в Венеции. На флоте Маццола продолжал играть в футбол, а затем добился возможности пройти просмотр в местном клубе «Венеция». Маццола понравился руководству команды, но у него была проблема — отсутствие бутс, из-за чего офицеры корабля отказывали Маццоле в возможности ходить на тренировки. Но Маццола сказал: «Я могу играть даже босым».

В «Венеции» Маццола был поставлен на левый фланг нападения, дебютировав 31 марта 1940 года в матче с «Лацио», в котором его клуб проиграл 0:1. Там он взаимодействовал с Эцио Лойком, левым вингером, пришедшим в 1940 году из «Милана». В 1941 году «Венеция» победила в Кубке Италии, победив в двухматчевом противостоянии «Рому» (Маццола забил в первой игре, завершившейся со счётом 3:3 в дополнительное время), впервые выиграв трофей национального масштаба. В следующем году Маццола занял с «Венецией» 3-е место в чемпионате страны, а также 5 апреля 1942 года дебютировал в составе сборной Италии в товарищеском матче с Хорватией. В следующей игре за сборную, 19 апреля, Маццола забил свой первый гол в составе национальной команды, поразив ворота Испании.

Летом 1942 года Маццола перешёл в клуб «Торино», опередивший в предыдущем сезоне Венецию на одно очко. Переход в «Торино» состоялся несмотря на то, что руководство «Венеции» имело устный договор о переходе Маццолы в «Ювентус». Однако решающее значение сыграла сумма в 200 тыс. лир, а также бесплатный переход двух футболистов «Торино» в венецианскую команду. Переход Маццолы держался в секрете, однако болельщики «Венеции» каким-то образом узнали о нём. Более того, первая игра Маццолы за «Торино» состоялась с «Венецией», болельщики которой кричали слово «продажный», однако это не помешало «Торино» выиграть матч 3:1. В 1943 году Маццола помог «Торино» выиграть свой первый, за 15 лет, чемпионат Италии, а Маццола забил гол, принёсший победу в матче с «Бари», после которой клуб выиграл первенство. В 1944 году Торино занял в чемпионате 2-е место, а Маццола забил 11 голов. Затем «Торино» стал 4 раза подряд чемпионом Италии, а Маццола входил в список лучших бомбардиров первенства, забивая не менее 16-ти голов. В 1947 году Маццола стал лучшим бомбардиром чемпионата, забив 29 голов, из них 4 «хет-трика» и 3 «дубля». В сезоне 1947—1948 «Торино» установил рекорд, когда опередил ближайшего преследователя, «Милан», на 16 очков, а до этого, 11 мая 1947 года, в матче сборной Италии с Венгрией, 10 из 11-ти игроков итальянцев были представителями «Торино». Во всех этих победах и достижениях Маццола сыграл главную роль, он был капитаном команды, её лидером и организатором атак. Его заработная плата была выше, чем у остальных членов команды, но при этом никто не высказывал по этому поводу недовольства.11 ноября 1945 года Маццола провёл свой лучший матч за сборную, когда сделал 4 голевых паса в матче со Швейцарией (4:4). Всего за сборную Маццола провёл 12 матчей и забил 4 гола.

«Он один является половиной команды. Другой половиной являемся мы все вместе». Марио Ригамонти о Маццоле

3 мая 1949 года «Торино» провёл в Лиссабоне товарищескую игру против местного «Спортинга». Игра была посвящена уходу из футбола португальского футболиста Шико Феррейры, и одним из её организаторов был Маццола, полетевший с командой, несмотря на болезнь. Во время обратного полёта в Турин самолёт попал в зону повышенной турбулентности и разбился. Погиб 31 человек, включая Маццолу. Он был похоронен вместе с командой 6 мая 1949 года.

Личная жизнь

Маццола был дважды женат. От брака у него родились два сына, Сандро и Ферруччо (назван в честь президента «Торино», Феруччо Ново), ставшие футболистами. После развода родителей в 1946 году Сандро стал жить с отцом, а Феруччо с матерью. С ранних лет Валентино брал Сандро с собой на тренировки и продолжал это делать вплоть до своей гибели.

Интересные факты

Бразильский футболист, Жозе Алтафини, имел прозвище «Маццола». Он получил его за то, что в молодости был очень похож на Валентино.

Именем Валентино Маццолы назван футбольный клуб.

Статистика

Сезон	Клуб	Выступленя
		Лига	Игры	Голы
1936/1938	Тресольди	Прима Дивизион	?	?
1938/1939	Альфа-Ромео	Серия С	?	?
1939/1940	Венеция	Серия А	6	1
1940/1941		Серия А	27	6
1941/1942		Серия А	28	5
Всего за «Венецию»			61	12
1942/1943	Торино	Серия А	30	11
1943/1944		Военный чемпионат	25	21
1945/1946		Дивизион Национале	36	16
1946/1947		Серия А	38	29
1947/1948		Серия А	37	25
1948/1949		Серия А	30	16
Всего за «Торино»			204	118

Достижения

Командные

• Обладатель Кубка Италии: 1941, 1943
• Чемпион Италии: 1943, 1946, 1947, 1948, 1949

Личные

• Лучший бомбардир Кубка Италии: 1943 (5 голов)
• Лучший бомбардир чемпионата Италии: 1947 (29 голов)

Отрывок, характеризующий Маццола, Валентино

– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.