Британская антарктическая экспедиция (1901—1904)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Британская антарктическая экспедиция.
Британская национальная антарктическая экспедиция

Экспедиционное судно — барк «Дискавери»
Страна Великобритания Великобритания
Дата начала 30 июля 1901 года
Дата окончания 10 сентября 1904 года
Руководитель Роберт Скотт
Состав

47 человек, в том числе:

Маршрут

Схематическая карта важнейших маршрутов экспедиции «Дискавери»
     поход к Южному полюсу ноября 1902 — февраля 1903 гг.     поход октября-декабря 1903 г     походы на Мыс Крозье для исследования императорских пингвинов в 1902—1903 гг.
Достижения
  • Впервые в истории полярных исследований совершены санные походы по Антарктическому леднику
  • Достигнута широта 82°11' ю.ш.
  • Впервые точно определено положение Южного магнитного полюса
Открытия
Потери

Погибли два человека:

  • Матрос Джордж Винс
  • Матрос Чарльз Боннер

Брита́нская национа́льная антаркти́ческая экспеди́ция 1901—1904 годо́в (англ. British National Antarctic Expedition, 1901–04), также известная как экспедиция «Дискавери» (англ. Discovery Expedition) — вторая по счёту британская экспедиция в Антарктиду, организованная после более чем 60-летнего перерыва. Предназначалась для исследования почти совершенно неизвестного континента. Начальник экспедиции — Роберт Скотт. В экспедиции также принимали участие будущие великие исследователи Антарктики — Эрнест Генри Шеклтон, Эдвард Адриан Уилсон. В ходе экспедиции был обследован берег Антарктиды в районе моря Росса. Экспедиция доставила обширные научные результаты в области физической географии, биологии, геологии, метеорологии, земного магнетизма. Были открыты антарктические оазисы, а также колонии пингвинов на мысе Крозье. Скотту, Шеклтону и Уилсону удалось достигнуть 82°11’ ю. ш. в ходе южнополярного похода. Экспедиция на «Дискавери» явилась важной вехой в истории британского проникновения в Антарктику. Непосредственным её продолжением стала экспедиция Скотта «Терра Нова».





Предыстория

Впервые в антарктические воды из английских исследователей попал Джеймс Кук в ходе своего второго кругосветного плавания 1772—1774 гг. В декабре 1772 года, спустившись южнее 50° ю.ш., он подошёл близко к кромке пакового льда. 17 января 1773 года Кук впервые в истории мореплавания пересёк Южный полярный круг, но, достигнув 67°15’ ю.ш. столкнулся с непреодолимыми льдами[1]. В январе 1774 года Кук достиг 71°10’ ю.ш., но и здесь был остановлен паковыми льдами. Он не отрицал существования Южного материка, но полагал его недоступным для мореплавателей:

«…Бо́льшая часть южного материка (если предположить, что он существует) должна лежать в пределах полярной области выше южного полярного круга, а там море так густо усеяно льдами, что доступ к земле становится невозможным. Риск, связанный с плаваньем в этих необследованных и покрытых льдами морях в поисках южного материка настолько велик, что я смело могу сказать, что ни один человек никогда не решится проникнуть на юг дальше, чем это удалось мне. Земли, что могут находиться на юге, никогда не будут исследованы»[2].

Первая британская экспедиция в этих широтах проходила в 1839—1843 гг. под началом сэра Дж. Росса, чьей целью был Южный магнитный полюс Земли. Экспедиция работала на кораблях «Эребус» и «Террор». Росс неожиданно для себя открыл неизвестное море, тянувшееся на 500 миль к югу, и 11 января 1841 года его взору открылись горы Сабин и мыс Адэр (на Земле Виктории). Главными открытиями Росса стали море Росса, шельфовый ледник Росса и пролив Мак-Мердо. На острове, позднее названном его именем, были обнаружены вулканы, названные в честь кораблей Эребусом и Террором. В феврале 1842 года ему удалось достигнуть 78°10' ю.ш. и довольно точно определить тогдашнее положение магнитного полюса. Открытый им район стал полем деятельности последующих британских экспедиций[3]. Однако на родине Росса ждал холодный приём, и потребовалось более 60 лет, чтобы люди вновь отправились в исследованные им земли[4].

Только в январе 1895 года, норвежские китобои вновь высадились на мысе Адэр[5]. В феврале 1899 г. Карстен Борхгревинк в составе британо-норвежской экспедиции на судне «Южный крест» высадился на мысе Адэр, где зазимовал — это была первая зимовка в Антарктиде[4]. Летом 1899—1900 года он отправился на ледник и достиг 78°45' ю.ш. Геолог Раймонд Пристли, обследовавший его зимовье в 1911 года, писал, что нашёл там громадное количество боеприпасов, поскольку никто не мог знать, какие опасные существа водятся на совершенно неисследованном побережье[6].

К началу XX века в мире заметно оживился интерес к антарктическим регионам. Причину этого Э. Черри-Гаррард описывал так:

«В воздухе витала мысль о том, что материк такой величины… может оказывать решающее влияние на изменения погоды во всём Южном полушарии. <…> Район вокруг Южного магнитного полюса представлялся щедрой нивой для проведения экспериментов и наблюдений. История этой земли… имела бесспорный интерес для геологической истории всего земного шара, а изучение образования суши и поведения льда могло сказать специалисту по физической географии больше, чем исследования в любом другом районе мира — в Антарктике он мог наблюдать ежедневные и даже ежечасные изменения, которые, как ему известно, в эпоху оледенения происходили во всём мире…»[7]

В 1901 году практически одновременно стартовали германская экспедиция Эриха фон Дригальского (направлявшаяся в сектор Антарктики, примыкающий к Индийскому океану). Отто Норденшёльд возглавил шведскую экспедицию, целью которой была Земля Грейама, а французская экспедиция Жана-Батиста Шарко намеревалась исследовать Антарктический полуостров. Наконец, шотландский исследователь Уильям Спирс Брюс направился с экспедицией в Море Уэдделла[8].

Замыслы, цели и задачи

Ещё в 1893 г. Дж. Мюррей — биолог в кругосветной экспедиции на «Челленджере» издал брошюру «Возрождение исследований Антарктики», в которой призывал организовать национальную экспедицию в предельные южные широты. Инициатором британской экспедиции в Антарктиду стал секретарь, а позднее — президент Королевского географического общества сэр Клементс Маркем, участник первой экспедиции Франклина. После гибели экспедиции Франклина и неудачной попытки Нэрса достигнуть Северного полюса в 1876 году, британское общественное мнение было направлено против полярных экспедиций, считая их чрезмерно опасными. Успех норвежской экспедиции Ф. Нансена привёл к осознанию, что ведущая морская держава может утерять первенство в освоении полярных стран[7]. В 1898 году Маркем опубликовал памфлет «Исследование Антарктики. Призыв к организации национальной экспедиции». Маркем жёстко критиковал британское правительство и указывал, что географическими открытиями должен заниматься Королевский военно-морской флот[9]. Он объявил о начале национальной подписки, причём Совет Королевского географического общества внёс 5000 фунтов стерлингов (ф.ст.), однако большого энтузиазма не вызвал. К следующему, 1899 году, удалось собрать не более 14 000 фунтов.

Вскоре после этого член Географического общества Льюэллин Лонгстафф отправил Маркему чек на 25 000 фунтов как средство поставить подготовку экспедиции на практическую основу[10]. Этот широко разрекламированный шаг вынудил правительство обещать субсидию. Был создан Объединённый комитет по подготовке экспедиции, в который входили 32 человека — по 16 от Королевского географического общества и Королевского общества[11].

Маркем предложил на роль главы экспедиции молодого лейтенанта Роберта Скотта, с которым был знаком ещё с 1887 года. Скотта рекомендовал его непосредственный начальник — сэр Дж. Эджертон, также ветеран освоения Арктики. Маркем потребовал у Адмиралтейства список кандидатур на роль начальника экспедиции, в котором фамилия Скотта стояла на первом месте. Однако по ряду причин, Скотт был назначен главой экспедиции только 25 мая 1900 года. 30 июня он был произведён в коммандеры (капитан 2-го ранга)[12].

Как главе полярной экспедиции, Скотту пришлось начинать на пустом месте, причём сам он не имел ни малейшего представления о полярных странах[11]. На подготовку экспедиции отводилось не более 12 месяцев, поэтому вместе с Маркемом, Скотт в октябре 1900 года отправился в Норвегию для консультаций с Фритьофом Нансеном — самым именитым полярником своего времени. Нансен в то время полагал, что Антарктида является гигантским вулканическим архипелагом, покрытым ледниками, для передвижения по которому идеально подходят нарты и ездовые собаки. По настоянию Нансена, Скотт решился использовать этот вид транспорта[13].

В этот период Скотт также вступил в конфликт с Объединённым комитетом, поскольку он, как представитель ВМФ, рассчитывал иметь на борту всю полноту власти, однако Комитет намеревался сделать начальником экспедиции гражданское лицо — Джона Уолтера Грегори (1864—1932), тогда — профессора геологии Университета Мельбурна. Грегори собирался подчинить деятельность экспедиции сугубо научным целям[14]. В результате конфликта Маркем и Скотт едва не подали в отставку, но вся полнота власти оказалась в руках у Скотта за пять месяцев до отплытия, когда ещё не была нанята команда.[15] Грегори отказался участвовать в экспедиции, заявив, что «научная работа не может быть подчинена морскому приключению»[16].

Цели экспедиции

Ввиду спешки и конфликтов в Объединённом комитете по подготовке экспедиции не удалось даже вовремя написать тексты инструкции. Чётко определённых планов экспедиция не имела, предполагалось проследовать маршрутом Дж. Росса и зазимовать на Земле Виктории. Рассматривались и другие районы, кроме Моря Росса, но было решено исходить из принципа: «изучая неизвестное, следует основываться на известном»[17]

Перезимовав, следовало начать разведку внутренних районов этой Земли, долин и западных горных хребтов, а если окажется возможным — то и Шельфового ледника Росса. Упоминания Южного полюса устроители экспедиции всячески избегали, но в инструкции имелась фраза о «максимальном продвижении на юг». В результате фактическая деятельность экспедиции оказалась всецело на усмотрении Р. Скотта. Его главным консультантом был сэр Джозеф Хукер — ботаник экспедиции Росса, единственный её участник, оставшийся в живых к 1901 году.[18].

Согласно инструкции, «следовало определить, насколько это возможно, характер, условия и размеры этой части южной полярной земли», выполнить магнитометрические исследования, осуществить комплексные метеорологические, океанографические, геологические, биологические и физические исследования. Ни одна из этих целей не должна была в отдельности предпочитаться другим.

Подготовка и снаряжение

Финансы. Спонсоры

Общий бюджет экспедиции составил 90 000 ф.ст. [19]. 50 % этой суммы внесло Британское правительство, с условием, что недостающие средства будут изысканы частным образом[20]. Помимо пожертвований Географического общества и лично сэра Лонгстаффа, 5000 фунтов предоставил газетный магнат Альфред Хармсворт, владелец газеты Daily Mail (ранее он финансировал экспедицию на Землю Франца-Иосифа). Оставшиеся средства были собраны малыми суммами. Немалое количество снаряжения досталось от спонсоров в рекламных целях: так, фирма «Колмэн» предоставила 9 тонн муки и запасы горчицы, шоколадная фирма «Кедбери» предоставила 1600 кг шоколада, фирма «Бэрд» предоставила 800 кг закваски и пряностей, фирма Jaeger сшила штормовую одежду с 40 % скидкой и т. д.[21].

Самой большой статьёй расходов было экспедиционное судно, которое было построено специально для Скотта. Судно строили в фирме Dundee Shipbuilders Company, оно обошлось в 51 000 ф.ст. (в том числе 10 322 фунта за паровую машину)[22].

Экспедиционное судно

Судно получило название «Дискавери» («Открытие») в честь корабля Дж. Кука. Это был последний в истории британского судостроения деревянный трёхмачтовый барк, и первое английское судно, специально предназначенное для научных исследований[22]. Спуск на воду прошёл 21 марта 1901 года, церемонию крещения провела леди Маркхем[23].

Корпус был деревянным, способным выдерживать напор льдов, толщина борта достигала 26 дюймов (66 см), толщина таранного форштевня — несколько футов, он был окован стальными листами. Винт и руль могли подниматься из воды в случае попадания в лёд. Корпус был округлым, что делало судно валким. Конструкция оказалась неудачна: малое водоизмещение (736 «длинных» тонн) не позволяло взять достаточно топлива для паровой машины, судно плохо управлялось и имело малую скорость — 8 узлов[24]. Конструкция барка была непригодна ни для дрейфа во льдах, ни для длительных морских переходов.

Адмиралтейство не позволило Скотту поднять над «Дискавери» белый флаг Королевского ВМФ, поэтому судно пришлось регистрировать в Королевском яхт-клубе Харвича[25].

Команда

Основная статья: Список участников Британской антарктической экспедиции (1901—1904)

«Ядром» команды должны были стать военные моряки как привычные к дисциплине. Только за три месяца до отплытия, Адмиралтейство согласилось предоставить нужных людей на добровольных началах. Скотт вынужден был разослать приглашения всем своим знакомым на эскадре Пролива, чтобы они отобрали 2-3 годных людей[26]. Таким образом удалось нанять 2 уоррент-офицеров, 5 членов боцманской команды, 13 матросов и кочегаров и 2 солдат морской пехоты.

Первым помощником командира стал Чарльз Ройдс (1876—1931) — племянник Маркема, лейтенант Королевского ВМФ. Вторым помощником Скотта и штурманом стал лейтенант торгового флота Альберт Армитедж (1864—1943), участвовавший в экспедиции Джексона-Хармсворта (1894—1897). Армитедж поставил перед Скоттом ряд условий, в частности, что жалованье командира не может превосходить его собственное более, чем на 50 фунтов в год. Кроме того, Армитедж потребовал, что если представится такая возможность, ему будут предоставлены ездовые собаки, 8 человек персонала и запасы провианта, а маршрут санных поездок не будет регламентироваться. Скотт согласился на все эти условия[27].

Третьим помощником командира стал Эрнест Генри Шеклтон, которого рекомендовал сэр Л. Лонгстафф — главный спонсор экспедиции. До этого Шеклтон подавал заявку на конкурс на участие в экспедиции, но был отвергнут. Чтобы узаконить его положение, Маркем сумел зачислить Шеклтона в резерв Королевского ВМФ, как и Армитеджа[26]. Главный механик Реджинальд Скелтон (по совместительству — фотограф) служил под началом Скотта на броненосце «Маджестик».

Научная команда включала 5 человек. Главный врач экспедиции Реджинальд Кётлиц (1860—1916), участвовал вместе с Эрмитеджем в экспедиции на Земле Франца-Иосифа и вошёл в состав экспедиции по настоянию её спонсора — А. Хармсворта. Вторым врачом и художником был зачислен Эдвард Уилсон. Геолог — Хартли Феррар буквально накануне отплытия окончил Кембриджский университет. Физика также удалось найти только за несколько дней до отплытия, это был уроженец Тасмании Луис Бернакки, сопровождавший Борхгревинка в экспедиции на «Южном Кресте». Он присоединился к экспедиции уже в Новой Зеландии[28].

Снаряжение

Закупками необходимого снаряжения занимался Эрмитедж, на что ему было ассигновано 2000 фунтов. Полярная одежда и снаряжение для санных походов были закуплены в Норвегии, полярные шубы были из волчьего меха, а спальные мешки сшили из оленьих шкур[29]. Штормовки были заказаны в Великобритании. Научное оборудование предоставило Британское Адмиралтейство, в том числе комплект астрономических, метеорологических и магнитометрических приборов, а также маятник для гравиметрических исследований, сейсмограф, мареограф, драги и лоты[30].

Основным продуктом питания был пеммикан, заказанный в Копенгагене, а продукт более низкого качества для собак был заказан в Чикаго. 23 ездовые собаки были закуплены в России, причём Скотт не имел возможности осмотреть животных: из Владивостока их отправили прямо в Новую Зеландию, где должны были забрать на борт «Дискавери». Скотт не придавал большого значения собакам, предполагая, что сани во время экспедиций по суше должны тащить люди. Армитедж призывал взять как можно меньше людей и как можно больше собак, но остался в меньшинстве. Скотт решил взять с собой армейский привязной аэростат для разведки и направил двух офицеров и матросов научиться обращаться с ним[31].

Ход экспедиции

1901—1902 

Путь в Антарктику

«Дискавери» вышел из Ост-Индских доков Лондона 30 июля 1901 года, простояв до 5 августа в Спитхеде, где была произведена проверка компасов. Торжественные проводы прошли в Каус, где судно посетили король Эдуард VII и королева Александра. 6 августа судно покинуло Великобританию.

«Дискавери» отличался малой скоростью, и нуждался в постоянных заходах в порты для пополнения запаса угля. По пути в Новую Зеландию, пришлось делать заходы на Мадейру, Тринидад и в Кейптаун. (Стоянка в Кейптауне продлилась две недели, так как не были отлажены магнитометрические приборы)[32]. В ноябре экспедиция находилась в 20 милях от Земли Адели, а 22 ноября произошла высадка на остров Маккуори. Здесь были обнаружены обширные колонии пингвинов, мясо которых англичане попробовали в первый раз. 29 ноября «Дискавери» прибыл в Литтелтон.

При выходе судно было сильно перегружено, вдобавок на палубе находилось стадо из 45 овец — подарок экспедиции от фермеров. 21 декабря экспедиция отбыла в Порт-Чалмерс, где надлежало загрузиться углем и распрощаться с цивилизацией. При отплытии произошла трагедия: матрос Чарльз Боннер собирался попрощаться с Новой Зеландией, для чего залез на топ грот-мачты, сорвался и разбился о штурманскую рубку. Его похоронили в Порт-Чалмерсе 23 декабря с воинскими почестями[33].

Приняв 45 тонн угля, сваленного прямо на палубе, «Дискавери» отбыл в Антарктиду утром 24 декабря. Погода всё время была хорошей, Южный полярный круг пересекли 3 января 1902 г. Полосу паковых льдов шириной 200 миль удалось пересечь всего за 4 суток![7] Ночью 8 января увидели землю: это был мыс Адэр. 9 января Скотт и Армитедж осмотрели зимовье Борхгревинка, где оставили оловянный цилиндр с письмом — на случай прихода вспомогательного судна[34].

Вдоль Ледяного барьера

Дальше экспедиция двинулась на юг, вдоль западного побережья Земли Виктории. Наконец 21 января экспедиционеры увидели дым вулкана Эребус, залив, в который вошёл «Дискавери» был назван Мак-Мердо — в честь одного из офицеров Росса. Скотт надеялся, что это не залив, а пролив, который позволит пройти южнее, но это оказалось неверно. Обследовав места возможной зимовки, Скотт направился вдоль Великого Ледяного барьера на восток, преодолев более 500 миль. 30 января было получено подтверждение данным Росса: в этих широтах была земля, Скотт назвал её в честь короля Эдуарда VII. Высадиться не удалось, помешали сплошные ледовые поля. Повернув обратно, 4 февраля было решено исследовать глубоко вдающуюся в барьер бухту. Эту бухту в 1898 году посетил Борхгревинк на «Южном кресте». Армитедж просил позволить ему исследовать поверхность Барьера, и вместе с Бернакки и 4 матросами продвинулся на 18 миль вглубь Антарктиды, заночевав на свежем воздухе[35].

В тот же день, 4 февраля, Скотт сделал попытку подъёма на аэростате. Поднявшись на 800 футов (240 метров), он обнаружил, что страна за Барьером имеет крайне неровный рельеф. Второй подъём совершил Шеклтон[36], Уилсон назвал это предприятие «чистым безумием». Бухта получила название «Аэростатной» (англ. Balloon Bay)

Зимовка

8 февраля экспедиция вернулась в залив Мак-Мердо и стала готовиться к зимовке: Скотт исходил из постулата, что антарктическое лето скоротечно. Команда должна была жить на судне, однако для мастерской и на случай кораблекрушения требовалось убежище[37]. Дом был построен на галечной площадке на защищённом от ветров мысе, названном «Мысом Хижины» (англ. Hut Point). Скотт писал:

«В общем, наша большая хижина была и будет нам полезна, но польза эта не столь велика, чтобы мы не могли без неё обойтись…»[38]

Когда начались разведочные походы, оказалось, что из всех 46 участников экспедиции только Армитедж и Бернакки имеют опыт обращения с лыжами, нартами и собаками. Попытки освоить навыки обращения с ездовыми собаками привели Скотта к мысли, что только люди являются надёжной тягловой силой[39]. Поход 4 марта убедил Скотта в его правоте: в путь отправились 8 человек, в том числе 4 офицеров, которые решили разделиться на две партии. У каждой из них были 1 нарты, запряжённые четырьмя собаками. Путешественники намеревались форсировать ледник и исследовать, где остров Росса соединяется с Ледяным барьером. Скотт намеревался возглавить поход лично, но повредил колено, скатываясь со снежного склона на лыжах. Поход оказался катастрофическим: ночью температура упала до −42 °C, костюмы из волчьего меха не спасали от холодов. Во время бури сорвался со скалы в море матрос Винс, а матрос Хейр отстал от группы, потерял сознание и 36 часов провёл, занесённый снегом, однако потом нашёл в себе силы вернуться на базу[40].

Команда Скотта находилась на 500 миль южнее места зимовки команды «Южного креста» и нельзя было предугадать, какая настанет погода. 1 апреля Скотт решился на ещё один санный поход, но оказалось, что собаки не могут тянуть при нагрузке 100 фунтов (45,6 кг) на каждую: за три дня удалось преодолеть всего 9 миль[41].

Полярная ночь началась 20 апреля и длилась до 22 августа. На судне был установлен размеренный распорядок дня: в 22:00 наступал отбой (экспедиция жила по времени 180 меридиана), в субботу производился аврал, а по воскресеньям проводился традиционный смотр военного корабля. По воскресеньям Скотт проводил церковную службу (на органе играл Кётлиц)[42].

Научная группа работала по своему распорядку: Бернакки работал в магнитном павильоне на суше, Ройдс снимал показания метеорологических приборов каждые 2 часа, а Кётлиц и Уилсон отправляли свои врачебные обязанности, например, проверяли каждую банку с консервами перед её употреблением в пищу, а также проводили ежемесячные медосмотры[42].

Для развлечения команды Шеклтон стал издавать рукописный журнал South Polar Times, Ройдс и Барн на праздник Середины зимы (23 июня) поставили пьесу собственного сочинения, устраивались футбольные матчи на льду[43].

Разведочные походы

Зимой Скотт планировал график весенних походов, первый из которых начался 1 сентября. Участники экспедиции всё ещё очень плохо знали окрестности своего зимовья, поэтому начали с рекогносцировки. Скотт уже замышлял большой поход на юг, решив взять с собой всех собак: их осталось 19 (одна погибла вместе с Винсом, трёх сожрали сородичи и 1 издохла от болезни)[44]. Пробные вылазки для закладки складов оканчивались жесточайшими обморожениями — температура падала до −50 °C. В октябре Армитедж, вернувшись из похода на запад, заявил, что в его группе началась цинга, ею были поражены три человека. Скотту пришлось отказаться от консервов и послать команду для заготовки тюленины. Армитедж из-за этого поссорился с командиром и заявил:

«Скотт слишком доверял нашим мясным консервам… К тому же он чувствовал сентиментальное отвращение к забою тюленей в количестве, необходимом нам на зиму. Напрасно я и Кётлиц уговаривали его отдать соответствующий приказ, указывая, что убить сто тюленей ради сохранения нашего здоровья и нормального хода экспедиции ничуть не хуже, чем убить одного»[45]

Поход на Юг

2 ноября 1902 года Скотт, Шеклтон и Уилсон выступили на крайний Юг в сопровождении 11 матросов вспомогательной команды Барна. 13 ноября они достигли 79° ю.ш., побив рекорд Борхгревинка[46]. В тот же день вспомогательная группа была отправлена домой. Уже на следующий день собаки отказались тащить тяжело нагруженные сани, груз пришлось разделить на две части и в дальнейшем перетаскивать челночным способом (на преодоление 1 мили пути требовалось 3 мили перехода, такой режим выдерживался 31 день!)[47]. Собак приходилось кормить протухшей норвежской треской, и они очень быстро сдавали, определяя график похода[48]. Тем не менее, 25 ноября команда преодолела 80° ю.ш.

Необходимость жестокого обращения с собаками нанесла Скотту психологическую травму: он был не в состоянии переносить избиения собак, совершенно необходимого, чтобы заставлять изнурённых животных пробираться вперёд[49]. Одновременно пришлось устраивать только ночные переходы — при температуре −25 °C в меховой одежде было невыносимо жарко.

К 16 декабря экспедиционеры достигли 80°16’ ю.ш., пройдя по прямой 380 миль. Провианта осталось всего на четыре недели, и тогда Скотт позволил Уилсону убить собаку, чтобы накормить её останками других. Люди не ели собачатины, страдая от голодных спазмов, суточный паёк не превышал 1½ фунтов твёрдой пищи, в основном сухарей и пеммикана. Уилсон страдал от снежной слепоты, и, несмотря на это, заметил у Шеклтона первые симптомы цинги, ничего не сообщив ему об этом[50]. Очень оригинально было отпраздновано Рождество: Шеклтон извлёк из носков куски пудинга с изюмом и застывший кусок искусственного мёда[51].

26 декабря Уилсон заработал чрезвычайно сильный приступ снежной слепоты, причём от боли не помогал и кокаин, используемый для её лечения. Уилсон завязал глаза, а поводырём ему служил Скотт. 30 декабря экспедиционеры достигли 82°11' ю.ш. (82°17' по измерениям Скотта)[52], преодолев треть расстояния до Южного полюса за 59 дней.

1 января 1903 года Скотт, Шеклтон и Уилсон повернули на север. В тот же день издохла одна собака, а остальных приходилось силой ставить на ноги по утрам, до такой степени они ослабели. На протяжении последующих двух дней издохло ещё три собаки, так что им можно было позволить хорошо питаться. 3 января на сани был поставлен импровизированный парус, что позволило освободить собак от работы — они теперь только сопровождали людей, но продолжали умирать. Уилсону пришлось прекратить их мучения[53].

13 января разразился буран, несмотря на все усилия удалось пройти всего ¾ мили. В тот же день у Шеклтона проявились симптомы цинги, а ещё были повреждены дёсны и глотка, он кашлял и харкал кровью. Его пришлось освободить от тягла, и обязать сообщать о самочувствии. Достигнув склада 26 января, путешественники страдали от собственного обжорства, а Шеклтону стало совсем плохо — он страдал удушьем. До 30 января свирепствовал буран, когда он кончился, чтобы поставить Шеклтона на лыжи, понадобилось 20 минут, тогда его усадили на сани[54].

3 февраля 1903 года Скотт, Уилсон и Шеклтон вернулись на «Дискавери». Их поход длился 93 суток, за это время они прошли 960 миль (1540 км), включая челночные рейсы. Среднесуточный переход равнялся 16 км.[55].

Прибытие спасательного судна

За время отсутствия Скотта была предпринята попытка исследовать горы и ледники к западу от залива Мак-Мердо. Отряд возглавил Армитедж во главе 20 человек. Путь на запад был обнаружен, но для его достижения пришлось подняться на 8900 футов (2700 метров) над уровнем моря. На обратном пути Армитедж провалился в ледниковую трещину, но был спасён ездовыми собаками[56].

К тому времени прибыл барк «Морнинг», отправленный Маркемом под командованием Уильяма Колбека. Он рассчитал, что «Дискавери» к январю 1903 года должен освободиться ото льда. Приняв дополнительные запасы, судно к апрелю должно было вернуться в Новую Зеландию, и вернуться в Англию через Тихий океан, завершив кругосветное плавание и магнитные наблюдения. Расчёты не оправдались: «Дискавери» не освободился, но на этот случай Скотту разрешалось провести в Антарктиде ещё один сезон[57]. Однако Скотт счёл своим долгом отправить заболевших спутников на родину, чтобы не подвергать их излишней опасности. К этому же времени относится конфликт Скотта, Армитеджа и Шеклтона, которого Скотт отправлял на родину против его воли и вопреки мнению Кётлица и Армитеджа[58]. 2 марта 1903 года «Морнинг» покинул Антарктику.

1903—1904 гг.

Вторая зимовка прошла благополучно, несмотря на то, что морозы достигали −67 °C. Скотт планировал изучать Землю Виктории через проход, открытый Армитеджем. Всю зиму улучшали снаряжение, которое в предыдущем году не оправдало себя. Скотт решил отказаться от южнополярных планов, поскольку осталось всего 8 собак, а без них было немыслимо продвинуться дальше[59].

7 сентября Уилсон отправился на мыс Крозье изучать императорских пингвинов, где пребывал до декабря. К колонии пингвинов удалось подобраться только 18 октября, но в результате этого похода впервые биологи получили исчерпывающие сведения о физиологии и поведении этих птиц. Однако Уилсону не удалось получить яиц с эмбрионами на ранней стадии развития, в результате чего он пришёл к выводу, что необходим поход полярной ночью. Однако в период экспедиции «Дискавери» он был неосуществим[60].

9 сентября Скотт выступил для закладки складов, необходимых для подъёма на ледник. Сильнейшие морозы (до −70 °C) вынудили прервать все походы до октября.

В октябре группа Скотта и Феррара попытались подняться на ледник. Им удалось подняться на 7000 футов (2100 м), но постоянно ломались сани, а сильнейшие бураны изнуряли людей. За восемь дней путешественникам удалось преодолеть ещё 150 км, таким образом, они стали первыми людьми, достигшими периферии Полярного плато. На обратном пути они обнаружили антарктические оазисы, причём механик Лэшли — участник похода, заявил, что там можно выращивать картошку! Вернувшись на «Дискавери» 24 декабря, за 59 дней они преодолели 700 миль до 146°30’ з.д., проходя в среднем 14 миль в день. Эти показатели практически не отличались от переходов во время Южного похода, хотя собак у экспедиционеров не было. Скотт использовал этот аргумент против использования ездовых собак[61].

Во время отсутствия Скотта Ройдс и Бернакки 31 день провели на Ледяном барьере, убедившись в равнинном характере его поверхности.

Вторая спасательная операция

Вернувшись на «Дискавери», Скотт рассчитывал, что судно освободится ото льда. Однако в декабре 1903 года кромка припая оканчивалась в 20 милях (32 километрах) от судна. Армитедж, не дожидаясь командира, стал пилить со всем экипажем лёд, эта работа началась 14 декабря. Однако за 12 дней работ удалось пропилить во льду только две канавы в 150 ярдов длиной, работая в три смены (по 10 человек в каждой). Скотт начинал опасаться третьей зимовки[62].

В это время Маркему удалось получить финансирование, и направить в море Росса два барка: помимо «Морнинга» ещё и китобойное судно «Терра Нова». Они прибыли в пролив Мак-Мердо 5 января 1904 года. Для Скотта был готов приказ Адмиралтейства: если «Дискавери» не освободится, бросить его и вернуться на двух вспомогательных судах. Попытки пробить лёд судовыми форштевнями ни к чему не привели, и тогда Скотт прибег к помощи взрывчатки. 16 февраля судну удалось освободиться. В тот же день экспедиция двинулась по направлению к Новой Зеландии[63].

Возвращение

Скотт намеревался на обратном пути исследовать местность к западу от мыса Адэр, однако после двух зимовок на «Дискавери» не было запаса угля. Вспомогательные суда после месяца спасательной операции также не располагали излишками топлива. Вдобавок, начался шторм, в результате которого «Дискавери» сел на мель, и едва не был разрушен, но сошёл на воду сам собой. 20 февраля отказали трюмные помпы, а 21-го выяснилось, что руль разбит в щепы. 24 февраля экспедиции пришлось остановиться в виду мыса Адэр для ремонта руля. Угля на судне к тому времени осталось 8 тонн[64].

5 марта 1904 года, расставшись с «Терра Нова», «Дискавери» пересёк Южный полярный круг в обратном направлении. 1 апреля все три судна вошли в гавань Литтелтона. Новозеландцы оказали экспедиционерам восторженный приём: с них не брали денег за посещение клубов, проезд по железной дороге и постой в гостинице[65]. Скотт направил в Лондон телеграмму, извещающую о благополучном возвращении. В ответ король направил Скотту сразу два поздравления, а Королевское географическое общество сразу же наградило Скотта Королевской медалью, которая была вручена матери исследователя[66].

8 июня «Дискавери» двинулся на родину через Тихий океан и Фолклендские острова. 10 сентября 1904 года экспедиция вернулась в Портсмут.

После возвращения

Сразу по прибытии «Дискавери» в Портсмут газета Daily Express сообщала о состоянии полярников следующее:

«Кожа их стала почти чёрной, как старинная мебель из красного дерева. У них походка людей, привыкших к тяжелой одежде, стесняющей движения. Говорят они необыкновенно тихими голосами. <…> Капитан Скотт сказал только, что все находящиеся на борту чувствуют себя хорошо… „Мы сделали много открытий, — добавил он, — но по сравнению с тем, что осталось сделать, это не более как царапина на льду“»[67]

15 сентября «Дискавери» прибыл в Лондон в Ост-Индские доки, где команде был оказан весьма скромный приём: приветственный банкет состоялся только на следующий день в складском помещении, где, несмотря ни на что, его возглавлял сэр Клементс Маркем. Ни один из лордов Адмиралтейства не присутствовал.

Скотт был повышен в звании до капитана 1-го ранга и был награждён Золотой медалью Королевского географического общества, а также стал командором Королевского Ордена Виктории. Все участники экспедиции получили серебряные медали, а капитан «Морнинга» Колбек — символический серебряный слиток. Скотт также был удостоен наград Шведского и Датского географических обществ, а Русское географическое общество избрало его почётным членом[68].

«Дискавери» был продан Компании Гудзонова залива менее чем за 20 % стоимости его постройки.

Результаты экспедиции

Главные открытия касались области физической географии: Земля Эдуарда VII, Западные горы и доказательство того, что Земля Виктории — высокогорное плато. Экспедиция впервые использовала нарты и ездовых собак для путешествия по южным ледникам, достигнув 82° 17' ю.ш. Открыты Трансантарктические горы и двуглавый пик Маркем (4350 метров). Всего на карту было нанесено более 200 гор и долин.

Были открыты сухие долины — антарктические оазисы, свободные от снега и льда, а также колонии императорских пингвинов на мысе Крозье. Были получены доказательства того, что Барьер Росса — шельфовый ледник. Открытые отпечатки доисторических растений показали, что в глубокой древности Антарктида была частью материка Гондвана. Было точно рассчитано положение Южного магнитного полюса[69].

В 1905 году вышла в свет книга Скотта «Путешествие на „Дискавери“», которая пользовалась популярностью у современников, несмотря на то, что стоила 2 гинеи [70]. Ещё до окончания экспедиции Шеклтон написал свою книгу о первом сезоне экспедиции, которая была опубликована с продолжением в журнале The Illustrated London News (при этом об Антарктике было так мало известно, что иллюстратор изобразил Шеклтона в окружении белых медведей)[71].

Непосредственным продолжением экспедиции на «Дискавери» была Британская антарктическая экспедиция 1911—1913 годов, в ходе которой Скотт достиг Южного полюса и погиб на обратном пути.

Напишите отзыв о статье "Британская антарктическая экспедиция (1901—1904)"

Примечания

  1. ↑ Черри-Гаррард, 1991, с. 23-24.
  2. ↑ Кук, 1948, с. 434.
  3. ↑ Coleman, 2006, p. 329-335.
  4. ↑ 1 2 Черри-Гаррард, 1991, с. 31.
  5. ↑ Preston, 1999, p. 11-12.
  6. ↑ Пристли, 1989, с. 80.
  7. ↑ 1 2 3 Черри-Гаррард, 1991, с. 35.
  8. ↑ Huntford, 1985, p. 141-144.
  9. ↑ Ладлэм, 1989, с. 34.
  10. ↑ Ладлэм, 1989, с. 35.
  11. ↑ 1 2 Ладлэм, 1989, с. 38.
  12. ↑ Preston, 1999, p. 28-29.
  13. ↑ Ладлэм, 1989, с. 42-43.
  14. ↑ Crane, 2005, p. 62-63.
  15. ↑ Ладлэм, 1989, с. 48-49.
  16. ↑ Crane, 2005, p. 63.
  17. ↑ Fiennes, 2005, p. 31.
  18. ↑ Ладлэм, 1989, с. 51-53.
  19. ↑ Fiennes, 2003, p. 28.
  20. ↑ Crane, 2005, p. 78-79.
  21. ↑ Preston, 1999, p. 39.
  22. ↑ 1 2 Ладлэм, 1989, с. 44.
  23. ↑ Huntford, 1985, p. 34.
  24. ↑ Ладлэм, 1989, с. 54.
  25. ↑ Crane, 2005, p. 113.
  26. ↑ 1 2 Ладлэм, 1989, с. 49.
  27. ↑ Ладлэм, 1989, с. 45.
  28. ↑ Ладлэм, 1989, с. 50.
  29. ↑ Ладлэм, 1989, с. 47.
  30. ↑ Ладлэм, 1989, с. 47-48.
  31. ↑ Ладлэм, 1989, с. 51.
  32. ↑ Ладлэм, 1989, с. 55.
  33. ↑ Ладлэм, 1989, с. 57.
  34. ↑ Crane, 2005, p. 145-146.
  35. ↑ Ладлэм, 1989, с. 63.
  36. ↑ Preston, 1999, p. 45-46.
  37. ↑ Черри-Гаррард, 1991, с. 182.
  38. ↑ Scott, 1905, p. 350.
  39. ↑ Scott, 1905, p. 467.
  40. ↑ Черри-Гаррард, 1991, с. 36.
  41. ↑ Ладлэм, 1989, с. 68.
  42. ↑ 1 2 Ладлэм, 1989, с. 69.
  43. ↑ Crane, 2005, p. 175-185.
  44. ↑ Ладлэм, 1989, с. 73.
  45. ↑ Preston, 1999, p. 59.
  46. ↑ Ладлэм, 1989, с. 77.
  47. ↑ Crane, 2005, p. 205.
  48. ↑ Черри-Гаррард, 1991, с. 37.
  49. ↑ Ладлэм, 1989, с. 79.
  50. ↑ Ладлэм, 1989, с. 81.
  51. ↑ Preston, 1999, p. 65.
  52. ↑ Crane, 2005, p. 214-215.
  53. ↑ Ладлэм, 1989, с. 84.
  54. ↑ Ладлэм, 1989, с. 86.
  55. ↑ Preston, 1999, p. 67.
  56. ↑ Ладлэм, 1989, с. 88.
  57. ↑ Crane, 2005, p. 233.
  58. ↑ Preston, 1999, p. 68.
  59. ↑ Ладлэм, 1989, с. 98.
  60. ↑ Черри-Гаррард, 1991, с. 43.
  61. ↑ Preston, 1999, p. 70-76.
  62. ↑ Ладлэм, 1989, с. 110.
  63. ↑ Crane, 2005, p. 277-287.
  64. ↑ Ладлэм, 1989, с. 118-119.
  65. ↑ Ладлэм, 1989, с. 120.
  66. ↑ Ладлэм, 1989, с. 121.
  67. ↑ Ладлэм, 1989, с. 122-123.
  68. ↑ Ладлэм, 1989, с. 133.
  69. ↑ Crane, 2005, p. 272-273.
  70. ↑ Crane, 2005, p. 322.
  71. ↑ Ладлэм, 1989, с. 97.

Источники

  • Кук Д. Путешествие к Южному Полюсу и вокруг света. — М.: Государственное издательство географической литературы, 1946.
  • Ладлэм Г. Капитан Скотт. — Л.: Гидрометеоиздат, 1989.
  • Пристли Р. Антарктическая одиссея: Северная партия экспедиции Р. Скотта. — Л.: Гидрометеоиздат, 1989.
  • Саннес Т. Б. «Фрам»: приключения полярных экспедиций. — Л.: Судостроение, 1991.
  • Черри-Гаррард Э. Самое ужасное путешествие. — Л.: Гидрометеоиздат, 1991.
  • Coleman E. C. The Royal Navy in Polar Exploration, from Frobisher to Ross. — Tempus Publishing, Stroud, 2006.
  • Crane D. Scott of the Antarctic. — L.: Harper Collins, 2005.
  • Fiennes R. Captain Scott. — L.: Hodder & Stoughton, 2003.
  • Fisher M. at al. Shackleton. — L.: James Barrie Books, 1957.
  • Huntford R. The Last Place On Earth. — L.: Pan Books, 1985.
  • Preston D. A First-Rate Tragedy. — L.: Constable & Co, 1999.
  • Scott R. [www.archive.org/stream/voyageofdiscover01scotuoft#page/n11/mode/2up Vol. I The Voyage of the Discovery]. — L.: Smith, Elder & Co, 1905.

Ссылки

[www.spri.cam.ac.uk/library/pictures/catalogue/are1902-04/gallery/ Фотоснимки, сделанные членами экспедиции] — Scott Polar Research Institute

1819—1900
1901—1909
1910—1922
 †погиб во время экспедиции


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Кук, 1948, Fiennes, 2005
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Британская антарктическая экспедиция (1901—1904)

– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Британская_антарктическая_экспедиция_(1901—1904)&oldid=81526719»