Греко-персидская война (480—479 до н. э.)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вторая греко-персидская война»)
Перейти к: навигация, поиск
Греко-персидская война (480—479 до н. э.)
Основной конфликт: Греко-персидские войны

Карта военных действий
Дата

480—479 года до н. э.

Место

Греция

Итог

победа греков

Противники
Эллинский союз Персидская империя
Командующие
Фемистокл,
Эврибиад,
Леонид I †,
Павсаний,
Леотихид II 		Ксеркс I,
Мардоний†
Силы сторон
неизвестно около 200 тыс.
Потери
неизвестно неизвестно

Греко-персидская война 480—479 годов до н. э. или вторая греко-персидская война — военный конфликт между некоторыми греческими городами-государствами, объединившимися в Эллинский союз, и Персидской державой. Является составной частью греко-персидских войн.





Источники

Основная статья: Геродот

Основным источником по греко-персидским войнам является труд греческого историка Геродота. Геродот, которого называют «отцом истории»[1], родился в 484 году до н. э. в Галикарнасе в Малой Азии (тогда находившемся под персидским владычеством). Примерно в 440—430 годах до н. э. он написал свой труд «История», в котором попытался выявить причины греко-персидских войн, которые для него были относительно недавним событием (войны закончились в 449 году до н. э.)[2]. Подход Геродота был совершенно нов, по крайней мере, в западном обществе; он, похоже, открыл саму «историю» в том значении, в котором мы её знаем[2]. Историк Холланд писал: «Впервые летописец поставил перед собой задачу проследить истоки конфликта»[2].

Некоторые последующие историки, несмотря на то, что шли по его стопам, критиковали Геродота, начиная с Фукидида[3][4]. Тем не менее Фукидид решил начать свою историю с того места, где остановился Геродот (осада Сеста), так как, вероятно, понимал, что «История» Геродота была достаточно полной и не нужно было её переписывать[4]. Плутарх критиковал Геродота в своём эссе «О злокозненности Геродота», называя Геродота «Филобарбар» («Любящий варваров»)[5]. В Европе в эпоху Возрождения Геродота в основном оценивали негативно, но тем не менее его труд много читали[6]. Но начиная с XIX века его репутация улучшается благодаря археологическим находкам, которые неоднократно подтверждали его версию событий[7]. В наше время преобладает точка зрения, что Геродот вообще проделал замечательную работу в своей «Истории», но к некоторым из его конкретных данных (например, численность армии и даты) следует относиться скептически[7]. Тем не менее некоторые историки всё ещё считают, что Геродот придумал бо́льшую часть своей истории[8].

Сицилийская историк Диодор Сицилийский написал в I веке до н. э. труд «Историческая библиотека», в котором он также описывает греко-персидские войны, основываясь на работе историка Эфора. Он во многом согласен с Геродотом[9]. Греко-персидские войны также описаны, но менее подробно, у других древних историков, в том числе у Плутарха и Ктесия Книдского, которые ссылаются на других авторов, например, на драматурга Эсхила. Археологические находки, например, Змеиная колонна, также подтверждают некоторые данные Геродота[10].

Предыстория

Основные статьи: Греко-персидские войны, Греко-персидская война (492—490 до н. э.)

Греческие города-государства Афины и Эретрия помогали родственным греческим полисам Ионии в их неудачном восстании против власти персидского царя Дария в 499—494 годах до н. э. Персидская империя на тот момент была достаточно молода. Её часто сотрясали восстания покорённых народов[11][12]. Повстанцам, совместно с афинянами, удалось захватить и сжечь важный город империи и столицу сатрапии Сарды. Дарий желал отомстить участвовавшим в восстании грекам, которые были ему неподвластны[13]. Геродот так описывает реакцию Дария на взятие Сард:

А царь Дарий между тем получил известие о взятии и сожжении Сард афинянами и ионянами […] Услышав эту весть, прежде всего, как говорят, царь, не обратив никакого внимания на ионян (он прекрасно знал, что этим-то, во всяком случае, придётся дорого заплатить за восстание), спросил только, кто такие афиняне. […] он сказал: «Зевс![14] Дай мне отомстить афинянам»[15]

Также Дарий видел возможность покорить разрозненные древнегреческие города[13]. В 492 г. до н. э. во время военной экспедиции персидского военачальника Мардония была завоёвана Фракия, Македония признала верховную власть персидского царя[16]. Таким образом, персы обеспечили своему сухопутному войску проход к территории Древней Греции. В 491 году до н. э. Дарий отправил послов во все независимые греческие города с требованием «земли и воды», что соответствовало покорности и признанию власти персов[17]. Осознавая силу и военную мощь государства Ахеменидов, все города древней Эллады, кроме Спарты и Афин, приняли унизительные требования. В Афинах послы были преданы суду и казнены. В Спарте их сбросили в колодец, предложив взять оттуда земли и воды[17][18].

В 490 году до н. э. был направлен персидский флот под командованием Датиса и Артаферна для покорения Афин. По пути к Афинам была покорена и разрушена Эретрия[19]. Войско высадилось на территории Аттики, но было разбито афинянами и платейцами в битве при Марафоне[20].

После этой неудачной экспедиции Дарий стал собирать огромное войско для покорения всей Греции. Его планам помешало восстание в Египте[17] в 486 году до н. э., а вскоре Дарий умер. Трон занял его сын Ксеркс[21]. Подавив египетское восстание, Ксеркс продолжил подготовку к походу на Грецию[22].

После смерти Мильтиада Фемистокл, используя своё влияние на беднейшие слои населения, стал одним из самых влиятельных политиков в Афинах[23]. Промежуток между марафонской битвой и вторжением Ксеркса антиковед Суриков называет «эпохой Фемистокла»[24]. В то время как персы собирали армию для завоевания Эллады, афинский политик способствовал созданию мощного флота[25]. У афинян был обычай делить между собою доходы от серебряных рудников в Лаврионе[26]. Собственником этих рудников было государство. После падения тиранов государственное имущество стало считаться собственностью всех граждан. Если после покрытия всех государственных потребностей в кассах оставались значительные суммы, то этот излишек делился между афинянами[27]. Фемистокл предложил направить получаемые средства на постройку кораблей. Предложение было воспринято весьма неоднозначно. Принимая его, каждый афинянин лишался хоть и небольшого, но верного денежного пособия, предоставляемого государством[28]. Готовя корабли для войны с персами, Фемистокл понимал, что афиняне не согласятся с ним, так как не считают разбитых под Марафоном варваров серьёзной угрозой. Поэтому он убедил сограждан, что новые корабли и мощный флот необходимы для войны с Эгиной — островом, который вёл непрерывную войну с Афинами[29][30][31].

Этим планам противостояла аристократия во главе с Аристидом. Внедрение в жизнь планов Фемистокла по созданию 200 кораблей привело к увеличению поденной платы, а также удорожанию жизни[32]. Разногласия между накалились настолько, что было принято решение провести процедуру остракизма, чтобы восстановить спокойствие в городе[28]. Аристид был изгнан, и Фемистокл мог проводить свою политику, не опасаясь его противодействия.

После этой неудачной экспедиции Дарий стал собирать огромное войско для покорения всей Греции. Его планам помешало восстание в Египте[17] в 486 году до н. э., а вскоре Дарий умер. Трон занял его сын Ксеркс[21]. Подавив египетское восстание, Ксеркс продолжил подготовку к походу на Грецию[22]. Войско было собрано из многих народов громадной империи. Кроме сухопутного войска у Ксеркса был мощный флот, снаряжённый прибрежными и островными народами, входящими в его государство[33].

В 481 г. до н. э. состоялся конгресс 30 древнегреческих государств, на котором было принято решение сообща отражать предстоящее вторжение персов[34]. В данном союзе наибольшей военной мощью обладали Афины и Спарта[35]. При этом спартанцы имели сильное сухопутное войско, а афиняне морской флот, созданный вследствие проведённых ранее Фемистоклом реформ и нововведений. Коринф и Эгина, другие греческие государства с сильным флотом, отказались передавать его под командование афинян[36]. В качестве компромисса командование над морскими силами было возложено на Спарту и её военачальника Еврибиада[37].

Силы сторон

Персидская держава

Различные античные источники дают противоречивые сведения о численности армии Ксеркса. Согласно Геродоту персидское войско состояло из около 2,64 миллиона воинов и такого же количества обслуживающего армию персонала[38]. Согласно древнегреческому поэту Симониду она насчитывала 4 миллиона человек, а Ктесию Книдскому — 800 тысяч[39]. Современные историки отвергают приведенные древними цифры на основании логистики, изучения военной системы империи Ахеменидов, невозможности обеспечения провиантом такого количества людей[40].

Исследователи сходятся в том, что античные историки значительно преувеличили численность вторгшихся на территорию Греции войск. Это могло быть вызвано характерным для победителей преувеличением сил противника либо вследствие дезинформации со стороны персов при подготовке к походу[41]. Большинство современных историков склоняется к числу в 200—250 тысяч[41][42]. Минимальная оценка численности армии Ксеркса приводится военным историком Гансом Дельбрюком. Он считал, что в персидской армии находилось 60—80 тысяч человек[43]. Независимо от реальной численности вторгшегося на территорию Греции войска, оно было беспрецедентно большим для того времени. Ксеркс намеревался покорить Элладу за счёт подавляющего численного превосходства как сухопутных, так и морских сил[42].

Согласно Геродоту, оно включало персов, мидян, киссиев, гиркан, ассирийцев, бактрийцев, саков, индийцев, ариев, парфян, хорасмиев, согдийцев, гандариев, дадиков, каспиев, сарангов, пактиев, утиев, миков, париканиев, арабов, эфиопов, ливийцев, пафлагонцев, лигиев, матиенов, мариандинов, сирийцев, фригийцев, лидийцев, мисийцев, фракийцев, писидийцев, кабалиев, милиев, мосхов, тибаренов, макронов, маров, колхов и моссиников[44].

Эллинский союз

Получив известие о подготовке Ксеркса, греки созвали (481 до н. э.) на Коринфском перешейке конгресс, на котором участвовали представители Пелопоннесского союза, Афин, Платей, Феспии, Кеоса, некоторых из эвбейских городов. Был провозглашён всеобщий мир, чем завершилась борьба между Афинами и Эгиной. Союзный совет отправил во все свободные греческие города послов, приглашая всех к участию в войне и взывая к её национальному характеру. Посольство, однако, не имело успеха. Ахайя, Аргос, Фивы, Крит, Керкира, тираны Сиракуз и Акраганта уклонились от участия в будущей войне.

480 год до н. э.

Для переправки огромного войска царь приказал соорудить понтонный мост между Европой и Азией через Геллеспонт. У Ксеркса также были и другие амбициозные планы (в частности, сделать полуостров Афон островом)[45]. Об эксцентричности Ксеркса также свидетельствует его реакция на то, что во время бури был уничтожен недавно построенный мост через пролив. Он приказал палачам сечь море, приговаривая: «О ты, горькая влага Геллеспонта! Так тебя карает наш владыка за оскорбление, которое ты нанесла ему, хотя он тебя ничем не оскорблял»[46]. Вместе с тем Ксеркс не потерял чувство реального и по окончании экзекуции заметил: «Как жаль, что стихии подвластны не царям, но только богам!». Однако следующая переправа персидских войск прошла успешно.

Конгресс греческих полисов собрался вновь весной 480 года до н. э. Представители из Фессалии предложили грекам сделать попытку остановить войско Ксеркса в узком ущелье Темпе (англ.)русск. на границе Фессалии и Македонии[47]. В Фессалию морем было направлено 10 тысяч гоплитов для защиты ущелья. Симпатизировавший грекам Александр, царь Македонии, который до этого признал верховную власть персидского царя, предупредил войско греков о наличии обходного пути. Через несколько дней греки отплыли обратно[48]. Вскоре после этого Ксеркс со своей армией переправился через Геллеспонт.

После этого афинским стратегом Фемистоклом был предложен другой план действий. Путь в южную Грецию (Беотию, Аттику и Пелопоннес) проходил через узкое Фермопильское ущелье. В нём греческое войско могло удерживать превосходящие по численности силы противника. Для предотвращения обхода ущелья с моря афинским и союзным кораблям следовало контролировать узкий пролив между островом Эвбея и материковой Грецией (впоследствии, практически одновременно с Фермопильским сражением, там состоялась морская битва при Артемисии). Данная стратегия была одобрена общегреческим конгрессом[49], хотя представители некоторых пелопоннесских городов были не согласны с таким решением. Они считали, что лучшим будет все силы направить на защиту коринфского перешейка, соединяющего Пелопоннесский полуостров с материком[50]. Женщин и детей из оставленных Афин они предлагали эвакуировать в другие города[51].

Предложение защищать только Коринфский перешеек было неприемлемо для греков из полисов вне Пелопоннеса. Оборона Коринфского перешейка означала сдачу Афин во власть Ксеркса. Афиняне, на что указывал Фемистокл, в таком случае отплыли бы со всем своим флотом в Италию искать новое место для поселения[52][53]. В случае выхода из войны афинян греки лишились бы большей части своих морских сил. При таком развитии событий персы могли безопасно переправить морским путём свои силы на полуостров и атаковать греческие войска на перешейке с тыла. Сходные с Фемистоклом мысли высказывала царица Артемисия, советовавшая Ксерксу двинуться с войсками на Пелопоннес[54].

Для греков основной задачей было задержать продвижение персидской армии на территорию Эллады. При обороне узкого Фермопильского прохода греки могли надеяться решить эту стратегическую задачу[55]. Расположив свои силы в самых узких местах на пути морской и сухопутной армий Ксеркса (Фермопилы и пролив около мыса Артемисий), греки нивелировали численное превосходство противника[55]. В отличие от греков персы не могли стоять на месте, так как для снабжения их армии требовалось большое количество пищи, которая добывалась на занятых территориях. Поэтому персам для успеха кампании было необходимо прорваться через Фермопильское ущелье[56].

Персидской армии, численность которой современные историки оценивают в 200—250 тысяч человек[57][42], противостояло, по различным данным[58][59] от 5200 до 7700 греков. В первые 2 дня сражения греки успешно отбивали атаки персов в узком ущелье, но к последнему, 3-му дню сражения большинство защитников ушло, опасаясь окружения. На месте остались лишь отряды спартанцев, феспийцев и фиванцев, общим числом около 500 воинов. Из-за предательства местного жителя персы зашли к грекам в тыл и уничтожили их.

Согласно Геродоту, в проливе между островом Эвбея и материком, около мыса Артемисий, собрался 271 греческий корабль[60]. Во время этой битвы погодные условия для греков оказались крайне благоприятными. По пути к Артемисию персидский флот попал в сильный шторм, во время которого разбилось много кораблей. Когда эллины увидели огромный флот противника, то они устрашились и решили бежать[61]. Фемистокл выступил резко против этого предложения. Он сумел убедить остальных эллинов.

Видя перед собой небольшой греческий флот, персы считали свою победу неоспоримой. Для того, чтобы не допустить бегство греков, они решили отправить 200 кораблей в обход Эвбеи[62]. Планы персов стали известны грекам от перебежчика[63]. Не дожидаясь окружения, союзный флот эллинов неожиданно для персов напал на их основные силы и нанёс им существенный урон[64]. С наступлением темноты начался шторм, в результате которого находившиеся в открытом море 200 персидских кораблей, плывших для окружения греков, разбились о прибрежные скалы[65].

Греки продолжали 2 дня успешно атаковать персидский флот, пока не получили сообщение о гибели царя Леонида и 300 спартанцев в Фермопильском сражении. После этих печальных для эллинов новостей они стали отступать[66].

После поражения греков под Фермопилами путь на Афины и Пелопоннес для персов был открыт[67]. Воины из пелопоннесских городов стали в спешном порядке собираться на Коринфском перешейке и укреплять его[68]. От Артемисии союзные корабли отплыли к острову Саламину. У Фемистокла возник план действий, который в конечном итоге обеспечил победу греков над персами. Чтобы воплотить его в жизнь, ему пришлось проявить всю свою хитрость и ораторский дар.

Незадолго до вступления персов на территорию Аттики афиняне отправили послов в Дельфы, чтобы спросить у оракула о дальнейших событиях. Пророчество оказалось самым мрачным и предвещало неминуемую гибель[69]. Такой ответ оракула глубоко опечалил послов. Они решили вернуться к оракулу в качестве «умоляющих бога о защите». Следующее прорицание пифии оказалось не намного лучше. Однако оракул содержал фразы, которые затем успешно использовал Фемистокл для того, чтобы убедить афинян переселиться на расположенный рядом с Афинами остров Саламин[70]:

Лишь деревянные стены даёт Зевес Триптогенее
Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам
Остров божественный, о Саламин, сыновей своих жён ты погубишь

Фемистокл сумел на народном собрании убедить афинян, что «деревянные стены» — афинские корабли[71], а «гибель сыновей» относится к персам, так как в ином случае оракул сказал бы «несчастный Саламин», а не «божественный». В 1960 году была найдена и опубликована табличка с декретами Фемистокла. Её содержание во многом совпадает с записями античных классиков. В ней говорится о мобилизации всего мужского населения, об эвакуации женщин, стариков и детей на остров Саламин и в Трезен, о возвращении изгнанных из Афин граждан для общей борьбы[72][73].

Во время всеобщей неразберихи из храма пропала как священная змея, так и драгоценная эгида Афины. Фемистокл и эти события сумел использовать для воплощения своих планов. Он объяснил пропажу змеи тем, что богиня покинула город и указывает афинянам путь к морю[74]. Для поиска драгоценности Фемистокл приказал обыскивать поклажу граждан и изымать чрезмерное количество денег, которые убегающие из города жители увозили с собой. Эти средства переходили в общественное пользование, и ими выплачивалось жалованье экипажам кораблей[75].

Плутарх весьма подробно описывает колебания греков за несколько дней до битвы. Главным начальником флота был спартанец Еврибиад. Он хотел сняться с якоря и плыть к Коринфскому перешейку, на котором находилось сухопутное войско пелопоннесцев. Фемистокл понимал, что узкие проливы нивелируют численное превосходство флота Ксеркса. Соответственно он возражал Еврибиаду.

Своими доводами Фемистокл смог на несколько дней отсрочить отплытие союзного флота. Однако, когда неприятельский флот подошёл к Фалерской гавани, а на берегу появилось громадное персидское войско, греки решили бежать. Фемистокл, недовольный тем, что эллины упустят возможность воспользоваться выгодами местоположения и узких проливов, решился на беспрецедентную для мировой истории хитрость. Он отправил одного из своих доверенных рабов, Сикинна, перса по национальности, к Ксерксу с сообщением[76][77]:

Афинский военачальник Фемистокл переходит на сторону царя, первый извещает его о том, что эллины хотят бежать, и советует не дать им убежать, а напасть на них, пока они находятся в тревоге по случаю отсутствия сухопутного войска, и уничтожить их морские силы.

Ксеркс повелел созвать военный совет и обсудить планы дальнейшего завоевания Греции. Большинство военачальников советовало дать грекам сражение в узких проливах около Саламина[78]. Лишь сопровождавшая войско персов царица Артемисия советовала отказаться от сражения. Согласно Геродоту, приводимые ею доводы были весьма схожими со словами Фемистокла. Она просила передать Ксерксу, что, согласно её мнению, греческий флот долго сопротивляться не сможет и эллины вскоре разбегутся по своим городам. Продвижение в сторону Пелопоннеса и Коринфского перешейка принесёт армии персов безоговорочную победу[79]. Ксеркс решил последовать мнению большинства военачальников и навязать эллинам сражение.

Пока военачальники эллинов продолжали жаркий спор, персы начали их окружение[80]. Во время этих споров с Эгины прибыл Аристид, с трудом избежав преследования персидских сторожевых кораблей[81]. Когда греки поняли, что их окружили, то им уже ничего не оставалось, кроме как готовиться к сражению[82].

В результате битвы греки, используя узость проливов, смогли разбить превосходящие силы персов[83]. Битва при Саламине стала поворотным событием в греко-персидских войнах[84]. Многие историки называют битву при Саламине одним из самых важных сражений истории[85][86]. Греки, ранее уступавшие персам как в сухопутных, так и морских силах, получили преимущество на море. Согласно Геродоту, Ксеркс испугался, что греческие корабли поплывут к Геллеспонту и преградят ему путь обратно[82]. Согласно Плутарху, после сражения между греческими военачальниками состоялся совет. Фемистокл предложил разрушить мосты в Геллеспонте, чтобы «захватить Азию в Европе»[87]. Аристид оппонировал ему, сказав, что, запертые на Балканском полуострове, персы будут сражаться более ожесточённо[88]. Фемистокл согласился с Аристидом и для того, чтобы поскорее изгнать Ксеркса из Греции, предпринял очередную хитрость. Он отправил к царю лазутчика с сообщением о том, что греки хотят разрушить мосты. Испуганный Ксеркс стал поспешно отступать[88].

479 год до н. э.

Один из главных военачальников Ксеркса Мардоний обратился к царю с просьбой оставить ему часть сухопутного войска для дальнейшей войны. После недолгих раздумий Ксеркс согласился[89]. Мардоний со своей армией остановился на зимние квартиры в Фессалии и Беотии, а афиняне смогли вернуться в разграбленный город[90]. Зимой греческие союзники вновь собрались в Коринфе для празднования победы и обсуждения дальнейших военных действий[89].

Афины оказались в сложном положении ввиду близкой опасности со стороны персидской армии Мардония, в то время как спартанцы находились на Пелопоннесе и строили оборонительные сооружения на Истме[91]. Мардоний вступил в переговоры с афинянами и предложил им сепаратный мир. При обсуждении в Народном собрании Аристид настоял на том, чтобы отказать персам[92]. Тогда Мардоний занял Афины, а афинянам вновь пришлось эвакуироваться на Саламин[93]. В Спарту по предложению Аристида было отправлено посольство (Кимон, Ксантипп и Миронид) с требованием о помощи[92]. Была высказана угроза, что в случае отказа «афиняне сами найдут средство спасения». В результате войско во главе с регентом малолетнего сына погибшего царя Леонида Плистарха Павсанием отправилось в поход[94].

В Беотию было направлено афинское ополчение численностью 8 тысяч человек под командованием Аристида[95]. Плутарх утверждал, что Аристид был стратегом-автократором (стратегом с неограниченными полномочиями на время ведения боевых действий)[96]. Битва при Платеях закончилась сокрушительным поражением персов[97].


Последствия

Битва при Платеях положила конец второй греко-персидской войне. По преданию, в тот же день произошло сражение при мысе Микале в Ионии. Победа при Микале уже открывает собой новый этап персидских войн — наступление Афин на Персию. Афиняне решили освободить все греческие города на Геллеспонте. Леотихид с пелопоннесцами вернулся на родину; афиняне вместе с ионийцами овладели Херсонесом Фракийским. Родос и соседние острова были заняты греками.

В 478 до н. э. пелопоннесский флот под начальством Павсания отнял у персов часть Кипра и Византий. Афиняне стали в глазах греков Востока спасителями от персов, а Спарта, отказавшаяся от распространения союза на прибрежные ионийские города, утратила популярность среди ионийцев. Кроме того, пелопоннесцы вообще вели уклончивую политику на море, да и нравы их были несимпатичны малоазийским грекам. Положение спартанского полководца Павсания среди недовольных ионийцев было тягостное, в особенности когда он стал вести двусмысленные переговоры с Персией и надменно обращаться с союзниками. Его распоряжениям отказались повиноваться; командование было предложено афинянам (477 до н. э.). Спартанцы отозвали Павсания и свои корабли. С этого времени афиняне, создавшие Делосский союз, продолжали наступление на греческие территории, оказавшиеся под властью Персии.

Напишите отзыв о статье "Греко-персидская война (480—479 до н. э.)"

Примечания

  1. ↑ Цицерон, О законах I, 5
  2. ↑ 1 2 3 Holland, 2005, p. xvi—xvii.
  3. ↑ Фукидид. История. I, 22
  4. ↑ 1 2 Finley, 1972, p. 15.
  5. ↑ Holland, 2005, p. xxiv.
  6. ↑ David Pipes. [www.loyno.edu/history/journal/1998-9/Pipes.htm Herodotus: Father of History, Father of Lies]. Проверено 18 января 2008. [web.archive.org/web/20080127105636/www.loyno.edu/history/journal/1998-9/Pipes.htm Архивировано из первоисточника 27 января 2008].
  7. ↑ 1 2 Holland, 2005, p. 377.
  8. ↑ Fehling, 1989, p. 1—277.
  9. ↑ Диодор Сицилийский, Историческая библиотека, XI, 28—34
  10. ↑ Примечание к Геродоту [www.perseus.tufts.edu/cgi-bin/ptext?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0126&layout=&loc=9.81.1 IX, 81]
  11. ↑ Holland, Tom. Persian Fire: The First World Empire and the Battle for the West. — New York: Doubleday, 2006. — P. 47—55. — ISBN 0385513119.
  12. ↑ Holland, 2006, p. 203.
  13. ↑ 1 2 Holland, 2006, p. 171—178.
  14. ↑ В „Истории“ Геродота боги различных народов называются именами древнегреческих богов
  15. ↑ Геродот. История 5. 105 // Геродот. Фукидид. Ксенофонт. Вся история Греции. — М.: ООО «Издательство АСТ», 2010. — С. 265. — 1312 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-17-066278-4.
  16. ↑ Геродот. VII. 44—45
  17. ↑ 1 2 3 4 Holland, 2006, p. 178—179.
  18. ↑ Геродот. VII. 133
  19. ↑ Геродот. VI. 101
  20. ↑ Геродот. VI. 113
  21. ↑ 1 2 Holland, 2006, p. 206—207.
  22. ↑ 1 2 Holland, 2006, p. 208—211.
  23. ↑ Holland, 2005, p. 214—217.
  24. ↑ Суриков Аристид, 2008, p. 97—98.
  25. ↑ Holland, 2005, p. 217—219.
  26. ↑ Ставнюк, 1988, с. 19.
  27. ↑ Курциус Э. История Древней Греции. — Мн.: Харвест, 2002. — Т. 2. — С. 237—238. — 416 с. — 3000 экз. — ISBN 985-13-1119-7.
  28. ↑ 1 2 Holland, 2005, p. 219—222.
  29. ↑ Плутарх. Фемистокл IV
  30. ↑ Курциус, 2002, p. 238.
  31. ↑ Суриков, 2008, p. 165.
  32. ↑ Курциус, 2002, p. 240—242.
  33. ↑ Геродот. VII. 89—95
  34. ↑ Геродот. VII. 145
  35. ↑ Геродот. VII. 161
  36. ↑ Holland, 2005, p. 226.
  37. ↑ Holland, 2005, p. 258.
  38. ↑ Геродот. VII. 184—186
  39. ↑ Ктесий Книдский. [www.livius.org/ct-cz/ctesias/photius_persica2.html Persica [§27]] (англ.). сайт www.livius.org. Проверено 5 августа 2011. [www.webcitation.org/6524RT0PH Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
  40. ↑ de Souza, Philip. The Greek and Persian Wars, 499–386 BC. — Osprey Publishing, 2003. — P. 41. — ISBN 1-84176-358-6.
  41. ↑ 1 2 Holland, 2005, p. 237.
  42. ↑ 1 2 3 de Souza, 2003, p. 41.
  43. ↑ Франц Меринг. [krotov.info/lib_sec/13_m/me/mering01.html История войн и военного искусства]. сайт «Библиотека Якова Кротова». Проверено 5 августа 2011. [www.webcitation.org/6524RyeXF Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
  44. ↑ Геродот. VII. 61—82
  45. ↑ Holland, 2006, p. 213—214.
  46. ↑ Геродот. VII. 35
  47. ↑ Holland, 2006, p. 248—249.
  48. ↑ Геродот. VII. 173
  49. ↑ Holland, 2006, p. 255—257.
  50. ↑ Connolly P. [www.roman-glory.com/02-01-06 Греко-персидские войны: Начало]. сайт www.roman-glory.com (27 ноября 2006). Проверено 22 августа 2011. [www.webcitation.org/64vphEiEX Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
  51. ↑ Геродот. VIII. 40
  52. ↑ Геродот. VIII. 62
  53. ↑ Плутарх. Фемистокл XI // Избранные жизнеописания. — М.: «Правда», 1987. — Т. 1. — С. 226. — 592 с.
  54. ↑ Геродот. VIII. 68
  55. ↑ 1 2 Lazenby JF. The Defence of Greece 490–479 BC. — Aris & Phillips Ltd. — 1993. — P. 248—253. — ISBN 0-85668-591-7.
  56. ↑ Holland, 2006, p. 285—287.
  57. ↑ Holland, 2006, p. 237.
  58. ↑ Геродот VII. 202
  59. ↑ Диодор. Историческая библиотека IX. 4
  60. ↑ Геродот. История VIII. 1
  61. ↑ Геродот. История VIII. 4
  62. ↑ Геродот. История VIII. 7
  63. ↑ Геродот. История VIII. 8
  64. ↑ Геродот. История VIII. 11
  65. ↑ Геродот. История VIII. 13
  66. ↑ Плутарх. Фемистокл IX
  67. ↑ Геродот. История VIII. 50
  68. ↑ Геродот. История VIII. 71
  69. ↑ Геродот. История VII. 140
  70. ↑ Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок autogenerated1 не указан текст
  71. ↑ Суриков, 2008, p. 167—168.
  72. ↑ Лекция 8: Греко-персидские войны. // [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st08.shtml История Древнего Мира] / Под редакцией И.М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И.С. Свенцицкой. — 2-е. — М.:: Издательство «Наука», 1983. — Т. 2. Расцвет Древних обществ.
  73. ↑ Суриков, 2008, с. 168—170.
  74. ↑ Курциус, 2002, p. 287.
  75. ↑ Плутарх. Фемистокл X
  76. ↑ Курциус, 2002, p. 293.
  77. ↑ Плутарх. Фемистокл XII
  78. ↑ Геродот. История VIII. 69
  79. ↑ Геродот. История VIII. 68
  80. ↑ Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок autogenerated2 не указан текст
  81. ↑ Геродот. История VIII. 81
  82. ↑ 1 2 Геродот. История VIII. 83
  83. ↑ Lazenby, J. F. The Defence of Greece 490–479 BC. — Aris & Phillips Ltd, 1993. — P. 190. — ISBN 0-85668-591-7.
  84. ↑ Lazenby, 1993, p. 197.
  85. ↑ Hanson, Victor Davis. Carnage and Culture: Landmark Battles in the Rise of Western Power. — DoubleDay, 2001. — P. 12—60. — ISBN 0-385-50052-1..
  86. ↑ Holland, 2005, p. 399.
  87. ↑ [war1960.narod.ru/anc/grec_pers.html Греко-Персидские войны]. сайт war1960.narod.ru. Проверено 30 октября 2011. [www.webcitation.org/64vpidZp5 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].
  88. ↑ 1 2 Плутарх. Фемистокл XVI
  89. ↑ 1 2 Геродот. VIII. 100—102
  90. ↑ Holland, 2005, p. 327—329.
  91. ↑ Суриков, 2008, с. 125.
  92. ↑ 1 2 Плутарх. Аристид. 10
  93. ↑ Геродот. IX. 3
  94. ↑ Геродот. IX. 6—10
  95. ↑ Геродот. IX. 28
  96. ↑ Плутарх. Аристид. 11
  97. ↑ Connolly P. [www.roman-glory.com/02-01-09 Греко-персидские войны: Битва при Платее]. сайт www.roman-glory.com. Проверено 10 октября 2011. [www.webcitation.org/64vpjqhp8 Архивировано из первоисточника 24 января 2012].

Литература

Источники

Исследования

  • Курциус Э. История Древней Греции. — Мн.: Харвест, 2002. — Т. 2. — 416 с. — 3000 экз. — ISBN 985-13-1119-7.
  • Сергеев В. С. Глава IX. Греко-персидские войны // История Древней Греции. — М.: АСТ, 2008. — С. 319—322. — 926 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-17-052484-6.
  • Суриков И. Е. Фемистокл: Homo novus в кругу старой знати // Античная Греция : политики в контексте эпохи. — М.: Наука, 2008. — С. 167—168. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  • Ушакова О. Д. Великие битвы. — СПб.: Литера, 2006. — С. 71-73. — ISBN 5-94455-369-3.
  • Штенцель Альфред. Глава II. Морское могущество Афин. Сражение при Саламине // История войн на море. В 2-х т = Петроград, — 1918 / A.Stenzel - H.Kirchoff, Seekriegsgeschichte in ihren wichtingsten Abschnitten mit Berucksichtigung der Seetaktik, sv. I-VI, Hannover, 1907.-1911. — Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. — Т. 1. — С. 109—120. — 704 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94661-036-8.
  • Лекция 8: Греко-персидские войны. // [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st08.shtml История Древнего Мира] / Под редакцией И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — 2-е. — М.: Издательство «Наука», 1983. — Т. 2. Расцвет Древних обществ.
  • Коннолли П. [www.roman-glory.com/02-01-08 Греко-персидские войны: Битва при Саламине]. сайт www.roman-glory.com (2008—11—28). Проверено 6 января 2012. [www.webcitation.org/65WGl4LsI Архивировано из первоисточника 17 февраля 2012].
  • Holland, Tom. Persian Fire: The First World Empire and the Battle for the West. — New York: Doubleday, 2005. — ISBN 0385513119.
  • Lazenby J. F. The Defence of Greece 490–479 BCE. — Aris & Phillips Ltd, 1993. — ISBN 0-85668-591-7.
  • Strauss, Barry. The Battle of Salamis: The Naval Encounter That Saved Greece—and Western Civilization. — New York: Simon and Schuster, 2004. — ISBN 0-7432-4450-8.
  • Wallinga H. T. Xerxes` Greek Adventure: the naval perspective. — Leiden - Boston: Brill Academic Publishers, 2005. — 178 p. — ISBN 90-04-14140-5.
 
Ионийское восстание (499—493 до н. э.)
Первое персидское вторжение (492—490 до н. э.)
Второе персидское вторжение (480—479 до н. э.)
Греческое контрнаступление (479—478 до н. э.)
Войны Делосского союза (477—449 до н. э.)
Договоры


 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Ставнюк, 1988, Суриков Аристид, 2008, Fehling, 1989, Finley, 1972
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Греко-персидская война (480—479 до н. э.)

– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Греко-персидская_война_(480—479_до_н._э.)&oldid=80338967»